Александр Неклесса
Эта роденовская композиция в Калифорнии называется «Врата ада». Над вратами – брат Мыслителя. Ад не ад, но неопределенное будущее. Фото с сайта www.wikipedia.org
Жестокость террористов в Сирии и Ираке
заставляет нас заглядывать в сердце тьмы.
Барак Обама
Некогда, гуляя светлым утром по кампусу Стэнфордского университета, набрел я на удивительную скульптурную группу, созданную Роденом, в которой присутствовал знакомый Мыслитель – правда, в иных пропорциях и своеобразном окружении. Основой же композиции были гигантские медные двери, а сидящий над створками Мыслитель смотрелся как-то иначе, нежели его канонический образ. Нечто остротревожное чувствовалось в этом незавершенном творении мастера: скульптурный ансамбль на площадке калифорнийского кампуса являл то самое, сакраментальное: «Оставь надежду, всяк сюда входящий…», но, думалось, вовсе не Данта изображает расположившаяся в тимпане фигура.
Энергия перемен
Не имея возможности направиться
в высшие сферы,
я двинулся к Ахерону.
Вергилий
Социальная вселенная переживает транзит в неравновесное, возможно, перманентно подвижное состояние. Сложившееся мироустройство находится в кризисе, его политическая основа – национальное государство – утрачивает актуальность. Господствующий тренд – обширная реконструкция миропорядка, глобальная трансформация.
Прошлый год предъявил находящейся на распутье цивилизации три драматичных сценария, ставших тестом, испытанием ее жизнеспособности и отчасти намеком на возможные траектории будущего. Успешное купирование эпидемии Эбола, грозившей перерасти в пандемию, а затем и установление контроля над очагами инфекции на Африканском континенте продемонстрировали торжество современной цивилизации, действенность ее инструментария, эффективность применяемых методов и средств. Ситуация на юго-востоке Украины указала на кризис мироустройства, выявила несовершенства среды безопасности и слабости современного строя. Наконец, провозглашение и впечатляющая экспансия «Исламского государства» предъявили миру эскиз альтернативного мироустройства, причем не способного и не желающего сосуществовать с современным миропорядком.
Во что же обратится мир, когда перемены достигнут апогея – «империи рухнут, и армии разбегутся»? Станет ли Novus Ordo благом, мирным соседством льва и лани, согласно провидению Исайи? Или нынешний транзит окажется прологом другого, Иоаннова, апокалипсиса – неопределенного по времени эона, извлекающего из лабиринтов бытия и глубже – «тьмы над бездною», сумеречные сюжеты? Что окажется в итоге доминантой процесса: подвижный, сложный мир высокотехнологичного, постиндустриального космоса или неоархаичный конгломерат выходящего на поверхность андеграунда? Станет ли это концом цивилизации или еще одним, очередным, зигзагом истории?
Право на будущее
Будущее – особое пространство: существует исключительно в потенции, меряется разной мерой, обладает оригинальными атрибутами. Даже время – субстанция, казалось бы, столь органичная для данной категории – понимается несхожим образом, да и течет оно для разных субъектов с различной скоростью.
Роберту Музилю принадлежит любопытная сентенция: «Ощущение возможной реальности следует ставить выше ощущения реальных возможностей». Действительно, трансформация существующего в возможное, а возможного в действительное нередко ограничена оценкой пределов вероятного. Прочтение реальности неадекватно реальности, но для человека, обитающего в пространствах опыта, то есть прошлого, первое доминирует над вторым. Ситуацию можно сравнить с наблюдаемым звездным небом, отражающим недействительное положение вещей.
Мастерство прозорливости – способность в текущем улавливать настоящее, которое есть будущее, удерживаемое омозоленным сознанием в скорлупе и веригах прошлого. Остро востребованным оказывается умение видеть неочевидный, непрописанный и потому неосвоенный ландшафт, что напоминает уникальную способность гоголевского Вия прозревать в мире живых недоступное зрению обыденных духов. Однако удостовериться в предсказаниях лукавого оракула, вовремя разгадать неявный смысл прорицаний, извлечь прогноз из двусмысленного языка удается далеко не всегда.
