Система с китайской спецификой

Иероглифическая письменность – основа единства Китая. Одни и те же смыслы у слов, читаемых по-разному. Фото Reuters

Многие сегодня говорят о «развороте России на восток». Хотя в этом выражении уже скрыто два структурных европоцентричных заблуждения. Разворачивается Россия не на Восток, а к Китаю, а если к Китаю, то тем более не на восток, а на юг. В отношении Китая и его внешней политики в европейской части России существует еще больше неясностей. Сегодня людей, говорящих по-китайски, в Москве еще меньше, чем в конце 80-х было тех, кто говорил по-английски. Что же это такое «Китай» и чего от него можно ждать?

Филологический экскурс

Начнем с названия, языка и населяющих его жителей. В русском языке есть Китай и китайцы. Никаких других народов в пределах КНР, кроме, может быть, тибетцев и монголов, россияне в большинстве своем не знают. А их очень много, 56, или почти 10% от 1,4 млрд населения страны, то есть фактически целая Россия. Сама же титульная нация – это ханьцы, аналог русских в России. Китайцы же для «китайцев» – это все жители КНР, аналог нашего слова «россияне». Кстати, ханьцы-мусульмане добились того, чтобы их считали отдельным народом – хуэйцами, хотя, кроме вероисповедания, они от ханьцев почти ничем не отличаются, достаточно хотя бы взглянуть на китайские мечети.

С китайским языком еще сложнее. Официальный язык КНР – это путунхуа, или северный диалект, родным он является для чуть менее половины населения страны, но понимать и говорить на нем должны все. В школах изучают именно его. В этом вопросе Пекин проводит сегодня тот же курс, что и Париж времен Ришелье, а именно достаточно жестко унифицирует языковую политику в стране.

На Западе под китайским языком вплоть до недавнего времени понимали кантонский диалект юга страны, так как большинство китайских эмигрантов было именно оттуда. Путунхуа же там называют «мандаринским китайским», или официальным языком чиновников северной столицы. Кстати, Пекин, или Бейдзин, – это и есть «северная столица», южной же был город Нанкин (Наньдзинь), столица Республики Китай. Из-за этой языковой разницы бывали настоящие личные трагедии, когда люди годами учили китайский (кантонский), а потом, приехав в Гонконг после 1997 года и «воссоединения с родиной», обнаруживали, что ничего не понимают по-китайски. Кстати, кантонско-английский «Гонконг» уже более 10 лет как мандаринский «Сянган». Иероглифы те же, а вот прочтение разное. Все осложняется еще и тем, что если коммунисты провели языковую реформу и значительно упростили написание иероглифов, то на Тайване, Сингапуре, Гонконге и Макао, как и в среде хуацяо или зарубежных китайцев, используются старые традиционные гораздо более комплексные иероглифы. Представьте, как если бы сегодня существовало два письменных русских языка – один современный, а второй даже не дореволюционный, а допетровский.

Китайские филологи будут убеждать вас, что шанхайский китайский, например, это просто диалект китайского. Во-первых, жители Шанхая за такое бы просто обиделись, а во-вторых, это действительно не так. Диалекты есть и в немецком, и в норвежском, но это все-таки один язык. Между теми же кантонским и путунхуа громадная разница, гораздо больше, чем между итальянским и французским, которые входят в одну языковую группу. Если два носителя этих языков будут говорить на «диалектах», то совершенно не поймут друг друга. Даже отдельных слов не выловят в потоке речи в отличие от португальцев и испанцев, например. Но тут положение спасают иероглифы. Иероглифами можно записать любой язык, даже русский, ведь они передают смысл, а не произношение. Именно поэтому Китай никогда не откажется от иероглифики. Это тот культурный корсет, который стягивал воедино столь большую страну на протяжении всего ее существования.

