Александр Неклесса
Современный (постсовременный) мир очень компактен. И при этом состоит из множества культурных формаций. Фото Reuters
История – это кладбище
аристократии.
Вильфредо Парето
Культура – культивация дикого поля и выкорчевывание плевел в ожидании баснословного урожая. Образование личности – изживание тоски по истинному образу, формирование из податливой телесности и подражательного ума подобия совершенного существа. Эволюция человека – обоснование, содержание и квинтэссенция истории, но наша совокупная судьба – длинная, извилистая дорога. История – rite of passage, деятельное воплощение метаморфоз сознания, темпоральная архитектура, в фундаменте которой сумма страстей и версий мировидения. Это промежуточный итог восполнения природы: конфликт себялюбивой замкнутости, сохраняющей прошлое, и стремительной экзистенции открытой души.
Человек и время: история как шанс
Преодоление прошлого ведет к обретению настоящего.
История – лечебница и лествица: маршрут восстановления идеала и одновременно развилки, тупики самого пути. Дистилляция истории – перманентный выбор, корректировка стези; будущее – своеобразная эскалация: стремление обрести то, что искупает утраченную жизнь, без подобного результата время лишь мера разрушения, суетливый прислужник смерти. Хранители пути – проводники караванов, в засушливые годы раздающие собранную по стоянкам мзду и указующие маршрут в непогоду. Сама возможность будущего – проявление некоего удивительного дара и деятельного выбора.
Истоки времени скрыты в человеческом прошлом: свойственное людям влечение к незримым землям, отысканию и заселению их, географическая экспансия и оргазм неведомого – следствие фантомов либо фрагментов памяти об ином положении вещей. Устремленность к утраченному подобна тоске корабля по родной гавани: чувство, которое определяет извилины истории как «время человеков», столь несхожее с «временем космоса».
Время, восполняя утраты, сопротивляется возвращению в отчий дом. История не онтологична, она – манифестация усилий: функция и отчасти фикция. Будущее где-то рядом, его семена, ростки внутри нас, альтернатива его обретению – омертвление жизни и оскудение духа, водоворот обессмысленных часов, вкус архаики, укутанной пергаментами бесконечных, словно лента Мебиуса, хроник; это распад времен, имплозия истории. Будущее обретается предельным напряжением: «мы будем сражаться на холмах»…
Будущее – комплексная категория, постигаемая, трактуемая и прочитываемая несхожим образом, феномен с различными траекториями воплощения. В своей основе это свободно избранная асценденция: прерывание инерции быта, целенаправленная терапия деформаций, стремление к преодолению энтропии и стагнации, перебарывание себя и обстоятельств.
Человеческая жизнь – грядущее, прорастающее сквозь настоящее. Время в подобных обстоятельствах воспринимается как эликсир.
* * *
История – это также персональный проект.
Элита – доверенные лица истории, промышляющие и воплощающие ее, проводники и созидатели будущего, но, конечно, данная точка зрения – вполне субъективная констатация. Определения элиты страдают отсутствием верификации: в регистрируемых дефинициях царят разброд и эклектика. Толкования противоречивы – социобиологическое, меритократическое, альтиметрическое, аксиологическое неравенство людей. Само определение феномена избранничества как «элита» страдает снобизмом и отдает животной телесностью.
Талант есть дар свободы: невечерний свет, нечаянная радость, но если не используется либо используется уродливо, утрачивается. У разных даров свои маршруты. У духовных – лествица, у интеллекта – образование, характер сопряжен с благородством, богатство – с состоятельностью. Герои способны преодолевать препоны земных очарований и ограничений, усмирять суггестию деспотизма, пренебрегая инстинктом самосохранения и отстраняя стражей аутопоэзиса. Порою их жизнь венчает явное либо скрытое мученичество, одиночество на пиру, но так обретаются путеводные звезды.