Конструктор будущего (он же нередко антагонист актуальной власти) – пассионарная, суверенная личность/группа личностей, порою асоциальная по отношению к сложившейся форме общественных связей или по крайней мере критически настроенная, либо отмеченная дерзким прочтением «дорожной карты» перемен. Эта «малая динамичная общность», молекулярное сообщество – закваска, с пользой для себя впитавшая достижения индустриальной культуры, – совершает культурную и социальную революцию, подрывая бастионы повседневности и обрушая смысловые опоры уходящего мира: «Можно ли выйти из ада? Иногда да, но никогда в одиночку… Необходимо присоединиться к той или иной общественной организации… или создать таковую – с ее собственными законами, то есть контробщество» (Braudel 1979). Критический вопрос – о векторе транзита.
Инициаторы футур-исторического процесса, с пользой для себя впитав достижения индустриальной культуры, приступают к масштабной реконструкции, переиначивая смысловые параметры уходящего мира. В транзитном космосе пучки амбиций, когерентно взаимодействуя, мультиплицируются и совмещаются на путях к сфокусированной цели. Соборный субъект, вглядываясь в смутно различимые, если вообще видимые для конвенционального зрения горизонты, определяет собственные пути колонизации будущего.
Размыкая обруч государственного патернализма, ограничивая контроль театра и рынка над разумом и языком, человек выходит за пределы программируемых извне поступков. Он расстается при этом не только с почтением к структурам повседневности, но реализует также метафизическую свободу: выбор между обновлением религиозных прописей и действиями вне конфессионального модуса, проявляя свою сущность, какой бы та ни оказалась. Люди становятся автосуверенами, творцами обширных перемен, произвольно очерчивая секулярные/постсекулярные рубежи театра гражданских действий (социальных инициатив), который в одном из важнейших аспектов можно определить как власть без государства и без границ.
Диапазон толкований будущего весьма широк, что естественно для пьянящего резервуара свободы. Даже террористическая активность, индивидуальный или коллективный акт деструкции становятся привычными спутниками нового мира, будучи извращенным стремлением к самостоянию и свободе, – это своего рода обугленный остов гражданской инициативы в тотально недружественной, агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная политическим инстинктом, сама отчуждает подобный строй от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки. Дело тут не в смене цивилизационного кода, но в изменившихся обстоятельствах: возможности масштабной реализации внутреннего выбора. Это совершенно иной модус цивилизации, лишенной привычных нравственных границ.
* * *
Токи глобальной революции масс, культурной деколонизации пронизывают сегодня не только внешние территории Модернити, они проникают в ее внутреннее пространство.
На планете набирает силу реконструкция, чьи симптомы видны в социальной динамике, сумме культурных рисков, высокотехнологичном произволе, моральном релятивизме, экспансии неоархаики. Порой создается впечатление, что локомотив модернизации на очередном перегоне подвергся атаке, и случившийся в механике миропорядка сбой грозит направить весь состав под откос. Цивилизация диверсифицируется, мутирует, отчасти развоплощается, ее обитатели утрачивают прежний статус, политические, финансовые, знаниевые институты трансформируются в облачные и катакомбные комплексы – суммы взаимодействий, реализуемые все чаще нелегитимным или частным образом. В мировой среде отлаживается взаимосвязь формальных и неформальных субъектов, а то, что понималось под международными отношениями еще лет 20 назад, фактически не существует.
Ялтинский/неоялтинский (хельсинкский) миропорядок, установив в свое время границы влияния и правила силовых игр, расчертил планету и Европу (как некогда африканские земли) на геополитические зоны, однако теперь он отходит в прошлое. Агенты исторического транзита пытаются зафиксировать на подвижных массивах глобального сообщества свою, не слишком внятную карту постсовременности, расположенной по ту сторону Большого социального взрыва. Возникает призрак диффузной среды, в которой конфессии замещаются культами, толками, орденами, политика пронизывается операциями спецслужб, политтехнологов, полевых командиров, экономика конкурирует с финансовым производством, оперирующим актуальной бесконечностью и новыми платежными средствами, а культура вытесняется индустрией развлечений, электронных и химических грез.
Подвижная государственность
В основе системной трансформации миропорядка – кризис института национального государства. Человечество в ситуации борьбы за будущее продуцирует инновационные формы политической организации: мировые регулирующие органы, страны системы, различного рода субсидиарные автономии и сепаратистские образования (квазисуверенные государства), геоэкономические интегрии, государства-корпорации, слабо формализованные, но властные сообщества (антропосоциальные структуры), политически/экономически влиятельные «облачные» констелляции прямого и косвенного действия, бизнес-группы, суммы персональных и коллективных проектов. И даже более экзотичные версии подвижной государственности, лишенной границ и прочных обязательств. В дисперсной трансграничной среде растет значение культурных/конфессиональных инициатив, динамичных социогенов, их экспансии, «мемификации», гравитации.
