Кирилл Родионов
Люди ступали на берег Америки в надежде и тревоге. Начиналась новая жизнь.
«Добро пожаловать на Землю Свободы!» Иллюстрация 1887 года
Во внутрироссийских дискуссиях о миграционной политике часто слышны отсылки на опыт США, которые, в представлении поборников открытых границ со Средней Азией и Закавказьем, выглядят нацией иммигрантов. К сожалению, многие наблюдатели проходят мимо анализа реальной миграционной ситуации в Штатах, которая в последние десятилетия определяется растущим притоком выходцев из Мексики. Это касается как легальных работников (640 тыс. человек в 70-е годы, 1656 тыс. человек в 80-е годы и 2249 тыс. человек в 90-е), так и нелегалов, количество которых выросло с 1600 тыс. человек в 60-е годы до 12 900 тыс. человек в 1990-е.
Зарождение идентичности
Казалось бы, нет ничего удивительного в том, что страна, во всем мире действительно известная как нация иммигрантов, привлекательна для последних. Но загвоздка в том, что американская нация нацией иммигрантов не является. Как показал патриарх политической науки Сэмюэл Хантингтон в своей работе «Кто мы?», США были основаны переселенцами из Великобритании, белыми англосаксонскими протестантами, культура которых оказалась стержневой для зародившейся в XVIII столетии американской нации. Ее основу составили, во-первых, английский язык; во-вторых, идеалы протестантизма; в-третьих, политические и юридические установления, базировавшиеся на принципах главенства закона над действиями правительства, разделении властей на судебную, исполнительную и законодательную, незыблемости свободы слова. Неотъемлемыми компонентами американского социального этоса стали также ценности индивидуализма и рабочей этики.
В становлении американской нации Хантингтон выделяет несколько этапов. Первым из них стала третья четверть XVIII столетия, когда зародилась американская идентичность, которую начали перенимать британские колонисты. Вплоть до этого времени само название «Америка» применялось к территории, но никак не к обществу. Начиная же с 1740-х годов происходило стремительное развитие общеамериканского коллективного сознания. Этому в немалой степени способствовало Первое великое пробуждение, которое было связано с именем англиканского проповедника Джорджа Уайтфилда, выступавшего с проникновенными проповедями перед массовыми аудиториями. Переезжая из колонии в колонию, Уайтфилд сумел мобилизовать тысячи жителей и, как подчеркивает Хантингтон, фактически стал первым общеамериканским публичным политиком. В результате его деятельности была подготовлена почва для возникновения трансколониальных движений за независимость, которые обрели силу после Семилетней войны 1756–1763 годов. Победа Американской революции 1776–1783 годов фактически нивелировала прежние идентичности жителей Атлантического побережья, ранее считавших себя бриттами. Примерно треть населения колоний продолжала сохранять верность его королевскому величеству, из-за чего часть переселенцев, около 100 тыс. человек, была вынуждена перебраться в Канаду, Британию и Вест-Индию. Победа в войне против метрополии означала для американцев и потерю врага, наличие которого служило условием возвышения идентичности национальной над всеми прочими видами идентичностей.
Революция, как подчеркивает Хантингтон, превратила колонистов в американцев, но не сделала их нацией. После того как Америка обрела независимость, на протяжении более чем полувека национальная идентичность подвергалась вызовам со стороны идентичностей территориальных, что придавало хрупкость только что образованному союзу. Так, в 1803 и 1814–1815 годах представители Новой Англии планировали начать переговоры о возможном выходе из конфедерации штатов. Вплоть до начала Гражданской войны правительства штатов не упускали возможности отменять федеральные законы и препятствовать их применению. Что немаловажно, после подписания в 1818 году Англо-Американской конвенции, определившей границу между США и центральной частью Британской Северной Америки, и присоединения испанских и французских земель на юге и западе для Соединенных Штатов исчезла внешняя угроза. Единственным ее источником оставались индейцы, однако они были противниками слабыми и беспомощными. Опасность не могла исходить и от Мексики, которая лишилась существенной части собственной территории в результате войны 1846–1848 годов. Отсутствие риска иностранного вторжения позволило американцам сосредоточиться на внутренних противоречиях, связанных в первую очередь с проблемой рабовладения и с вопросом о том, допустимо ли использование подневольного труда угнанных из Африки чернокожих работников на землях Фронтира. Следствием этого оказалась Гражданская война, которая, собственно, и создала американскую нацию.
