Петр Спивак
Классики всеми почитаемы, некоторыми даже читаемы. Можно носиться с их образами-масками... Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru
«Говорящие головы» – знаете такое выражение? Пришло оно к нам из английского языка, это перевод слова speechmaker. А означает это слово тех действующих лиц в политике, бизнесе и т.д., чья работа предполагает общение с публикой, со СМИ. Сейчас, однако, мне хотелось бы сделать смысловое ударение на оба слова. Во-первых, люди говорят, наполняют населенное нами пространство словами и смыслами. Во-вторых, у этих людей не просто головы, а такие, в черепных коробках которых находятся и работают мозги. Интеллигенция, короче. Ну а об интеллигенции у нас в России вечно идут разговоры и споры.
Что примечательно, состояние дел у интеллигенции всегда оставляет желать лучшего, у нее самой тоже множество претензий. Вот и в «НГ» (20.11.15) недавно появилась статья доктора политических наук, публициста Алексея Кивы, озаглавленная весьма решительно: «Конец русской интеллигенции. Слой просвещенных людей, создавший нашу культуру, уходит в прошлое».
В старые советские времена был такой способ подачи дискуссионных материалов (в том числе – это в основном в «Литературной газете» – принадлежащих перу западных авторов). Газетная полоса делится пополам, слева – пессимист, справа – оптимист. Этому последнему доверено утверждать всепобеждающую правоту коммунистического мировоззрения. Так вот, я совершенно не собираюсь выступать в амплуа того автора, который всегда прав и находится справа. Просто дискуссию надо, мне кажется, перевести в другой регистр.
Выбирая свой круг
Алексей Кива апеллирует в самом начале своей статьи к суждениям двух заметных людей, считающих, что интеллигенция у нас разрушилась или исчезла. Первый из них – Сергей Юрский, второй – Сергей Шаргунов. О первом сказано: «выдающийся артист и писатель», о втором – умереннее: «известный писатель». Все понятно: масштабы этих фигур различны. Менее очевидно другое: разница между двумя деятелями культуры здесь не столь количественная, сколько качественная. Чистота пробы у них различна (то есть степень внутренней воспитанности), вот в чем дело. И ведет это к инфляции системы доводов нашего автора.
Вслушаемся в логику рассуждений нашего автора. Он ведь сочувственно излагает мнение того же Сергея Юрского, что у интеллигенции был более-менее единый круг чтения, перечень значимых явлений искусства. Так что же, хочется спросить, те же Юрский и Шаргунов – из одного ряда? Может быть, Алексей Кива сам на своем примере демонстрирует социокультурный феномен, рассматриваемый им, безусловно, со знаком минус?
Но это реплика в сторону. Ведь консенсусный перечень, о котором только что шла речь, – явление, давно известное ученым. Пантеон, классика как социокультурный институт, – есть такие термины. И если список имен и произведений исчезает или деградирует, то это означает исчезновение того слоя, для которого он, список, является признаком конституирующим.
Однако есть и другая сторона вопроса. Во-первых, откуда берет тот или иной индивидуум этот перечень и этот круг? Просто усваивает то, что положено? Или складывается некий итог личностного развития? В этом последнем случае – отчего бы не быть чисто личному списку дорогих и любимых? У меня, например, подозреваю, не те любимые писатели, что у соседа по лестничной клетке. К тому же у каждого есть суверенное право принадлежать к другой референтной группе, нежели условные лица, фигурирующие в рассуждениях публициста.
Теперь посмотрим на тезисы, из коих состоит у Алексея Кивы система аргументации. Он ведь напоминает о некоторых бесспорных, на его взгляд, фактах и явлениях. Вот, например, самый первый пункт.
«…Неудачные реформы начала 90-х обрушили промышленное производство, привели к ликвидации колхозов и совхозов. Наука понесла невосполнимые потери, а прикладная наука, связанная с производством, практически исчезла… Передел государственной и общественной собственности привел к взрыву криминала, коррупции и резкому обвалу духовности и нравственности…»
Такие, я бы сказал, крупноблочные доводы. Безмерно сложная ситуация первых постсоветских лет, коллизии, в которых нет и не может быть безупречной и безошибочной линии поведения, а тут расхожий приговор, голос массового сознания и ориентирующихся на него авторов. Это тоже черта интеллигенции? – напрашивается риторический упрек. Но я не буду давать ему волю. Потому что, по холодном размышлении, приходится признать: да, увы, именно таковы ее черты. И, как уже много раз в дискуссиях подобного плана, просматривается различие между интеллигенцией и интеллектуалами.
Для начала попробуем дать некоторую адекватную трактовку того, что же с нами произошло. На мой, разумеется, взгляд.
Тоталитарная система, в которой мы жили, отличается от всех других форм социального зла тем, что она нерасчленима и не поддается разъятию на элементы неприемлемые и такие, которые можно перенести в свободное общество. Отсюда и название: тотальность есть полнота и целостность. Это, между прочим, подметил в колымских лагерях Варлам Шаламов, писавший об их абсолютной отрицательности. Там – тоталитаризм в химически чистом виде.
