Коммунизм и человеколюбие несовместимы

Советские привычки и ритуалы многих по-прежнему привлекают. Красный цвет – цвет крови, но задумываться об этом не принято. Фото Reuters

Настроение в нашей «святой Руси» меняется быстро и самым решительным образом. Еще не прошло четверти века с августовских дней 1991 года, когда именно русский народ окончательно отвернулся от Горбачева, призывавшего его уважать «социалистический выбор» наших предков, и пошел за «своим мужиком» Ельциным, одним росчерком пера запретившим нашу еще недавно «великую КПСС». В 1991 году наш русский народ вместе с Ельциным решил раз и навсегда «покончить с нашим коммунистическим прошлым». На одном дыхании наш народ с энтузиазмом переименовал Ленинград в Санкт-Петербург, посносил памятники Дзержинскому, Свердлову и даже Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, вернул исторические названия многим улицам Москвы и Ленинграда. Не могу не вспомнить, что еще в 1996 году во время президентских выборов наш русский народ снова пошел за Ельциным, и только для того, чтобы «коммуняга Зюганов» не стал главой государства и не вернул ему все еще ненавистное «коммунистическое прошлое».

А сегодня бывшая «братская Украина» стала окончательно нашим врагом, ибо позволила себе пойти русским путем начала 90-х, не просто запретила советскую символику, но и сделала то, на что мы не смогли решиться, – поставила коммунистический режим в один ряд с национал-социалистическим. Не забывайте, совсем недавно наш президент Путин говорил, что «Катынь – это преступление тоталитарной власти», говорил на Бутовском полигоне, что советская власть убивала самых талантливых представителей российской нации, самых одаренных людей, обладающих чувством собственного достоинства. Так почему украинцы, решившие вслед за нами полностью и окончательно сказать «нет» советской власти и советской идеологии, являются предателями?

Гражданское мужество сегодня

Мы, русские, по крайней мере оставили себе право славить генералов Корнилова, Колчака, Деникина – руководителей сопротивления большевизму. Но когда речь идет о попытках стран Прибалтики, Украины героизировать своих «лесных братьев», то есть борцов с советской властью, то у нас даже Никита Михалков, сделавший все возможное и невозможное для перезахоронения с почестями праха генерала Деникина на родине, говорит им, бывшим советским республикам, «нет». А ведь значительная часть жителей Западной Украины, о чем рассказывает Леонид Млечин в своей книге «Степан Бандера и драма Украины», пришла в УПА, когда уже не было ни Гитлера, ни войны, ни нацистской Германии. Она пришла в УПА, чтобы бороться не просто за независимую Украину, но и против той власти, которую наш президент Путин называет «тоталитарной и преступной». Конечно, советскость и русскость слиты более тесно, чем украинскость и советскость. Хотя нынешняя власть в Киеве переоценивает антикоммунистическую невинность украинцев. Не было бы Железняков и многочисленных Дыбенко – не было бы и ленинского Октября.

И в этих совсем непростых условиях, когда шаг в сторону от неожиданно возродившихся просоветских, прокоммунистических, зюгановских настроений карается (пока что только морально) как очернительство «национальной истории», как «проявление русофобии», необходимо гражданское мужество, чтобы поплыть против течения, осудить преступления советской эпохи и даже сказать, что эти преступления большевизма в главном сродни преступлениям национал-социализма. Проявлением редкого для наших дней мужества я считаю статью Владислава Иноземцева «Решение, от которого не уйти» («МК», 13.04.15). Владислав Иноземцев не просто поддержал решение Верховной рады Украины запретить советскую символику наряду с национал-социалистской, но и настаивает на том, что от имени марксистской идеологии «творились чудовищные преступления против собственного народа», настаивает на том, что «на протяжении ХХ века жертвами коммунизма в разных его проявлениях стало большее число людей, чем жертвами нацизма». «Улицы, – настаивает Владислав Иноземцев, – не должны носить имена убийц, а площади не могут быть украшены их памятниками».