Кризис мировидения – сумма накапливаемых персональных неурядиц. Субъект является таковым посредством объекта, то есть проявляется в творческом акте и ради результата – со-бытия господина и слуги. В очередной раз конвертируя транзит в повседневность, мы покидаем виртуальный (virtualis), но именно поэтому подлинный (virtus) мир, где настоящее сожительствует с представляемым, сущее – с должным, возможное – с запретным, а траектория жизни в заметно большей степени зависит от избранной позиции.
Цивилизация как совместное предприятие
История – путь к исцелению и преображению. Основное действие элиты – производство будущего. Начала современной цивилизации, культуры и системы знания несхожим образом прописывались в Афинах и Иерусалиме, подарив нам трактовку личности и опознание смысла истории.
Историко-культурные коды персональной трансмутации предполагают избранничество и самосозидание, однако не только монахи и отшельники разных времен практикуют деятельное преображение: талант вновь и вновь воспринимается как неслучайный дар, образование ведет к эскалации, профессиональное совершенство трактуется как миссия, а личностный сценарий отражает степень дерзновения.
После распада Римской империи христианский мир превозмогает сумятицу темных веков, продуцирует зеленую, демографическую, городскую революции, порождает феномены Ренессанса (Возрождения), Реформации (Преобразования), Просвещения (Просветления), Модернити (Современности), реализуя со временем глобальный статус цивилизации. Западный Christendom –династический универсум, франко-германо-нормандская геральдическая сеть, в эпоху Средневековья аристократия организуется здесь как сословие и правящий класс. Искушения господством сопрягаются с возмездием и жертвой, честь отражается в генеалогии и закрепляется в геральдике. Святые и лорды сосуществуют с избранными и проклятыми, героизмом и предательством, изменой и корыстью, молитвой и кровосмешением.
Византийская версия христианского мира, став историческим наследием, по-своему окормляет Европу; также и трубадуры Прованса и Лангедока, пройдя сквозь четыре степени leys d’amors, постигнув алхимию слова, обретают новую жизнь в Италии. Гуманизм рождает homo virtuoso – источник и субъект Ренессанса. Император соперничает с папой, гвельфы с гибеллинами, а городская культура тем временем вытесняет феодальные домены и перемалывает сословную организацию.
Особая роль в культурном и гражданском обустройстве принадлежит университетам и образовательным корпорациям, обладавшим специальным правовым статусом (самоуправлением и экстерриториальностью), всему сообществу noblesse de robe – дворянству мантии. Университет предполагал профессиональное обучение в четырех версиях: начальной – доктор философии, и трех сферах, охватывавших существование человека, общество и мирополагание: доктор медицины, юриспруденции и теологии. Со временем универсальное образование вновь осознается как личностное развитие и познание истины. Академия, став одним из символов Возрождения, возродила филологию и, противопоставив себя университету, принесла освобождение от ярма профессии как базовой антропологической функции. Попутно утвердив «экспериментальную философию» (европейскую науку) в качестве генерального арбитра знания.
От Италии Медичи кровоток истории под стук молотка Лютера перемещается в реформационную Англию. Слияние элит рождает новые формулы политической организации: от парагосударственности Ост-Индской компании до сообществ Нового Света, учрежденных Мэйфлауэрским соглашением: «Обязуемся объединиться в гражданское политическое общество для установления более совершенного порядка… и на основании этого составлять, учреждать, создавать по мере необходимости такие справедливые и основанные на всеобщем равенстве законы, ордонансы, постановления, конституции и обязанности, которые будут сочтены наиболее соответствующими и отвечающими интересам всеобщего блага колоний…»
«Купцы света», излучая розенкрейцерское просвещение и прививая реформационные идеалы, под звуки внутренних струн и музыку сфер выстраивают в Европе невидимый миру храм науки – Invisible college как распределенное множество пытливых, образованных, талантливых индивидов. Политическая и социальная гравитация распределяет интеллектуальные мышцы и молекулы по национальным квартирам: Академия деи Линчеи, Королевское общество, Академия бессмертных. Знание осознает себя силой. Институализация гуманитарных, интеллектуальных, когнитивных центров, соединившая обучение с исследованием, преобразует прежний оплот образования – университет в храм науки. Рациональность, однако, склоняется в сторону технологизации, то есть эффективной редукции, порождая со временем промышленную и военную лабораторию, наращивая мускулатуру индустриализма, производя «механических людей» и предопределив революцию масс.