Эта последняя обрела зрелость в десятилетия после братоубийственных сражений, унесших жизни 600 тыс. американцев. Если перед войной тема автономии и отделения была популярна не только в южных, но и в северных штатах, то после 1865 года такая постановка вопроса стала казаться просто немыслимой. Хантингтон приводит слова Вудро Вильсона, который в 1915 году в своем президентском обращении к народу по случаю Дня памяти заявил, что Гражданская война «создала в стране то, чего в ней никогда ранее не существовало, – национальное сознание». Укреплению этой идентичности в немалой степени способствовал бурный экономический рост, начавшийся во второй половине 1860-х годов и приведший, в частности, к появлению трансконтинентальной железной дороги, которая связала воедино разрозненные штаты. Одновременно с этим, как грибы после дождя, стали появляться действующие на национальном уровне коммерческие корпорации и добровольные ассоциации. Достаточно сказать, что половина всех массовых организаций, привлекавших когда-либо в свои ряды более 1% граждан Америки, была учреждена между 1870 и 1920 годами. В свою очередь, национальное правительство, бывшее до Гражданской войны весьма слабым, после нее стало быстро набирать вес. В частности, был создан целый ряд новых министерств – сельского хозяйства (1862), юстиции (1870), торговли (1903) и труда (1913). В 1870-е годы на федеральном уровне началось регулирование иммиграции, а в 1890-е годы – использование железных дорог. Наибольшего же могущества национальное правительство достигло в годы Второй мировой войны.
Важнейшей составляющей роста общенационального самосознания стало примирение Севера и Юга. Уже в 1870-е годы ветераны-конфедераты добровольно участвовали в вооруженных акциях против индейцев. К середине 1890-х они стали регулярно приглашаться на ежегодные собрания Великой армии республики – низовой организации ветеранов Севера, члены которой к тому времени приняли объединяющий бывшие враждующие стороны лозунг «Одна страна, один флаг, одна судьба». Американо-испанская война 1898 года, предоставившая Югу возможность продемонстрировать собственную лояльность стране, завершила процесс примирения. Кульминацией демонстрации национального единства оказалось, по мнению Хантингтона, празднование 50-летия битвы при Геттисберге в 1913 году, которое совместно отмечали полсотни тысяч ветеранов союза и конфедерации. Другим символом укрепления национального самосознания стал культ звездно-полосатого флага, под которым американцы практически ни разу не сражались до Мексиканской войны 1846–1848 годов, но который обрел почти сакральный смысл в первые десятилетия после войны Гражданской. В этот же период стали регулярно отмечать День памяти и День благодарения, служившие поводом для проведения религиозных церемоний. Наконец, решающий вклад в процесс формирования нации внесли Первая и Вторая мировые войны, которые вызвали колоссальный прилив патриотизма и полностью подчинили все расовые, этнические и профессиональные идентичности идентификации национальной.