Согласен я с Владиславом Иноземцевым и в том, что новая Россия, несмотря на все объективные трудности, должна пройти до конца начатый ею процесс декоммунизации, что «если мы не хотим в один прекрасный день проснуться в обществе гораздо более сталинском не только по риторике, но и по реалиям, то нам не уйти от решения, схожего с тем, которое было принято украинскими парламентариями». Нам надо добиться хотя бы малого. Запретить прославление ленинизма и особенно сталинизма. Как автор статей «Истоки сталинизма» («Наука и жизнь», № 11, 12, 1988; № 1,2, 1989), с которых в СССР началась декоммунизация, не могу не добавить, что до тех пор, пока мы на государственном уровне не осудим чудовищные преступления большевизма против собственного народа, мы никогда не станем полноценной в духовном и моральном отношении нацией. Несомненно, наша Гражданская война по самой своей природе была национальной драмой. Но все равно нам рано или поздно надо сказать, на чьей стороне были «пустые идеалы», а на чьей стороне – национальные святыни, исходные коренные условия полноценной европейской жизни. Нельзя соединить, как это нам предлагает Геннадий Зюганов, а за ним сегодня и некоторые иерархи РПЦ, атеизм красногвардейцев, которые расстреливали по приказу Ленина православных священников, с верой их мучеников.

И все же, на мой взгляд, в статье Владислава Иноземцева сокрыто глубинное противоречие. Преступления советской эпохи и советской системы он осуждает как-то по-шестидесятнически: с одной стороны, говорит, что по количеству жертв советская система обогнала национал-социализм; с другой стороны – настаивает, что эти преступления советской системы не имеют никакого отношения к лежащим в ее основе идеалам, что якобы на самом деле идеалы коммунизма в отличие от идеалов национал-социализма были «человеколюбивы» и что «мечты и идеи», стоящие за «коммунистической идеологией, никогда не перестанут быть популярными». И получается, что преступления советской системы были совершены «от имени идеалов коммунизма», но вопреки им.

Но ведь именно старая, советская вера Владислава Иноземцева в то, что идеалы коммунизма были человеколюбивы, как раз и является серьезным, если не главным препятствием на пути осуждения преступлений большевиков, к которому он призывает власть. Ведь очевидно, что мы не можем решить задачи декоммунизации, ибо боимся или не можем сказать, что сами идеалы коммунизма были в своей основе порочны, что на самом деле вместо рая на земле нас призывали к смерти, к убийству, к морям крови. Если идеология коммунизма была и остается «человеколюбивой», как настаивает Владислав Иноземцев, то тогда есть основания сохранить старую, шестидесятническую веру, что попадись эти светлые идеалы в руки более умелые и добрые, чем у Ленина и Сталина, действительно наступит рай на земле. В России всегда хочется верить во что-то светлое и невозможное. И до тех пор, пока в РФ будет сохраняться эта шестидесятническая вера, что ленинцы не поняли, а потому извратили «человеколюбивую» сущность марксизма, всегда у нас будут сохраняться морально-психологические условия для реванша зюгановцев, для реставрации коммунистического тоталитаризма. Опасность нынешней идеологической ситуации состоит в том, что на самом деле уже нет никакой качественной разницы между идеологией якобы оппозиционной КПРФ и правящей «Единой России». Сегодня депутаты от КПРФ, от «Единой России» говорят на самом деле одним и тем же советским, марксистско-ленинским языком.

Я согласен с Владиславом Иноземцевым, что точно так же, как Руссо не несет ответственности за преступления якобинцев, Карл Маркс не несет прямой ответственности за преступления большевиков. Но при этом мы, по крайней мере те, кто считает себя образованными людьми, не имеем права забывать, что знали и понимали даже современники Карла Маркса, что агрессии, ненависти к врагам пролетариата, к тому миру, который есть, у него было куда больше, чем любви к будущему коммунистическому человеку. Во всем убеждении Карла Маркса, что праздниками истории являются классовые революции со всеми их «кровавыми муками рождения нового общества», было что-то болезненное, садистское. Мессианизм Карла Маркса был завязан на катастрофизм, на жажду, ожидание бесчисленных человеческих жертв. И когда вы будете это учитывать, знать на самом деле, что такое революционизм Карла Маркса, что такое учение о диктатуре пролетариата, то вы с ужасом обнаружите, что весь наш русский кровавый ХХ век действительно был «воплощением теоретического прогноза Карла Маркса».

