Альфред Нобель, его дела и наследники

Вилла Нобеля в Сан-Ремо. Место, где хорошо думается о добрых делах. Фото с сайта www.wikipedia.org

В начале было Слово, и это слово было – Нобель. Оно было первым, которое я прочел целиком, то есть все шесть букв – разом. И не прочел, а прокричал с восторгом на всю Мойку: мама, смотри, Нобель!

Было это так. Мы с моей мамой и старшим братом Анатолием вышли из «Баррикады» на свет после детского киноутренника, и я увидел это слово на другом берегу Мойки, которое буквально горело своими большими веселыми неровными буквами на высокой стене нашего родительского дома, второго от угла Невского проспекта. Помню, что это было в начале июня, в воскресенье, и на мой восторг мама спокойно, ровным голосом прочитала всю надпись – «Нефтяное Товарищество «Братья Нобель» – и сказала еще, что надо всегда помнить это имя. Тогда я еще больше обрадовался, так как вот и у меня тоже есть брат, есть и товарищ в детском саду, Вовка Максимов, то есть все это написано будто про меня и про нас…

И многие-многие годы и десятилетия, зная уже, кто они, эти «нефтяные» братья,  почему и зачем «прижились» в моем родительском доме и почему я должен был, по наказу матери, особо помнить это имя, проходя тут мимо или поблизости, задираю голову и мысленно здороваюсь с «Братьями Нобель», встречаясь со своим вовек  не утраченным детством, – и так по сей день. Хотя сама эта надпись, увы,  давно исчезла, осталась безымянная щербатая,  изрытая оспинами седая  кирпичная стена, беспорядочно  утыканная тарелками антенн…

Воистину, как сказал, завершая свой гениальный  роман «Другие берега», мой любимый писатель Владимир Набоков: «Однажды увиденное не может быть возвращено в хаос – никогда», то есть тому моему детскому впечатлению и восторгу не грозит ни  безвременье, ни небытие…

Вечера на невских берегах

Альфред Нобель. 1880-е годы. Фото XIX века

Все бы так и было (было, было…), и так и оставалось бы моим сугубо личным делом, если бы однажды совершенно неожиданно (для нас здесь, в Ленинграде) Шведский институт в Стокгольме не присудил Нобелевскую премию Иосифу Бродскому.   Я, работая тогда  в Фонде культуры под знаменами академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, придумал и реализовал  публичную программу вечеров личных воспоминаний петербуржцев об известных деятелях отечественной науки, культуры и просвещения. Она была названа  нами «Былое и думы» и шла успешно (во многом благодаря ее первому ведущему, профессору Никите  Алексеевиче  Толстому, одному из самых остроумных и много знающих людей в тогдашнем Ленинграде).  Довольно много  публики и гостей собирали вечера, посвященные нашим нобелевским лауреатам-академикам: Петру Капице, Николаю Семенову, Леониду Канторовичу, Ивану Бунину, Игорю Тамму, Андрею Сахарову, а также претендентам на эту высокую премию (теперь их имена известны  – постепенно открываются архивы Нобелевских комитетов) Максиму Горькому, Анне Ахматовой, Дмитрию Мережковскому и Зинаиде Гиппиус, Марине Цветаевой, физикам Георгию Гамову и  Якову  Френкелю.  С особым успехом прошел вечер, посвященный самому Альфреду Нобелю, начинавшему, как известно,  свой трудовой путь к славе и богатству отсюда – с невских берегов, петербургских… Он назывался «Во имя славы и добра». Как раз в тот вечер, лет 15 тому назад, в одном из выступлений впервые прозвучало (и мне сразу запомнилось) имя некоего благородного шведа Рагнара Сульмана, которому выпало стать  душеприказчиком и первым исполнителем знаменитого «Завещания Альфреда Нобеля» и который написал обо всем этом книгу под тем же названием.

Помню, один из гостей того вечера принес и показал мне эту книгу, и тогда уже меня крайне удивило дикое несоответствие ее внешнего вида (бумага серая, картинки блеклые, невзрачная тонкая обложечка  с черными буквами и таким же черным профилем Альфреда Нобеля) с ее содержанием (в Москве она вышла в 1993 году в переводе с английского). Особенно на фоне всего того, что говорилось на вечере (он продлился более трех часов) о самой личности Альфреда Нобеля, о его  вкладе в химическую науку,  о его самых высоких нравственных устремлениях и устоях… И такая неряшливая, словно сработанная наспех книжка, почти – брошюра,  мне показалось, есть чуть ли не намеренное принижение и Альфреда Нобеля, его «Завещания…», да и самой Нобелевской премии, ее незыблемого  авторитета –  последнего выдающегося изобретения  великого  шведа.