Переживающее кризис национальное государство – колыбель и производное гражданского общества, способного, однако, со временем перейти к автономному, самостоятельному существованию. Новый транснациональный Север, преображаясь в постсовременной купели и обретая глобальные пропорции, покидает лоно породившей его североатлантической цивилизации, смещая прежнее целеполагание. Третий мир распадается на Новый Восток, Сырьевой и Глубокий Юг, оставаясь персонажем вселенского действия. Сообщество афро-азиатских государств, продуцирует новое переселение народов, балансируя на трансграничной арене между сценариями догоняющего развития и социокультурными альтернативами. Пределы складывающейся системы – высокоорганизованное неономадическое сообщество (Новый Север) и территории неоархаизации (Глубокий Юг), контролируемые полевыми командирами, эксплуатирующими ресурсы трофейной экономики.
Нынешний кризис затронул как генетические порождения Модернити («Большая Европа» от Нью-Йорка до Канберры), так и охваченные/захваченные этой культурой территории, подчас лишь симулировавшие институты национального государства без воссоздания его основы – гражданского общества. В значительной мере это относится к миру, явно либо скрытно колонизированному, а отчасти и к инкорпорировавшим конструкциям.
* * *
Институт национальной государственности – продукт широкой экспансии европейской городской культуры, промышленного развития, борьбы с имперской и феодальной чересполосицей, таможенными препонами, политический итог взращенных по образцу коммун национальных корпораций. ХХ век, начиная с первых десятилетий, перемалывал остатки имперской державности, производя государственность национальную.
Имперские массивы можно подразделить на две разновидности. Первая – преимущественно континентальные империи (Российская, Австро-Венгерская, Оттоманская), то есть геополитические ареалы, практически не имевшие открытого доступа к океаническому побережью либо иным образом ограниченные в выходе к мировым коммуникациям (доступе к незамерзающим портам, например). Соответственно и колонизируемые территории данных империй находились в непосредственной близости, сливаясь с телом метрополии. Другой колониальный модус – торговые, «островные» империи, имевшие непосредственный выход к океанам и теплым водам, обильно обраставшие заморскими территориями. Второй тип империй позже первого вошел в кризисную фазу и оказался конкурентоспособнее при прохождении исторического транзита.
Судьба постимперских политий также разнится. Те из них, у которых проявился дефицит институтов, критичных для модели национальной государственности (парламенты, независимый суд, другие институции, транслирующие суверенитет от автократов народам) и социокультурной гравитации (политической нации), с падением монархии попадали в водоворот центробежных национальных революций – имперской деколонизации. А в отдельных случаях эти территории некоторое время спустя настигала вторая волна политического цунами, и они оказывались во власти догоняющих, «отсроченных» волн деконструкции, разрушавших уже локальных империалистов.
Парадоксальным на первый взгляд образом угрозу новой целостности представляли и представляют центростремительные утопии – попытки форсированной реинтеграции былых империй, но уже на иных основаниях, будь то концепты коммунизма или социализма «национального» ли, «арабского», а также манипуляции с культурно-конфессиональным капиталом, прагматично используемым в конъюнктурных политпроектах («арийство», «русский мир», «халифат»/«исламское государство»). Все это было чревато социальной фрустрацией, а при неудачном раскладе могло спровоцировать следующую («отложенную») фазу распада юной государственности, оказывающейся транзитной (failed state). Состоявшееся же национальное государство сковывает обе тенденции, в то время как кризис идентичности вкупе с идеологическими амбициями высвобождает их.