Антихристианский Маркс

Карл Маркс не просто оправдывал революционный террор якобинцев, но и призывал рабочий класс и его вождей повторить кровавый опыт якобинцев. «Сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества, – настаивал именно Карл Маркс, – может только одно средство – революционный терроризм» (Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений, т. 5, с. 494). Карл Маркс не несет прямой ответственности за преступления большевиков, но нельзя забывать, что Маркс одобрял все эти методы борьбы с врагами, которые использовали якобинцы, а потом взяли на вооружение Ленин и особенно Сталин. Карл Маркс, оправдывая террор якобинцев, тем самым одобрял и квоты Конвента на отстрел людей, которые были придуманы при Робеспьере. Конвент предлагал расстреливать людей, причем случайно попавшихся под руку, во имя сохранения «энтузиазма революции». Конечно, у Робеспьера речь шла о тысячах, а у Сталина – о сотнях тысяч, но это не меняет дела. Якобы человеколюбивый марксизм звал к убийству и к террору.

Кстати, в России еще в 60-е годы XIX века молодой Николай Данилевский, создатель модного ныне учения об особой русской цивилизации, привлеченный к суду по делу петрашевцев, сумел доказать следователям, что идеи фурьеризма, идеи добровольной кооперации, которые он разделял вместе с петрашевцами, не имеют никакого отношения к идеям коммунизма, бабувизма, к идеям революционного насилия, к отмене частной собственности и свободы личности. А мы, к своему стыду, пройдя через семь десятилетий коммунистического эксперимента, на самом деле не имеем ни малейшего представления о понятиях, которыми мы оперируем.

В конце концов, настаивая на «человеколюбии» идеала коммунизма, мы просто-напросто обманываем уже новую Россию. Сегодня мало кто знает, что сам Маркс никогда не настаивал на человеколюбии своих идеалов, что он как атеист, как революционер был категорический противник не просто христианства, но христианской идеи изначального морального равенства людей, лежащей в основе европейского гуманизма и, как он говорил, «буржуазной демократии». Молодой Маркс начинал свое движение к коммунизму с критики христианского гуманизма. Карл Маркс уже тогда настаивал, что нельзя уравнивать в правах на человечность промышленного рабочего, который, с его точки зрения, является «социальным разумом и социальным сердцем общества», с человеком, «испорченным всей организации нашего (буржуазного. – А.Ц.) общества». Карл Маркс соединяет в своем учении о коммунизме самые жестокие идеи европейской культуры. От Руссо он берет идею «переделки природы человека», идею принуждения человека к свободе силой и идею изъятия у людей «излишков», то есть всего того, что превышает их индивидуальные потребности. У Бабефа Карл Маркс берет идею диктатуры пролетариата, идею казармы, то есть военной организации производства, идею трудовых армий. Бабеф призывал уничтожить на корню все, защищающее неравенство, отсюда его, Бабефа, лозунг: «Или равенство, или смерть». Маркс с Энгельсом в «Манифесте» призывали уничтожить все, что «защищало частную собственность». Вот что такое на самом деле идея коммунизма. И кстати, в советское время все, кто хотел знать правду о подлинных истоках идеалов коммунизма, имели подобную возможность. Другое дело, что в рамках советской идеологии вся эта правда о классовой морали воспринималась со знаком плюс. А сейчас революционный террор советской власти, репрессии Сталина оцениваются исходя из христианского «не убий», а лежащий в их основе марксизм по-прежнему, по-советски – с позиций веры в победу коммунизма. И без преодоления этого противоречия нашего нынешнего постсоветского сознания мы обречены навсегда остаться палатой № 6.

Конечно, Маркс не призывал «испорченных» людей сжигать в газовых камерах, как это позже предлагал Гитлер, но он, повторяю, всячески одобрял «плебейские», изуверские расправы якобинцев со всеми «испорченными» сословиями, не только с феодалами, но и даже «с мещанством». Жертв большевистского террора действительно было больше, чем национал-социалистского, на что обращает внимание Владислав Иноземцев, – не только потому, что «красный» террор продолжался больше, с 1917 года до смерти Сталина, но еще и потому, что для большевиков перечень «неполноценных людей» был шире, чем у Гитлера. У Гитлера агрессия и ненависть были направлены прежде всего на евреев, а у марксистов, тем более у ленинцев, в разряд «неполноценных людей» попадали буржуи, интеллигенты и представители самого многочисленного класса общества – крестьяне-собственники. Маркс прямо говорил о крестьянах-собственниках как об отжившем классе.