Но, повторяю: не случись Иосиф Бродский (премия 1987 года по литературе), так бы все и шло. Правду сказать, и до этого события мы не раз и не два в нашей программе обращались к Бродскому и его прекрасным  стихам (не говоря уже о  том, что, начиная с его 49-летия, отмечали отдельным вечером каждый последующий его день рождения). И вот когда пришел очередной день рождения Поэта, я счел, что было бы здорово заполучить для вечера  нобелевскую лекцию Иосифа, прочитанную им в Стокгольме (согласно уставу Нобелевского фонда, это почетная обязанность каждого нового лауреата). Но как ее добыть? По моей просьбе с  Бродским связался поэт Владимир Уфлянд – один из его самых близких друзей по  Ленинграду и мой добрый знакомый, – позвонил ему в Нью-Йорк на Мортон стрит, 44. Иосиф быстро ответил, что совершенно не возражает и даже рад, но лекция, ее текст,  принадлежит не ему, а Нобелевскому комитету. Дело осложнилось, но не отступать же!   И я, ничтоже сумняшеся, написал прямо в Швецию на имя тогдашнего директора Нобелевского фонда, профессора Стига Раммеля письмо  с просьбой прислать нам  текст лекции Бродского для перевода и публикации. И еще добавил, что в связи с тем, что в моей стране начались столь невероятные необратимые изменения во всех областях общественной, научной и культурной жизни, нам было бы желательно  иметь тексты лекций всех без исключения лауреатов Нобелевской премии по литературе, эти документы творчества и мысли, а также получить право их перевести на русский язык и опубликовать, дабы они были в свободном доступе  в каждой городской публичной и университетской библиотеке.

Вот куда махнул!.. 

Достоверные тексты

Дальше – больше. Прежде чем отправить свое судьбоносное послание заказным письмом, я к тексту на шведском (перевод мне сделала Галина Михайловна Михеева, ведущий научный сотрудник Библиотеки имени Салтыкова-Щедрина) приписал свой постскриптум (совершенно не думая о последствиях), где сообщал о том, что я родился и все свои детские и отроческие годы прожил в проходном дворе старинного петербургского дома под номером 42 на набережной Мойки, принадлежащего членам семьи Людвига Нобеля – родного брата Альфреда… (см.: Борис Кириков. «Улица Большая Конюшенная». – М., СПб.: Центрполиграф, 2003. С. 90–94). Для устроенной в нем еще в 80-е годы ХIХ века шведской прачечной, обслуживающей пайщиков и сотрудников фирмы, там с тех времен круглый год, в любую стужу живой струей текла из кранов вода. Она поступала прямо из Невы по трубам, проложенным по дну реки, через специальные фильтры, изобретенные инженерами завода Нобеля. Благодаря в том числе и этому незамерзающему источнику жизни мы с мамой и братом, а также оставшиеся в городе жильцы нашего и окрестных домов спаслись в самые кромешные зимние годы ленинградской блокады, и в моей семье об этом никогда не забывали.

Иосиф Бродский выходит из зала. 4 февраля 1995 года. Фото Ирины Тайс

И что вы думаете?.. Во-первых, через несколько недель я получил из Стокгольма новенький том ежегодника «Les Prix Nobel. 1987» с текстом Бродского. А засим, еще  через месяц, – весь комплект «Ежегодника…» с 1901 по 1991 год (89 книжек) с лекциями и выступлениями, биографиями и фотографиями лауреатов по всем номинациям и подробной хроникой церемонии и всех последующих торжеств. Замечу в скобках, что наша идея издать все тексты лекций лауреатов по литературе, физике и экономике в русском переводе осуществилась. И в первую очередь  благодаря наличию этого полного (по традиции пополняющегося из года в год) корпуса «Ежегодника…».

В 1989 году я побывал коротко в Стокгольме с одним из моих новых друзей, господином Хансом Оттманом из Турку, исследователем финских предков жены Федора Михайловича Достоевского – Анны Григорьевны Сниткиной. Он, зная мою «нобелевскую легенду»,  взялся представить меня Михаэлю Сульману – тогдашнему исполнительному директору Нобелевского фонда в его офисе на Стурегатан, 16. Выяснилось,  что господин Сульман прекрасно говорит по-русски (его мать – Зинаида Александровна Яроцкая, уроженка  Санкт-Петербурга), жил несколько лет в Москве и, по словам  Ханса, интересовался всем, что происходило в ту пору в России. Так оно и было на самом деле. Уже тогда, в нашем первом разговоре, Михаэль, в частности,  рассказал, что его родной дед Рагнар Сульман – это и есть многолетний исполнительный директор Нобелевского фонда, автор книги  «Завещание Альфреда Нобеля». В последние годы «динамитного короля» дедушка был в числе его ближайших сотрудников, а по завещанию стал одним из душеприказчиков. Поэтому в книге этой изложена самая полная и достоверная (из первых рук) картина всего процесса воплощения последнего феноменального изобретения великого патрона ее автора – Нобелевской премии.

