Анатолий Козырев
Сейчас нередко проводятся шествия с портретами участников войны. Чтобы память о погибших не была безликой. Фото Reuters
Самая трагическая дата в истории России – 22 июня – получила название и была огосударствлена как День памяти и скорби лишь через 55 лет после начала войны, невиданной в истории человечества по своей разрушительности и жертвам, которую позже назовут Великой Отечественной. Война эта была развязана противником, как принято считать, вероломно, то есть сломала чью-то веру в те отношения, которые были скреплены подписями под договорами.
До того как начинается открытый военный конфликт, всякая война вызревает в тайнах элит, дворцов, лидеров, вождей, проявляется в дипломатических интригах, идеологических противостояниях, становится доступной для наблюдения в реорганизациях вооруженных сил, передвижениях войск и военных учениях, подкрепляемых донесениями разведки. Кто переиграет потенциального противника на этом «поле», тот будет иметь определенные преимущества тогда, когда политическое противостояние перерастет в применение «других, насильственных, средств» (Карл Клаузевиц). И кто замешкался, не оценил реальную ситуацию и действительные намерения противника, тому останется пенять на его вероломство. Возможно, такая линия поведения необходима как единственная мобилизующая, к тому же пропагандистски убедительная для собственного народа, вера которого в политику и действия своего руководства не должна оставлять места для сомнений: ведь именно ему, народу, предстоит убивать и умирать. «Цель войны – убийство, орудие войны… – обман и ложь» (Лев Толстой).
Гибель лучших
Василий Верещагин изобразил на полотне, посвященном завоевателям, гигантскую пирамиду из человеческих черепов на фоне ясного неба (символизирующего, как мне представляется, вечность жизни), а на дальнем плане – мертвый город, разумеется, олицетворяющий смерть. И назвал свою картину «Апофеоз войны». Чьи черепа? Побежденных? Но их останки никто не будет «окультуривать» в поднебесный террикон. Победителей? Они достойны более почетного захоронения. Когда размышляешь, стоя у картины, вдруг понимаешь: да это ведь кости, прах огромной части погубленного человечества, зачем-то прихватившего войны в свои вечные спутники. И название полотна приобретает смысл трагической иронии, исторического абсурда, несовместимости слов «апофеоз» и «война». Произошедшее массовое убийство не может заканчиваться торжественным финалом, прославлением состоявшегося. Финал войны – ее долгожданное окончание, прекращение убийств, победа над врагом. Если, конечно, она не Пиррова и если она великая не только потому, что унесла несметное количество жизней. Лучших жизней.
«Скажите, Борис Александрович, – обратился я как-то, на скамье перед дверью кабинета поликлиники, к бывшему сослуживцу, полковнику в отставке Гаевскому, прошедшему Великую Отечественную войну и приглашаемому на гостевые трибуны Красной площади в День Победы, – скажите, если некая условная рота вступала в бой, то, выйдя из боя, она недосчитывалась лучших или худших?» Он даже не пытался замутить вопрос толкованием слов «лучший–худший» и буквально выстрелил: «Лучших!»
Жертвуя собой, лучшие спасали Отечество в 41-м и 42-м, останавливали и разворачивали обратно машину вражеского нашествия в 43-м, прокладывали путь к Победе в 44-м и 45-м. Из общей статистики безвозвратных потерь, понесенных Вооруженными силами за годы войны, 57% приходится на оборонительные 1941 и 1942 годы, а на наступательные 1944 и 1945 годы – 23%, хотя по классическим законам ведения боевых действий, как правило, складывается обратный порядок этих цифр. Опять внезапность, вероломство противника как оправдание огромных потерь? Пусть так. Почему, однако, каждая тысяча спасателей Отечества (1941–1942) имела государственных наград во многие десятки раз меньше, чем такая же численность несущих ему, Отечеству, Победу (1944–1945)? Не косвенное ли это обвинение действий солдат, офицеров, генералов начала войны за потерянные территории, разрушенные города, сожженные села, гибель миллионов мирных граждан?
В первые полтора года войны почти две трети военнослужащих из общей суммы безвозвратных потерь пропали без вести или оказались в плену. За исключением погибших и оказавшихся в партизанах, «или» слилось в единую категорию – предатели.
Когда советское командование силами 1-й Гвардейской, 24-й и 66-й армий в конце сентября 1942 года предприняло попытку, тогда безуспешную, отсечь и уничтожить немецкую группировку, прорвавшуюся к Волге, 1-я Гвардейская армия, находившаяся на главном направлении удара, потеряла убитыми 10,4 тыс. человек, ранеными 32,6 тыс., пропавшими без вести 7,7 тыс. Все цифры значительны, но больше других меня поразило количество пропавших без вести. Невозможно себе представить сражение, в котором наступающие «пропадают без вести» в таких количествах. «Пересортица» потерь? Так наступление же! А как же относиться тогда к данным периодов больших отступлений, особенно тех, когда они превращались в «котлы» и «мешки»?
В той нижневолжской степи «пропавшие без вести» или гибли, или оказывались в плену, что приравнивалось тогда к предательству, к измене. В итоге войны – миллионы предателей, явление, как свидетельствуют, в истории войн уникальное, требующее внимания и открытого исследования. Нуждается в анализе и дальнейшем изучении вся мозаичная картина потерь Советского Союза в Великой Отечественной войне, запутываемая разноголосицей источников, отсутствием строгой классификации и стремлением официальных лиц произвольно остановить цифровой поток.