Не забывайте, теоретический антисемитизм начинается с Маркса. Именно он говорил, что вместе с отмиранием капитализма и рынка исчезнет и еврейская нация. В «Майн кампф» Гитлера есть идеи, которые повторяют статью Маркса «К еврейскому вопросу». К примеру, Маркс писал, что «в еврейской религии заключено презрение к теории, искусству, истории, презрение к человеку как самоцели». «Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. Какова мирская основа еврейства?.. Своекорыстие». Карл Маркс, конечно, не призывал сжигать евреев в газовых камерах, но само учение о полноценных и неполноценных нациях тоже впервые появляется у Маркса. Как известно, Маркс и Энгельс относились к славянам как к неполноценной нации. Маркс называл народы Балкан «реакционными», «неисторическими» и т.д. Вот чем на самом деле было «человеколюбие» Маркса.

Родство порочных идеологий

Коммунистическая практика была жестокой не вопреки учению Карла Маркса, а в строгом соответствии с этим учением. Андрей Платонов и в «Котловане», и в «Чевенгуре» еще в конце 20-х – начале 30-х образно показывает, что за убийством ни в чем не повинных людей стоят идеалы и идеи марксизма, а именно «стремление упразднить старинное природное царство», стремление к тому, чтобы «у нас сейчас не было ни капли стихии». Отсюда, писал Платонов, идет убеждение, что «все кулаки должны умереть». Безразличие к неизбежным жертвам пролетарской революции отличало не только Ленина, но и Маркса. Маркс полагал, что деморализация рабочего класса была бы «гораздо большим несчастьем», чем гибель «какого угодно числа вожаков». Наше родное, советское, ленинско-сталинское «За ценой не постоим!» было уже у якобы человеколюбивого Маркса.

В дореволюционной России были написаны сотни страниц о том, что ничего, кроме страданий и мучений, русским людям не принесет идеал коммунизма, который учит ненавидеть тот несовершенный частнособственнический мир, который есть, но и откровенно презирает того человека, который, как говорил Маркс, «испорчен капитализмом». Все русские философы обращали внимание на то, что Маркс любил не того человека, который есть, а того человека, который будет, и что сама идея «революционной переделки человека» приведет к морям крови. Их, русских философов, отталкивало от марксистского «человеколюбия» декларируемое им право на насилие.