У китайцев особое, отличное от европейского понимание истории, своего места в ней. Для своих жителей Китай – это скала в океане истории, которая всегда была, есть и будет, несмотря ни на что. Если после падения Западной Римской империи для европейцев «вечность» как характеристика государства перестала существовать, то для китайцев она верна до сих пор. В каком бы ужасном состоянии Китай ни пребывал, сколько бы завоевателей или гражданских войн ни происходило на его территории, он будет существовать, несмотря ни на что. Подчеркиваю, не народ, как у евреев или армян, а сама страна. Поэтому у китайцев гораздо более высокий болевой порог в отношении угроз, чем у остальных государств. Когда Мао шокировал Хрущева своими заявлениями о том, что термоядерная война между сверхдержавами не страшна Китаю по причине того, что большинство выживших все равно будут китайцами, он выражал именно этот принцип «вечности». Это же позволило КНР демонстративно не бояться ни СССР, ни США, хотя силы были абсолютно не равны.

В европейской цивилизации время – это «ускользающая» от нас субстанция. Оно линейно и движется исключительно вперед. Поэтому наше время утекает, мы можем его терять или упускать. У китайцев время циклично; на практике это выражается в том, что китайцы не считают, что время – это невосполнимый ресурс. В плане дипломатии или на деловых переговорах европейцы и американцы впадают в ступор, когда китайская сторона в последний момент, после того как все уже было согласовано, решает не подписывать соглашение и еще раз обсудить его условия. А почему бы и нет? Раз вы считаете, что в другое время сможете получить более выгодные условия сделки, то зачем куда-то спешить, если время «ходит по кругу»? Надо просто подождать, когда оно вернется снова в ту же точку, но на более благоприятных условиях.

Еще одна планета

Если суммировать два вышеизложенных положения, то они дают очень длительные горизонты планирования. Это не пять лет, хотя советские пятилетки в КНР до сих пор в ходу, но десятки и сотни лет. Китай бы никогда не стал вдруг силовым образом присоединять Тайвань. Пекин считает, что ему некуда спешить. Все равно время принесет ему победу; правда абсолютно такой же подход и по другую сторону Тайваньского пролива, в Тайбэе. Вообще это удивительная ситуация. Представьте себе, что в 80-е годы наряду с СССР на острове Сахалин или в Крыму сохранилось бы государство с «белым» русским правительством, пусть не монархическим, но берущим свое начало из времен Февральской революции. Как вы думаете, возможно ли было не только сосуществование двух таких государств, но и их объединение? В китайском варианте это возможно. Просто каждое из них считает себя настоящим Китаем и что история на их стороне. Нам же остается просто ждать, чья же позиция окажется верной. Хотя почему нам, скорее нашим внукам, кто знает, сколько лет еще продлится это своеобразное китайское перетягивание каната.

Эта железобетонная позиция по отношению к внешним угрозам вполне компенсируется чрезмерным вниманием к угрозам внутренним. Китай надо рассматривать не как страну, а как еще одну планету. И не только по численности населения. Да, сегодня в КНР проживает почти столько же людей, сколько жило во всем мире в начале XX века. Но Китай – это единственная цивилизация, которая сформировалась и развивалась отдельно от остальных. Если христианская, исламская или индийская цивилизации находились в постоянном контакте и постоянно взаимообогащали и разрушали друг друга, то Китай в силу географической удаленности был всегда сам по себе. Нелюбовь китайцев к морю перевела любое «путешествие на запад» в разряд полумифических событий, а географический барьер в виде Гималаев и пустынь Средней Азии сделал Великий шелковый путь единственной ниточкой, связывающей Поднебесную с внешним миром, но настолько тонкой и легко рвущейся, что постоянной и устойчивой связи так никогда и не было создано. Поэтому самоназвание Китая «Джонгуо», или Срединное государство, используется и поныне. Это не некий признак великокитайского шовинизма, а просто констатация факта. Для Китая всю его историю всегда были только он и окружающие его государства, а все, что было за ними, его уже не особо интересовало по причине географической недоступности. Страна только сегодня оправилась от шока полуторастолетней давности, когда европейцы в ходе опиумных войн насильно заставили Китай открыться евроцентричному миру. Если цивилизации мая или ацтеков в результате подобного знакомства были уничтожены, то Китаю не только удалось выжить, но и занять достойное место в этом ранее чуждом для себя мире. Именно в этом контексте надо понимать успех рыночных реформ конца 70-х годов товарища Дэна. Экономика – это только последний этап, а до этого были полтора века переосмысления собственной истории, гражданских войн, попыток самоизоляции и неудач на пути нахождения своего варианта модернизации.