А коли так, то выход общества из тоталитарного состояния, лечение его возможны лишь путем ее разрушения. Либо медленного разложения, либо одномоментной национальной катастрофы. Последняя происходит обычно в результате поражения в войне. «Горячей», как это было в нацистской Германии, – там поражение стало благом, которое чтит весь цивилизованный мир. «Холодной», как в СССР, где крах экономической модели, неэффективность социальных институтов и технологическое отставание стали в сумме основой поражения, принесшего свободу. А что интеллигенция, не говоря уже о массовом сознании в нашем обществе? Вот красноречивый факт. В свободной России лишь один-единственный публицист – это был Кронид Любарский, диссидент, редактор мюнхенского журнала «Страна и мир», а в 90-х неформальный лидер московского журнала «Новое время», нашел и печатно произнес слова интеллектуально честные: правительство Гайдара, написал он, выполняет в России оккупационную функцию, то есть пытается в отсутствие оккупации в собственном смысле слова взять на себя те задачи, которые страны, победившие в холодной войне, стали бы решать, если бы такая ситуация имела место в действительности. Понимая все это, мы можем судить-рядить о правильных и ошибочных шагах тогдашних действующих лиц – и из лидеров, и из всех, кто в той реальности жил. И понимать, что это трагическая реальность, а не плоская схема.
Спорное и бесспорное
Алексей Кива не в первый раз пишет о наших людях умственного труда и о тех идеях, которые от них исходят. В «НГ» до разбираемой была, например, его статья «Общее благо и его понимание» (22.06.15), где речь шла о патриотизме и о явлениях, чуждых оному. Там были и рассуждения о том, насколько состоятельны представления разных наших экономистов и политиков о путях реформ, и фраза о том, что президент Ельцин, делая выбор в пользу сторонников тех или иных концепций, чутко прислушивался к «советам своих западных друзей». А еще раньше была статья с заголовком, простым, как газета «Правда»: «США рвутся к мировому господству» (28.01.03)…
Но вернемся к статье недельной давности. Как обычно, при изложении существующих взглядов на специфику русской интеллигенции заходит речь об оппозиционности этой последней. Слышатся вздохи и укоры по поводу этого свойства. Но оппозиционность ведь бывает разного толка. Одно дело – политическая, вызванная конкретной ситуацией. И совсем иное – сущностная, то есть связанная с творчеством, выработкой новых смыслов, которые не могут не быть возражением сущему. Давно было сказано: «мыслие» – всегда инакомыслие.
Впечатление такое, что дискуссия идет по замкнутому кругу. И уже с досадой вспоминаешь терминологию насчет пантеона и прочего. Даже то приходит на ум, что «кладбищенский» оттенок этого слова, который обычно затеняется, своевольно выдвигается на передний план.
Вполне ожидаемо, что Алексей Кива опирается на мнение историка и литературоведа Дмитрия Лихачева: «К интеллигенции, по моему жизненному опыту, принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам. Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли...» Да, вроде хорошо сказано. И Лихачев для нашего автора человек, «не требующий представления». Но был эпизод в истории нашей гуманитарной мысли и общественного самосознания, когда взгляды его оказались уязвимы.
Я имею в виду дискуссию о статье Дмитрия Лихачева «Заметки о русском», опубликованной в «Новом мире» в 1980 году и одобренной, как могло показаться широкой публике, всеми читающими людьми. Леонид Баткин, крупнейший наш культуролог, написал и пустил в самиздат – за полной невозможностью публикации – свой текст, озаглавленный позднее «Застойные споры». В чем же было дело? И при чем здесь судьбы нашей интеллигенции?
Идеалы или ценности?
Центральный пункт расхождений Баткина с Лихачевым был следующий. «…Всякое благонамеренное и желающее остаться благородно широким рассуждение, кладущее в свое основание все-таки культ национального начала в качестве надличного и надысторического, – опасный путь, скомпрометированный и безнадежный в конце XX столетия». И далее: «Русское» – не сумма притягательно прекрасных и отвратительных проявлений, а некая проблема, некое живое противоречие, как и всякий национальный характер…»
В 90-х годах у нас шла интенсивная дискуссия: совместима ли либеральная идея с национальной? Те, кто давал ответ отрицательный, опирались на историко-философские и политологические аргументы. Сторонники положительного ответа, в том числе Алексей Кива (как и Александр Ципко, и прочие, коим несть числа), приводили доводы политической целесообразности, взывали к сакральным понятиям и историческим мифам. И получили карт-бланш на свой вариант. Результаты мы имеем сегодня.
Можно оперировать идеалами, петь хвалу духовности (такое специфическое словечко). А можно говорить о ценностях. Некоторое понижение градуса, что ли. В первом случае мы имеем дело как бы с векторными величинами, с целями. Как может народ жить без цели? – возмущались противники либералов. А вот так и можно. Если есть цель вне человека, он неизбежно становится средством. Прямое нарушение кантовского категорического императива.
А духовность… Это из эстетики романтизма с ее двоемирием, противостоянием между высоким и низким. Это имеет следствием неблагоустроенность среды нашего обитания, убогость предметов и технологий.
Вот если все это суммировать, то приходится признать: интеллигенция исчезает, потому что стереотипы и мифы, от которых она – и не только она! – не захотела и/или не смогла отказаться, не могут сделать ее жизнеспособной. То есть творчески продуктивной, конкурентоспособной на мировом рынке идей и знаний, адекватной сегодняшним и завтрашним вызовам, иначе говоря.