И поэтому не случайно все эти философы – и Николай Бердяев, и Семен Франк, и Иван Ильин, и Сергей Булгаков – сразу же, как только появился на политической сцене Европы сначала итальянский фашизм, а потом гитлеровский национал-социализм, заговорили о родстве идей, стоящих за большевизмом и за фашизмом. И первых, и вторых объединял – об этом писал, в частности, Бердяев, – прежде всего «антигуманизм», «антидемократизм» восстания против гуманистического учения о ценности человеческой жизни. И за большевистским, и за фашистскими переворотами, подчеркивал Бердяев, стояла сверхжестокость. Все они, говорил Бердяев, «не стесняются никакой жестокости», ставят во главу угла первенство революционного насилия над законом, над «буржуазным законом». И большевики, и Гитлер, по словам Бердяева, страдают гордыней мессианизма. Они присвоили себе право судить человеческую историю, право на окончательную и последнюю истину, право переделать природу человека. И большевизм, и фашизм, писал Бердяев, «выделяли вождя масс, наделенного диктаторской властью». Тоталитарность в идеологии вела к тоталитаризму в политике, к деспотизму. Скорее всего Бердяев, когда работал над своим трудом «Истоки и смысл русского гуманизма», не читал, не имел перед своими глазами текст «Майн кампф» Гитлера. Но если бы он имел возможность сопоставить революционизм вождя национал-социализма с революционизмом «основоположника научного коммунизма», то поразился бы сходству их революционного языка, сходству тех аргументов, которые они выдвигают, оправдывая свое право на революционное насилие, на повторение якобинского террора. Да, Гитлер как социалист настаивает на том, что «инстинкт самосохранения угнетенных» дает им право на насилие. Сам факт угнетения, настаивал Гитлер, дает народу «священное» право «борьбы всеми средствами». «Человеческое право, – настаивал Гитлер, – ломает государственное право». Гитлер, как и марксисты, является врагом буржуазной законности и буржуазного парламентаризма. «Скорее верблюд, – писал Гитлер, – пройдет через игольное окошко, чем великий человек будет «открыт» путем выборов». Далее – что поразительно! – Гитлер начинает изложение своего учения, как и Маркс до него, с критики христианских идей, лежащих в основе европейского гуманизма. «За фразами о любви к ближнему, – настаивал Гитлер, – кроется настоящая чума, от заразы которой надо как можно скорей освободить землю под страхом того, что иначе земля может стать свободной от человека». Гитлер со своим учением, как и марксисты, претендовал не просто на переделку природы человека, но и на спасение всего человечества. Гитлер настаивал на том, что он спасает человечество от угрозы коммунизма. Не будь СССР, не будь угрозы повторения ленинского Октября в европейском масштабе, не будь ни Грамши, ни Тольятти, никто бы ни в Италии, ни в Германии не допустил к власти фашистов.

И все эти совпадения, все это родство идей, даже антигуманистической и антихристианской философии марксизма и национал-социализма не случайны. Есть много общего между социальным расизмом Карла Маркса, который отличал полноценные классы от неполноценных (так называемых отживших классов), и этническим расизмом Гитлера, отличавшего полноценные расы от неполноценных. Гитлер к социальному расизму Маркса, к учению о праве угнетенных на восстание добавляет право обиженной природными ресурсами нации на переделку земельных богатств человечества. По его словам, «возникающая нужда дает народу моральное право на приобретение чужих земель».

Вместо пролетариата как «социального сердца» (Маркс) у Гитлера появляется арийская раса, которая, как он считал, обязана спасти человечество. Карл Маркс призывал к жертвам во имя сохранения морального здоровья пролетариата, и Гитлер убеждал своих сторонников, что «великие жертвы приведут в лагерь борьбы новые великие резервы». Маркс настаивал, что без «плебейского», якобинского террора нельзя решить задачу освобождения пролетариата, и Гитлер признавался, что еще в начале 20-х пришел к пониманию важности «значения физического террора по отношению к отдельным лицам и к массе». Кстати, Гитлер тоже говорил о важности «плебейского», «грубого», «скотского» террора. Марксисты, особенно Ленин, подчеркивали необходимость применения «самых жестоких» мер для победы пролетариата. И Гитлер говорит о «применении самых жестоких средств для уничтожения врагов».

Я не знаю лично Владислава Иноземцева и не могу судить, что в его вере в «человеколюбие» идеалов коммунизма идет от так и не преодоленной советской «образованщины», от незнания предмета, а что – от политики, от нежелания окончательно поругаться с «российским большинством», тем, которое усмотрело в принятом в Украине законе о декоммунизации предательство, посягательство на наши уже не коммунистические, а русские ценности. Ситуация серьезная. Даже, как я точно знаю, антикоммунист по убеждениям патриарх Кирилл, чтобы не терять духовный контакт с новой Россией, вынужден в своих публичных выступлениях соединять русскость с советскостью и говорить, что советская система, несмотря на реки крови, принесла в русскую историю святое чувство «справедливости». Но я убежден и, как мог, пытался доказать в этой статье, что антигуманизм и социальный расизм учения о классовой борьбе, советское учение о справедливости не только имеют  прямое отношение к преступлениям большевизма, но и их стимулируют, оправдывают. И вы никогда не вернетесь к идеалам гуманизма, подлинного человеколюбия (кстати, к идеалам русской культуры), если не откажетесь от марксистско-ленинского «нравственно все, что служит победе идеалов коммунизма». Или по-марксистски, по-ленински, или по-нормальному, по-человечески. Третьего не дано.