Нет ничего проще, чем расцветить Великую Китайскую стену красными флагами. Один магический жест – и вот он, социализм. Фото Reuters

Коммунистическая партия Китая управляет самым большим обществом на планете. Цена ошибки для нее крайне высока, возможности что-то исправить – такого в силу колоссальной инерции государственного корабля практически не остается. Поэтому для КПК главный вызов лежит в сфере внутренней, а не внешней политики. Любые заморские вопросы рассматриваются сквозь призму того, как это отразится на внутреннем развитии. И Китай всячески противится формальному наделению себя статусом сверхдержавы. Безусловно, по общим валовым показателям это действительно так, но в Пекине, во-первых, не гонятся за статусом, а во-вторых, внутренних проблем все равно хватает. Поэтому Китай пока не может позволить себе роскошь активной внешней политики, как это делают США или Россия, например. У них другие приоритеты и другие вопросы стоят на повестке дня. Именно поэтому беспорядки на площади Тяньаньмэнь были подавлены столь жестоко: в Пекине прекрасно понимали возможные риски политической дестабилизации. И сегодня главный вопрос для КПК в том, как адаптировать свою политическую систему к капитализму с китайской спецификой. Если КНР успешно решит эту задачу и продолжит экономическое развитие, то безоговорочное лидерство в Азии будет естественным призом.

Кроме того, Китай не хочет никого убеждать в том, что они имеют дело с великой державой и должны с нею считаться. Китайцы априори уверены в этом и сегодня и были уверены во времена ужасающей бедности. Когда внутренние реформы будут успешно завершены, Китай займет естественное положение ведущей державы в Восточной Азии, какое он всегда занимал и какое старательно не замечала только Япония, хотя формально та всегда считалась данником Китая. Именно поэтому Китай с начала периода реформ согласился принять западные правила игры, в разработке которых он изначально не принимал участия. Китай не хочет менять мировую (читай: западную) экономическую систему – в Пекине считают, что по мере успешного внутреннего развития эта система будет естественным образом китаизироваться и со временем КНР начнет на равных участвовать в выработке уже новых правил.

Суждения и заблуждения

Одним из потенциально опасных заблуждений китайцев о самих себе является их уверенность в том, что стратегически они способны переиграть всех своих соперников. Безграничная вера в трактат о войне Сунь Цзы, действенность стратагем типа «бей по траве, чтобы потревожить змею» и т.д., к сожалению, не выдерживает испытания историей. Последней собственно китайской династией были Мины, которые пали в середине XVII века. А до и после них Китаем на протяжении сотен лет правили северные кочевники. И хотя китайцы любят говорить о том, что те пользовались китайским бюрократическим аппаратом и приняли китайскую культуру, – это верно лишь отчасти. Последняя правившая Китаем маньчжурская династия Цин, павшая только в результате Синхайской революции 1911 года, всячески подчеркивала свое некитайское происхождение. Браки заключались только в среде маньчжур, в каждой китайской провинции был маньчжурский губернатор и стоял маньчжурский гарнизон, кроме того, всех китайцев обязали носить косы, чтобы их маньчжурским господам было удобно с ними «общаться».