И с той поры при встречах с Михаэлем Сульманом (у нас установились дружеские отношения) часто заходил разговор о российских делах в контексте всего нобелевского движения. В частности, он говорил о том, что сейчас в России все больше публикуется материалов и о семье Нобелей, и об истории Нобелевской премии, а в них нет-нет да и встречаются всякого рода недостоверности, кривотолки и просто выдумки. Особенно негативное отношение во время наших встреч (в последние годы в Стокгольме и у нас)  Михаэль выражал по поводу якобы «возрождения» премии в Петербурге какими-то неизвестными  людьми, использующими  совершенно неподобающим образом имя одного из уважаемых членов семейства – Людвига Нобеля (1831–1888), старшего брата  Альфреда (да-да, того самого, основателя и главного владельца «Товарищества», название  которого сверкало на  фронтоне моего родительского дома на Мойке).

Людвиг Нобель прожил большую часть жизни в России и похоронен в Петербурге, на Смоленском лютеранском кладбище. В его честь действительно была еще в 1889 году  правлением его фирмы учреждена премия за лучшие исследования  и изобретения именно в нефтепромышленной сфере. И возрождение ее именно в этом статусе можно было бы только приветствовать. Сейчас же, с досадой сетовал Михаэль,  премию имени Людвига Нобеля, абсолютно игнорируя мнение всего международного  нобелевского сообщества, вручают  космонавтам, спортсменам, артистам и другим деятелям просто за их известность. И все-таки  Михаэль постоянно выражал  надежду, что такого рода несообразности будут со временем преодолены. Тем более что первые лица государства, кажется, не очень тех самозванцев поддерживают.

Все эти обстоятельства уже не раз склоняли нас к мысли, что новое, добротное переиздание книги его деда, Рагнара Сульмана, в переводе непосредственно со шведского языка, было бы сейчас весьма актуальным и необходимым (замечу, что все экземпляры того курьезного издания, имеющиеся в фондах Публичной библиотеки, а также в Библиотеке Академии наук и в фундаментальной научной библиотеке имени Горького при нашем университете, зачитаны до дыр и имеют, как говорили в прежние мои времена коллеги-шестидесятники, довольно бледный вид).

* * *

…И вот в самых последних числах декабря 2014 года наша идея была реально и успешно осуществлена известным издательством «Свиньин и сыновья» (Новосибирск), получившим безвозмездно все права на переиздание книги Рагнара Сульмана «Завещание Альфреда Нобеля» непосредственно от семейства Сульманов. Причем по просьбе составителей и издателя предисловие к ней охотно согласился написать нынешний его глава – господин коммерции советник Стаффан Сульман, также любезно передавший нам копии семейных фотографий из своего домашнего архива.

Судьбоносная посылка из Стокгольма. Конец 80-х. Фото автора

Содержание книги волею издательства и составителей дополнено четырьмя существенными приложениями: каноническим текстом собственно «Завещания…», уставом (статутом) Нобелевского фонда, правилами номинирования, проведения церемонии присуждения и награждения, полным списком  лауреатов по всем пяти номинациям с их дефинициями. И – отдельной строкой – просторным эссе Владимира Свиньина (одного из составителей книги) под  говорящим названием «О научных премиях, российских Нобелях  и общественном благе…», в котором  автор, основываясь на пристальном внимании к документам и публикациям, как говорится, ставит все на свои места… И в частности, относительно тех «новых» смутных фамильярных веяний в нобелевском процессе, имеющих  ныне хождение в нашей стране, однако не способных ни поколебать авторитет Нобелевской премии,  ни принизить благородную личность ее создателя и созидателя… Свое краткое предисловие к новому изданию господин Стаффан Сульман завершил словами, сказанными 10 декабря 1948 года в Стокгольме, на очередной церемонии, тогдашним  председателем Нобелевского фонда риксмаршалом Швеции Биргером Экбергом:

«…В течение всей жизни Рагнар Сульман  оставался самым преданным и понимающим попечителем загадочной для большинства современников воли провидца на смертном одре. Знающий, умный и энергичный, деликатный, скромный и тактичный, он честно боролся и жертвовал собой во имя высокой национальной задачи, одновременно являющейся задачей служения  человечеству. Многие его ценили и по-дружески относились к нему не  только среди соотечественников, но и за рубежом, в  странах, где он оставил свой след. Идею Нобелевского фонда он неординарным образом воплотил в реальность, и имя Сульмана теперь неразрывно связано с Альфредом Нобелем и его фондом». 

Нет сомнения, что благодаря  тому, что мы теперь знаем о личности Альфреда Нобеля, эти слова, обращенные к его душеприказчику Рагнару Сульману,  можно смело отнести и к нему самому, благородному и выдающемуся меценату XX века.