Кто, откуда, сколько
Здесь важно отметить, что вплоть до последней трети XX столетия в основе дискуссий об ассимиляции мигрантов лежало представление о том, что приезжие из континентальных стран Европы перенимают стержневую для Америки англо-протестантскую культуру, а не изменяют ее. Процесс интеграции выходцев из Старого Света наиболее точно передавала метафора томатного супа, куда иммигранты добавляют различные ингредиенты и приправы, улучшающие вкус блюда, но при этом полностью поглощаются им. И действительно, если обратиться к той периодизации истории иммиграции в США, которую разработал профессор Нью-Йоркского университета Хейш Дайнер, то можно убедиться, что Америка достаточно успешно «перемалывала» представителей четырех волн мигрантов. К первой из них относятся поселенцы из Великобритании, прибывавшие в Америку с начала XVII по начало XIX столетия; единственной значимой небританской группой были чернокожие рабы, ввоз которых был законодательно запрещен в 1808 году. Вторая волна иммиграции, продолжавшаяся между 1820-ми и 1880-ми годами, была представлена в основном немцами (свыше 10 млн человек) и ирландцами (около 2 млн). Третья волна иммиграции началась в последние десятилетия XIX века и продолжалась вплоть до окончания Первой мировой войны; за это время в США прибыли почти 25 млн человек, в большинстве своем выходцев из стран Южной и Восточной Европы.
Начало четвертой волны иммиграции Дайнер относит к рубежу 1920-х годов, когда в США было серьезно ужесточено законодательство о правилах долгосрочного пребывания иностранцев. В 1921 и 1924 годах конгресс принял законодательные акты, установившие миграционные квоты, которые основывались на национальном происхождении приезжих: наибольшее предпочтение отдавалось выходцам из северо-западных стран Старого Света, при этом значительно ограничивалось количество прибывающих из Южной и Восточной Европы, а прием жителей Азии вообще объявлялся нецелесообразным. Одновременно с этим иммигранты из Мексики получили возможность относительно свободного переезда в США. С началом Великой депрессии американское правительство ликвидировало эти послабления и начало финансировать программу репатриации для мексиканцев, которой воспользовались 400 тыс. человек. После войны Министерство юстиции США провело операцию Wetback, в результате которой из страны депортировали более 1 млн приезжих из Мексики. А в годы Второй мировой войны были насильственно перемещены в специальные лагеря около 120 тыс. живших в США японцев, почти две трети из которых являлись американскими гражданами. Интернирование было санкционировано президентом Рузвельтом, подписавшим в 1942 году чрезвычайный указ № 9066. В 1944 году Верховный суд подтвердил конституционность этих мер, признав, что ограничение прав расовой группы допустимо, если того «требует общественная необходимость».
Начиная с 1965 года отсчитывается последняя волна иммиграции – именно тогда был принят закон Харта–Селлера, который отменил систему квот, базировавшуюся на принципе национального происхождения. Это привело к серьезному изменению характеристик миграционного притока. Если в 1960 году в число пяти основных стран – адресантов иммиграции входили Италия (1257 тыс. человек), Германия (990 тыс.), Канада (953 тыс.), Великобритания (833 тыс.) и Польша (748 тыс.), то в 2000 году – Мексика (7841 тыс.), Китай (1391 тыс.), Филиппины (1222 тыс.), Индия (1007 тыс.) и Куба (952 тыс. человек). Как видно, за четыре десятилетия резко выросло общее количество мигрантов, при этом приезжие из Азии и Латинской Америки вытеснили уроженцев Канады и европейских стран; наконец, еще одним значимым изменением стало появление одного доминирующего источника иммиграции – Мексики, на долю выходцев из которой в 2000 году приходилось 27,6% от совокупного числа мигрантов. Эта последняя доля существенно больше удельного веса иностранцев, прибывших из Китая (4,9%) и Филиппин (4,3%). Что характерно, выходцы из латиноамериканских государств составили более половины от общего количества иммигрантов, прибывших на территорию Соединенных Штатов в период между 1970 и 2000 годами. Это, в свою очередь, дает все основания для того, чтобы охарактеризовать современную волну иммиграции в качестве преимущественно испаноязычной. По подсчетам демографов, к 2040 году доля Hispanics в составе населения США возрастет до 25%.