И никакие стратагемы или мудрейшие трактаты так и не сделали из китайской армии боеспособную силу. Немногочисленные в сравнении со своими китайскими противниками армии северных варваров раз за разом покоряли Китай. Сунь Цзы описал приемы ведения войны китайцев с китайцами же в период «сражающихся царств» – то был один из аналогов всекитайской гражданской войны. Но эти методы доказали свою полную неэффективность в борьбе с инокультурными варварами, будь то монголы или англичане. Хотя слабость китайской армии можно было бы списать и на крайнюю непрестижность военной службы в Поднебесной, где сыновья стремились стать чиновниками-мандаринами, а не солдатами. Хотя в ближайшее время все может измениться. Мало кто помнит, что до середины XIX века наиболее воинственной и агрессивной нацией в Европе считались французы. Практически все войны до этого времени велись либо с участием, либо напрямую начинались Францией. Немцы же не без оснований считались слабыми и трусливыми солдатами, нацией, у которой и государства-то не было, Германия была простым полем боя между армиями основных европейских государств со всеми вытекающими последствиями. Поэтому и Китай вполне может в будущем изменить имидж в этом плане.

Но здесь заложены семена возможного конфликта, когда намерения государства могут вступить в противостояние с логикой международных отношений и стратегией. Любое государство, пусть и самое маленькое, в первую очередь заботится о сохранении своего суверенитета и купирования тех вызовов, которые, по его мнению, ему угрожают. Экономический подъем Китая, если он будет дополнен аналогичным военным взлетом КНР, вызовет противодействие соседних государств. Безусловно, никто не в восторге от траты денег на армию, а не на экономическое развитие, но если сосед сам будет увеличивать военный бюджет, любое государство будет вынуждено адекватно отвечать. Тем самым, если Китай увеличит свои возможности выше того психологического предела, который соседние с ним страны считают для него естественным, они начнут пытаться его компенсировать, начав гонку вооружений и противодействуя КНР. К сожалению, так как создать такую армию и нарастить военные расходы до такого размера, чтобы единственным вариантом для других стало бы признание безоговорочного доминирования Китая, физически невозможно, то единственным вариантом является нелогичное, казалось бы, их сокращение. В противном случае никому не нужная гонка вооружений, основанная на разжигании национализма и психологических комплексов за мнимые унижения, заведет страну только дальше от ее цели достижения лидерства в Азии. Пока же Китаю удается балансировать на грани, хотя американцы всячески пытаются убедить азиатские страны в том, что линия уже пройдена.

* * *

И последнее, к вопросу о границах, что уже напрямую касается России. Северная граница Китая – это Великая Китайская стена, которая, кстати, не видна из космоса. КНР очень повезло с ее нынешними границами, потому что они достались ей в наследство от иноземных захватчиков Китая, которые присоединили к нему свои наследственные земли севернее стены в Маньчжурии и Монголии, а также завоевали Тибет и Восточный Туркестан, присоединив их к своим китайским владениям. Поэтому современные границы Китая – это границы завоевавшей его империи и то, что они признаны, уже большое достижение. Ведь по этой же логике Индия должна была бы претендовать на Пакистан, Бангладеш, Бирму и Шри-Ланку, как и на все территории, входившие в состав британской Индии. Именно поэтому границы Китая – это не ханьские по своему составу территории. Тем не менее активная политика переселения уже практически сделала уйгуров меньшинством в Синьцзяне. На пути гипотетического поглощения российского Дальнего Востока Китаем есть два предохранителя. Китай может всерьез задуматься над этим вопросом только после присоединения, во-первых, Тайваня, а во-вторых, Внешней Монголии (то есть просто Монголии), Внутренняя Монголия уже в составе КНР. И только потом взоры Пекина могут обратиться в сторону Внешней Маньчжурии (Хабаровского и Приморского краев). Однако здесь все зависит от России, если эти территории будут динамично развиваться, а население расти, у самих китайцев не возникнет наивного вопроса, который задал один китайский студент на лекции во время рассказа о депопуляции российского Дальнего Востока: «А вы можете сказать, в каком году русские уже совсем уедут оттуда, чтобы мы могли переехать туда жить?»