Леонид Жегалов
Для многих знаки и символы времен СССР – повод для ностальгии. Фото Евгения Зуева (НГ-фото)
Одна из возможных причин этого тягостного для нас сопоставления – пожалуй, самая главная – изложена в статье Валентина Кудрова «Выбор, от которого не уйти» («НГ», 13.11.13). Германия после краха национал-социализма, пишет автор, грамотно и четко очистилась от своего античеловеческого наследия и в отличие нашего отечества, все еще частично остающегося в рамках исторически не оправдавшей себя системы, обрела разумную перспективу.
Почему же послевоенным немцам удалось ухватиться за перо жар-птицы, а нам – нет?
* * *
Во времена СССР мы обижались: почему Запад не причисляет нас к Европе? Мол, господа, взгляните же на карту: разве СССР – не часть Европы?
Часть. Да только после 1917 года, положившего начало безостановочной войне государства с собственными гражданами, после репрессий 30-х годов, после вторжения в Будапешт в 1956-м, после удушения «пражской весны» в 1968-м это была часть Европы на физической карте, но не на политической. Ценности политической культуры понимались «ими» и нами по-разному.
Но после 1991 года мы стали подыскивать общий знаменатель. И все же восстановление в России ценностей единой европейской политической культуры происходит гораздо более мучительно, чем это было в Германии. Дело в том, что исходные позиции обеспечивали старт Германии, но затрудняли старт для России. Речь идет об уникальности обстоятельств краха тоталитаризма в России и формирования здесь основ демократического государства. Уникальности, объясняющей причины многих незадачливых страниц постсоветских лет.
Уникальность в том, что развал советского монстра не был привнесен извне, как это произошло с нацизмом в Германии. Там внешняя сила – носитель устойчивых либеральных ценностей – способствовала демократизации западной части страны, а то и насаждала институты гражданского общества, принуждала к их формированию. Была жестко проведена денацификация. Бюджет построения демократии в Западной Германии, по данным американской исследовательской корпорации RAND, только в первые два года оккупационного режима составил 12 млрд долл. в нынешних ценах. В преобразованиях активно участвовало немалое число немцев, в том числе возвратившихся из эмиграции, которые во времена рейха не солидаризировались с нацизмом. Это нас в советские годы пугали германским реваншизмом, а на самом деле денацификация была осуществлена столь последовательно, что даже сегодня молодые немцы (из бывшей Западной Германии, разумеется) фетишизируют так называемый Wiedergutmachung – своеобразное чувство вины, что ли.
В отличие от обстоятельств денацификации в Германии декоммунизацию россияне должны были осуществлять сами. И дается это непросто. Многие до сих пор верят в конспирологическое происхождение обновленческих процессов в России. По данным опросов, чуть ли не треть россиян полагают, что распад СССР стал результатом заговора Запада. Этим гражданам оппонируют политически, но их насильственного идеологического перевоспитания государство не допускает. Возможно, наши западные европейские собратья – немцы особенно – оценят динамику цивилизационных процессов в стране, где еще несколько десятков лет назад существовал ГУЛАГ. Примут к сведению и трудности, связанные с автономностью российских усилий по десоветизации.
В свое время несоответствие между таким анахронизмом, как царское самодержавие, и бурно развивающимся экономическим базисом в России привело к Февральской революции. Но сохранявшаяся слабость ремесленно-торгового сословия, тогдашнего среднего класса, как главного, но несостоявшегося закоперщика либерализма и гражданского общества вкупе с обрушившейся на Россию впервые в ее истории неслыханной свободой – все это создавало условия, схожие с обстановкой в Веймарской республике. Условия, позволившие радикалам в обеих странах – пусть и неодновременно – злоупотребить охлократическими настроениями издерганных масс и прийти к власти. Грустное подтверждение схожести российских и немецких политических процессов… Да и неполитических – тоже. Тоталитарное искусство Третьего рейха и тоталитарное искусство Советского Союза разительны в своей похожести – брутальный пропагандистский натиск, подчинение индивидуума массе, примат государства над личностью. Этого теперь нет ни в Германии, ни в России. Но у нас еще зачастую доставляют властям хлопоты исподтишка. Тут, кстати, контраст с развитием искусства в Германии: после нацизма там разучились держать фигу в кармане.
Но это – опять же к вопросу об уникальности российской десоветизации, происходящей на собственной основе, без присутствия внешнего демократизатора – надзирателя. Трудно, наверное, самостоятельно выдавливать из себя раба. Взять хотя бы дискуссии о водворении на прежнее место памятника Дзержинскому. Мы, наверное, просто коммуногенны. Жива тоска по гарантированной пайке. По вездесущему парткому. По «сильной руке». Кстати, в Германии, где некогда властвовала «сильная рука», производили автомобиль под названием «Хорьх». Что-то вроде: слушай внимательно, будь начеку. Любимая машина фюрера. После войны западные союзники настояли на изменении названия. С тех пор мир разъезжает на автомобилях «Ауди», то есть по-латыни – «слушай!» Смысл названия остался, но его фонетическое звучание не вызывает ассоциаций с Гитлером. Интересно, возможна ли в нынешней Германии дискуссия о возвращении автомобилю прежнего названия? А у нас дискуссия по поводу памятника Дзержинскому возможна. Как и возможен выпуск мороженого под такими названиями, как «Пломбир СССР» и «Как раньше»…
В свое время несоответствие между официальной советской догмой и фундаментальными представлениями людей, жизнью других народов, тех же немцев, обернулось разложением государственной идеологии, крайним выражением чего стал распад СССР, крах тоталитарного государства. Идеология, которую люди исповедовали на кухнях, оказалась сильнее мощнейшей, казалось бы, государственной машины.
У немцев в 1945 году произошло иначе. Хотели продолжить войну на Восточном фронте. Но у западной коалиции травма Холокоста оказалась сильнее искуса употребить Гитлера против СССР. А то ведь, как знать, нашелся ли бы у немцев еще один Штауфенберг? Скорее всего – да. Но все же люди, подобные Эрхарду, Аденауэру, Брандту, получили возможность строить новую Германию лишь в условиях, подготовленных союзниками. И тут пригодились легендарные свойства немцев: прилежность и трудолюбие.
Между тем Россия вот уже более двух десятилетий осуществляет уникальный проект – самостоятельно, без оккупационного присмотра наместников, представляющих либеральный мир, строит демократическое государство, формирует институты гражданского общества. И если судьба не одарила россиян в отличие от немцев протестантской трудовой этикой, то ее восполняют чувство локтя и тяготение к общинности, главенство духовного над материальным.
То, чем Бог наделил немцев, стало образом мышления их величайших гуманистов и реформаторов. Идеями гуманизма и возвеличивания духовного в человеке проникнута и деятельность отечественных мыслителей. Тем не менее и немцам, и нам было суждено пройти через чудовищные эксцессы. Которые ну никак не вяжутся с идеалами выдающихся представителей двух народов. Немцам – так распорядились обстоятельства – удалось ближе подойти к осуществлению этих идеалов. Нам, возможно, стоило бы чаще, чем немцам, навещать калининградскую могилу Иммануила Канта. Там покоится прах гражданина, пришедшего к невероятной по тем временам мысли: человек не может использоваться как средство, человеком нельзя манипулировать. Он имеет право на свободу, на проявление своих способностей. Благо человека есть критерий оценки общественных отношений и, как сказали бы сейчас, гражданских институтов.
Такие институты на льдинке с биркой «Пломбир СССР» не построишь.