Министр культуры Российской Федерации Владимир Мединский, излагая свое мнение о содержании учебника истории, в одном из интервью («ЛГ» от 04.09.13, № 35) сказал следующее: «Привожу в качестве примера вопрос своим студентам в МГИМО: «Сколько погибло советских людей в годы Великой Отечественной войны?» И не получаю ни одного правильного ответа… Прозвучали самые разнообразные цифры – от 7 до 60 млн. Они канонов не знают». Владимир Ростиславович знает правильные каноны?
 |
| 22 июня 1941-го вермахт
пересек советскую границу. Заработала машина уничтожения. Фото из Федерального архива Германии |
Восстановление имен
Более основательных работ, чем те, которые выполнены группой авторов под руководством генерал-полковника Григория Кривошеева, пожалуй, не существует. Корректность их не только в том, что они самой авторской группой названы исследованием, но и в том, что в статистику военных потерь включены лишь те, которые «учтены в оперативном порядке штабами всех направлений и военно-медицинскими учреждениями». В любой войне точность потерь в какой-то мере относительна, но относительность эта увеличилась в разы при их исчислении «по донесениям» в те периоды Великой Отечественной, когда терялись из виду целые войсковые объединения вместе со штабами, когда, как констатируют авторы работ, «было не до учета потерь». Тем не менее данное исследование не заслуживает порицания или тем более хулы, оно – важный шаг к поиску истины, и на этом тернистом пути ему не избежать критики по поводу расчетов потерь Советского Союза (26,6 млн человек – общие, 8,7 млн – военнослужащие). Однако к «правильным канонам» относить эти работы нет оснований. А для каких такие основания есть?
Большие надежды на полное установление имен павших возлагались на издание Книги памяти, выпущенной к 50-летию Победы. Ответственность за их составление возложили на региональные военкоматы, располагающие достаточно полными сведениями о призыве граждан. Однако терялись данные о пропавших без вести, об оставшихся живыми, но не возвратившихся после войны в прежние места жительства, отчего случался повторный счет, и т.д. Вряд ли Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО) располагает возможностями по устранению таких «белых пятен», связанных с войной. За Книгой сохранилась лишь определенная почетная функция.
В прошлом году возникло и набирает размах новое общественно-гражданское движение «Бессмертный полк». «Батальоны» этого полка в торжественном парадном шествии с портретами и фотографиями своих дедов и отцов в День Победы, 9 мая, проходят по улицам и площадям российских городов. Марш победителей. Комментаторы подчеркивали: тех, которые дошли до Берлина и Праги. А что же те, которые, откатываясь на восток, сдавали города, гибли в лесах, болотах и степях, оставляя часто свои безымянные тела на полянах, в окопах, воронках и трясинах, у берегов и в водах Буга, Днепра, Дона, Волги? В 41-м и 42-м многие из них не удостоились даже могильного холмика, не то что достойной фотографии у танка, самолета или пушки. Их дня (Дня!) и в календаре-то нет по той странной логике, что статусом фронтовика и участника войны их никто не наделил. Этот статус им как бы не нужен. Их дни рождения и гибели погасли во времени. Их имена стираются в поколениях осиротевших семей – рассеявшихся, рассыпавшихся, а то и исчезнувших. Есть повод спрятаться за обстоятельства.
Мой старший брат, призванный 18-летним в феврале 43-го, через пять месяцев погиб. Не думаю, что за это время ему удалось увидеть фотографа. Сохранилась лишь его фотография в возрасте 13 лет, причем в составе семьи. В Книгу памяти он не попал. Мне понадобилась настойчивая переписка с областным военкоматом и ЦАМО, чтобы означить его там. Он, простите, фронтовик? Или нет?
Отец моей жены, страдавший язвой желудка и до войны для утоления боли постоянно имевший при себе кожаный кисет с пищевой содой (первый лечебный препарат от этой болезни – викалин – появился лишь в начале 60-х годов), был призван в ноябре 42-го. Погиб через месяц после того, как простился с женой и четырьмя несовершеннолетними детьми (младшей дочери было три года), оставив их «на всю оставшуюся жизнь» недокормленными, недовыращенными, недоученными. Случайно остался его паспорт с вытершейся фотографией 3 на 4. Какому параду она нужна? Он, простите, участник войны? Или нет?
Чьи-то портреты (все ли по достоинству, по участию?) в торжественно-парадном строю будут с гордостью нести дети и внуки, кто-то не оставил о себе ничего: ни фотографии, ни памяти, ни потомственного следа. Благодарная память граждан-потомков не должна допустить такого жестокого противоречия в памяти о Великой Отечественной войне.
Почему бы не быть Полку павших? Его День – 22 июня, День памяти и скорби. Этому Дню и процессии – свой ритуал, свой эскорт, своя музыка, своя минута молчания. И наконец, восстановленные имена. Или – хотя бы проснувшееся понимание этой незатухающей боли. Должен воплотиться принцип: никто не забыт, ничто не забыто.
Дарья Гармоненко