Элита индустриального общества – двусмысленная категория. Индустриализм ведет к производству копий, изобилию дешевых вещей, что, в свою очередь, взламывает очевидность различий: продукты и услуги – от костюма до образования – можно получить со скидкой и по сниженным ценам. Потребность в узкообразованных профессионалах, необходимых для функционирования мировой фабрики, и возрастающий дискреционный доход взламывают классовые перегородки, обращая прежнюю стратификацию во вскипающий социальный бульон. Нарастающее многолюдье, с какого-то момента щедро пополняемое населением третьего мира, заявляет о себе в политической и социальной архитектонике цивилизации. Демократическая система, растворяясь в массовом обществе, дает шанс многим, а эрзац-элита становится лидером масс. Новый властный суверен трансформируется в картель, удерживаемый в равновесии состязанием частей (партий); государство обращается в политическую машину – аппарат, обслуживаемый особой инженерной стратой: номенклатурой.
Кризис современности
Кризис ментальности Нового времени обнаружил различия в понимании цели и стратегии человеческой жизни. Актуализировались забытые было альтернативы, проявился конфликт индивидуации и социальности, обозначив контуры новой эры с формальным (то есть не отражающим содержание) определением Постсовременности.
Синкретичная эпоха разновекторно организуемого и самоорганизующегося космоса молекулярных сообществ порождает оригинальные модели, прокладывает свои маршруты, определяя черты постсекулярного и постчеловеческого мироустройства. Анализ и планирование в планетарном масштабе соединяют инновационную практику с объемной пространственной архитектурой. Глобальный охват ранее обозначался как географический, подарив дисциплинированным рассуждениям приставку гео-. До сих пор популярна такая пропись мировидения, как геополитика, однако ее толкования уходят в прошлое.
В изменившейся топике мироустройства эстафета переходит от территориально-политических схем (в смысле государственного владения либо иной формы властного контроля над территорией) к более результативным концептам, прежде всего геоэкономическим. Тут иная картография, топография, криптография со своими координатами, где оперируют проекциями штабной экономики, высоких технологий, промышленной индустрии, природных ресурсов, имеющими географическую привязку. Есть и такое трансграничное пространство, как серо-черная изнанка экономической практики. В глобальном лабиринте финансы, технологии, ресурсы, изделия, услуги, люди образуют причудливые, уводящие в абстрактную бесконечность комбинации. На сегодняшний день геоэкономическое мировидение лидирует, однако мир постоянно обновляется.
По мере осознания направления перемен исследователи постигают и проектируют следующий уровень социальной картографии, с которым связано редко употребляемое слово преадаптация. В историческом соревновании лидирует тот, кто осваивает пространства, актуальность которых лишь намечается, видит то, чего не видят другие. Прогнозировать перемены позволяет такой метод, как геокультура, добавляющая измерение, которое фиксирует иерархию, распределение, динамику центров социокультурной гравитации.
Человеческий космос состоит из множества культур-галактик: мир европейский, китайский, арабский… и в этом же ряду – русский мир. Социокультурная гравитация – энергия культуры, притягивающая людей, пробуждающая желание быть частью мира, вызывающего симпатию. Сюда устремляются люди по политическим, экономическим, социальным, культурным побуждениям, причем последние резоны создают наиболее крепкие узы. Все это приобрело актуальность в подвижном социуме со свободным, быстрым перемещением людей и идей. Тема социокультурной конкуренции властно утвердилась в мировой повестке; в качестве примера сошлюсь на взрывной рост притягательности исламской культуры, которая привлекает, инкорпорирует обитателей разных культурных миров, перемещая их в распределенное по планете множество исламской ойкумены. А моделью для сборки футуристичной архитектуры общества может послужить конструкция социальных сетей.