Latinos и англо-протестантская культура
Целый ряд факторов осложняет интеграцию мексиканских иммигрантов в принимающее общество. В первую очередь чрезвычайно затруднена языковая ассимиляция. В случае всех предыдущих миграционных волн она проходила по следующей схеме: если первое поколение приезжих испытывало трудности в овладении английским языком, то их дети уже говорили как на английском, так и на языке своих родителей, а их внуки почти полностью забывали язык предков. У современных мексиканских иммигрантов в силу многочисленности Latinos сохраняется возможность поддерживать высокий уровень знания испанского не только во втором, но и в третьем поколении, которое, впрочем, пока только складывается. Другим барьером инкорпорирования мексиканцев в американский социум является их региональная концентрация: большинство Hispanics сосредоточены на юго-западе США, в Калифорнии, Аризоне и Техасе, то есть в штатах, которые вплоть до середины XIX века находились в составе Мексики. В силу этого мексиканцы не только сохраняют традиции и нормы родного для них общества, но и, что не менее важно, воспринимают переселение в США как освоение отнятых у них не по праву земель. Еще одним препятствием служит постоянство миграционного давления, вызванное наличием у Мексики и Соединенных Штатов общей протяженной границы, с одной стороны, и сохранением колоссального разрыва в уровне благосостояния между двумя странами – с другой; эти факторы обусловливают низкую вероятность прерывания иммиграции, как это было в случае второй и третьей миграционных волн, описанных выше.
В конечном счете действие всех этих факторов ставит под удар сохранение Америки как нации со стержневой англо-протестантской культурой. В долгосрочной перспективе над Соединенными Штатами может нависнуть угроза превращения в билингвальную страну наподобие Канады или Бельгии. Это, в свою очередь, поставит под вопрос само существование американской идентичности, исторически определявшейся через устои британских переселенцев, чьи потомки смогли ассимилировать несколько десятков миллионов европейских иммигрантов. Как подчеркивает Хантингтон, основой национального единства не могут быть исключительно политические принципы. Подтверждением тому служит пример СССР, Югославии и Чехословакии – государственных образований, попытавшихся объединить людей разных национальностей на базе коммунистической идеологии, но в итоге распавшихся по этнокультурным границам. Точно так же ценности свободы, равенства и торжества закона, являясь важными маркерами американского общества, не определяют его границы и состав. Политические идеи, какими бы замечательными они ни были, не могут дать человеку тот набор эмоциональных переживаний, которые он испытывает от осознания собственной принадлежности к определенной этнической, религиозной и национальной группе. Ровно поэтому, чтобы стать, к примеру, американцем, вовсе не достаточно поверить в принципы демократии: нужно эмигрировать в США, выучить английский язык, хорошо освоить историю Америки, принять образ жизни ее граждан и идентифицировать себя с Соединенными Штатами.
Выводы для России
Какие уроки может извлечь для себя из американского опыта Россия? Первый и самый главный вывод заключается в том, что любая, даже наиболее открытая внешнему миру нация строится вокруг этнического и культурного ядра; действия, приводящие к ухудшению его (ядра) положения, могут нанести серьезный урон нации и даже поставить под угрозу само ее существование. Во-вторых, противопоставление гражданской и этнокультурной нации по меньшей мере спорно: основу политической общности составляет общность социокультурная, границы которой, как правило, очерчены территорией проживания той или иной этнической или конфессиональной группы. В-третьих, ни одно общество не может «переварить» нескончаемый поток мигрантов из инокультурных стран; даже если у социума есть значительный опыт ассимиляции иностранцев, процесс интеграции «чужаков» перестает работать, когда их приток носит массовый и постоянный характер. Наконец, в-четвертых, в условиях глобализации ошибочным является отказ от этнической и культурной дифференциации миграционных потоков: в силу высокого уровня развития коммуникационных технологий у мигрантов сохраняется возможность поддерживать идентичность, традиции и нормы родных для них стран, что, в свою очередь, подрывает целостность принимающих их обществ; именно поэтому так важно устанавливать мощные заградительные барьеры на пути приезжих из цивилизационно чуждых государств, и если уж открывать для кого-то двери, то только для высококвалифицированных профессионалов, которых в странах третьего мира с гулькин нос.