Разобраться в сложившейся ситуации помогает анализ недавних и нынешних геополитически проблемных зон:
– Большой Ближний Восток. В настоящий момент наиболее проблемные территории здесь: Ливия, находящаяся на грани дезинтеграции, с формирующейся политструктурой на основе «городов-государств», Сирия, Ирак, Курдистан, Афганистан – Вазиристан – зона племен. Ярким примером трансгрессивной квазигосударственности является подвижная и отчасти рассредоточенная политическая конструкция «Исламского государства» (более известного как «Исламское государство Ирака и Леванта» – ИГИЛ). Историческая платформа значительной части данного большого пространства – Оттоманская империя;
– Юго-Восток Европы: остаются проблемной зоной Кипр/Республика Северного Кипра, экономически дестабилизированная Греция, пост-югославия как постфедеративное пространство, где наиболее проблемными зонами являлись Сербская Краина (Хорватия), Республика Сербская (Босния), Сербия и Косово. Предшественники в предыдущем цикле дезинтеграции – отчасти Австро-Венгерская империя и та же Оттоманская;
– постсоветское пространство, его проблемные зоны: Приднестровье, Крым, ДНР и ЛНР (Новороссия), Дагестан, Чечня (Ичкерия), Абхазия, Южная Осетия, Нагорно-Карабахская республика (Арцах), эпизодически – районы Таджикистана и Киргизии. Историческая основа геополитического пространства – Российская империя;
– комплексная проблемная зона – ряд регионов Черной Африки: Западная Сахара, Дарфур, Кордофан, Абьей, Голубой Нил; Северная Нигерия (движение «Боко харам»); Азавад; район к западу от Великих озер, особенно – Восточное Конго, ставшее на рубеже нынешнего столетия зоной Великой африканской войны с участием девяти стран и около 20 армий различного генезиса; калейдоскоп квазисуверенных частей распавшегося Сомали: Сомалиленд, Джубаленд, Авдаленд, Пунтленд, Галмудуг, Нортленд, Маахир и т.п. Предшественники политической организации континента – колониальные империи: британская, французская, португальская, испанская, итальянская, бельгийская.
Характерные признаки семейства «травматических инклюзий» современной цивилизации следующие:
– политическое пространство «полевых командиров» как распределенное множество очагов власти;
– инволюция к этноконфессионально ориентированным сообществам-коммунам, «клятвенным союзам», городам-государствам и т.п.;
– ведение перманентных гибридных боевых действий различной интенсивности;
– зыбкие, подвижные границы территорий;
– трофейная экономика как основа жизнедеятельности;
– постмодернистское/фундаменталистское (модельное) прочтение традиционной культуры/конфессии;
– культурные, конфессиональные, социальные, гендерные, политические, экономические рестрикции;
– социальная неоархаизация, «цивилизационный пылесос»;
– «антропологический пылесос», действующий как внутри данных территорий, так и относительно окружающего мира (санация), формируя специфические антропологические сообщества;
– симптомы «культуры смерти» как воплощение одной из возможных траекторий разрешения аксиологического кризиса.
Социальный космос, расширяясь, меняет статус, переходя в иное, не исключено, перманентно подвижное состояние. Форсаж вселенской реконструкции, рост ставок в глобальном «казино», метастазы мирового андеграунда – признаки и призраки неспокойного эона, во многом отличного от прежних футурологических схем и прогнозов. Культурный шок от столкновения с иным – шанс на радикальную терапию проблем, не решаемых в привычной системе координат. Человек, однако, способен ошибаться – порой существенно, и с энергетикой новизны, серьезными социальными сдвигами сопряжен риск, а «тлеющий уголек» хаотизации, способный в час гибели старых богов испепелить корни цивилизации. Продвигаясь по трещинам миропорядка, человечество предчувствует точку невозврата как следствие антропологической сингулярности: Большой социальный взрыв, который способен не только вовлечь человечество в творческий водоворот эволюционного перехода, но и расколоть планету людей, произведя поток астероидных наследников – агентов мультивекторной эрозии.
Триггером вселенского цунами, превращающим трещину в червоточину, может стать некое серьезное потрясение: террористическая акция с применением средств массового поражения либо удар цивилизации с использованием ядерных устройств, военные действия между гарантами глобальной безопасности, острый кризис финансовой системы, электронный коллапс, универсальная пандемия, синектрический максимум…
Духи современности, постмодерна и неоархаизации, соприсутствуя в одном флаконе, инициируют разные программы социальной реализации. Цивилизационная оболочка до поры нивелирует трещины миропорядка, сдерживает разбегание травматических инициатив, противостоя смысловому коллапсу. Но когда прежний солидарный статус критически ослаблен, системы безопасности, даже становясь планетарными, расщепляются и приватизируются кланами. Сценография возможной деконструкции миропорядка отчасти различима сквозь прорехи утопий, и возможность универсальной деструкции человеческого космоса также присутствует в списке траекторий исторического сюжета.
Дарья Гармоненко