Ограничена ли эволюция геостратегических дисциплин тремя перечисленными изводами? Думаю, аспект, который все более важен для опознания ландшафта постсовременности – геоантропология: дескрипт, связанный с анализом распределения и перераспределения человеческих ресурсов на планете с учетом их качественных характеристик. Ключевой фактор – наличие критической суммы лиц, способных эффективно познавать, управлять, действовать в сложном мире. Сложный человек в диффузном обществе стоит перед новыми вызовами, испытывая в том числе сатанинские амбиции, просчитывая горизонты трансгуманизма как сценарий антропологического империума. В XXI веке революцию масс сменило восстание элит…
Переживаемый переворот, тектоника универсального кризиса, поиск путей его разрешения создают условия, когда на смену привычным кодам сознания и практики могут прийти апофатическое мировидение и синергийный тип интеллекта, став трамплином цивилизационной динамики.
Москва: крах российской элиты
История – перманентное обновление человека.
России–СССР на пороге 90-х был предоставлен шанс войти в мир, где сложно организованные личность и общество становятся ведущими факторами развития, однако дефицит самостоятельных, морально мотивированных субъектов оказался слишком велик, а качество правящего класса – низким. В стране тем временем назревал конфликт между стратой, связанной с комплексными системами, преимущественно «инженерными», и все менее компетентной номенклатурой, скованной охранительными инстинктами, но стремившейся снять с себя ограничения, накладываемые официальной идеологией. В каком-то смысле это было столкновением между футуристическими амбициями и бытовым благоденствием правящего сословия при временном консенсусе, достигнутым за счет ресурсов топливно-энергетического комплекса.
Правящее сословие в конце концов фактически обменяло общественную динамику на экспансию личных капиталов, предопределив провал второй модернизации России. Если первая, индустриальная, была реализована, хотя и в искаженном, редуцированном виде, то вторая, постиндустриальная, потерпела фиаско. Общество, отринувшее критическую личность, обратив ее в «лишнего человека», то есть жесткое и слабое, оказалось вне сюжетов эпохи, обрекая себя на историческую неудачу. Стабильность общества не является статичной.
На закате существования России–СССР складывалась эклектичная генерация людей – прообраз постиндустриального класса. Однако к управлению российской судьбой продвигались и другие группы. Постиндустриальная страта, нащупав пути к рычагам власти, взять ее тем не менее не смогла, сдав позиции другой пассионарной группе, основой деятельности которой стали «трофейная экономика» (salvage economy) и распределение/перераспределение природной ренты. Свойственная данной эклектичной группе (спецслужбы–цеховики–комсомольцы) моральная коррупция и короткий горизонт планирования предопределили постиндустриальную контрреволюцию и социальную деградацию. Кадровая ротация все же была проведена, но в атмосфере морального и правового декаданса структуры власти приватизировались, в стране нарастала социальная апатия, происходило уплощение общественного сознания: главными ценностями становятся денежный доход и авторитетная, чиновничья позиция.
Новое правящее сословие, как и прежнее, не стремилось развивать общественную организацию, гражданские инициативы, так как подобные действия ведут к усложнению, подвижности социального текста. То же относится к публичной коммуникации. Очередной кризис управления был заложен уже в начале 90-х, когда страх перед вызовами сложного общества, инстинктивная тяга к простой и обманчиво эффективной властной вертикали привели к уничтожению двоевластия (третья, судебная, ветвь ни тогда, ни впоследствии в стране так и не сформировалась). В результате были уничтожены сдерживавшие волюнтаризм механизмы, что предопределило каскад негативных событий: войну с Чечней, залоговые аукционы, фальсификацию выборов и т.д.
Симптоматично, что генезис России–РФ в отличие от других метаморфоз русской истории так и не получил культурной верификации: дыхание творческого гения ее не коснулось. Историческая вина поколения 90-х – казнь энтузиазма эпохи. Был погашен порыв освобождения, а это была уникальная возможность, но слабых и поврежденных в России оказалось много больше, нежели граждан и творцов. Философский пароход не вернулся в родную гавань, превратившись в туристский лайнер, исчезающий в лучах заходящего солнца.
