От жестокости к милосердию

Проблема раскола нашего общества уже давно стоит на повестке дня. Пусть власть обращает на данное обстоятельство внимание лишь в аспекте подавления протеста, но всякий, кто понимает, как и за счет чего происходит процесс роста в современном мире, обязан отдавать себе отчет в том, что никакое существенное продвижение России по пути прогресса, а уж тем более прорывное, невозможно без консолидации общества вокруг простых, абсолютно ясных и понятных любому гражданину постулатов, каждый из которых не нуждается ни в каких доказательствах и очевиден на уровне чувственного восприятия.

Идеология власти не в состоянии предоставить обществу объединяющих постулатов, потому как включает в себя общечеловеческие ценности лишь постольку, поскольку они не мешают власть имущим поддерживать статус-кво. Политика протеста не может предложить своей идеологии, потому что ее просто нет. Вместо нее есть неприятие существующей системы власти, но на голом отрицании, и это, слава богу, понятно и основной массе самих протестующих, ничего хорошего построить невозможно. В подсознании же рядового избирателя сидит – если ты протестуешь, то, будь добр, на доступном любому гражданину языке объясни, чем коренным образом отличаешься от своего противника, попросту говоря, чем ты его лучше и почему при правлении твоей идеологии жить не станет хуже, чем при правлении нынешней? В ситуации, когда людям непонятно, в чем заключается кардинальное отличие идеологии недовольных от идеологии власти, последняя, какой бы она ни была, всегда в выигрыше.

Любая жизнеспособная политическая идеология зиждется на стремлении человека к удовлетворению своих первичных потребностей, к коим можно отнести сытость, безопасность и минимально приемлемую степень гуманизма, которую мы в обыденном общении часто именуем человеческим отношением друг к другу. Поэтому формулировать идеологию протестного движения нужно по отношению к этим само собой разумеющимся для каждого из нас понятиям. Начинать предпочтительно с того, в чем идеологии власти и внесистемной оппозиции непримиримы, с того, в чем они ключевым образом расходятся, а именно – с приемлемой степени гуманного отношения к ближнему.

Как это ни кощунственно звучит, но своей позицией по запрету американцам усыновлять российских детей власть подарила внесистемной оппозиции прекрасный шанс в полной мере любому несведущему избирателю наглядно продемонстрировать отличие основ своей идеологии от тех, из которых произрастает идеология власти. Оставляя в стороне как «Акт Магнитского», так и думский «антизакон», достаточно обратить внимание на одну только поправку, не позволяющую ребенку, от усыновления которого отказались россияне, быть усыновленным желающими это сделать американцами. Мало того, что эта поправка обрекает ребенка остаться без семьи в детском доме, но больных детей, а именно такие в большинстве усыновляются американцами, лишает возможности получить лечение и уход такого уровня, какой не в состоянии предоставить им российское государство. Если кто-то станет утверждать обратное, то это ложь и лицемерие, и не нужно иметь даже начального образования, чтобы осознавать это.

Никто не спорит с тем, что стыдно, когда детей твоего государства усыновляют иностранцы. Но, может быть, сначала следует сироте на родной земле создать условия не хуже, чем в приемной семье граждан иного государства, а лишь затем запрещать усыновление иностранцами? Почти наверняка такие соображения даже не приходили в голову деятелей российской власти. А если кто-то над ними и задумывался, то ненадолго, и мысли эти были быстро нейтрализованы соображениями престижа государства, соображениями политической целесообразности, еще тысячами разных доводов, а то и соображениями личного характера. И никто из них даже не дискутировал вопрос: а если ребенку так лучше? Не государству, а ребенку? Почему? По той простой причине, что даже для лучших представителей нынешней российской власти государство первично, а человек вторичен, а уж взрослый он или ребенок – это не столь существенно.

Интересы государства поставить выше интересов ребенка – это приемлемый уровень гуманизма для российской власти, а для людей, вышедших на Болотную площадь, – нет. До боли знакомая ситуация. Вся наша история – сплошь картины такого рода. Разве случились бы в России 1917-й, 1991-й, если бы доброта и милосердие были теми первичными категориями, на основе которых строится политика государства? Извечная проблема нашей родины, сформулированная Достоевским, не сходит с повестки дня: стоит ли какая-либо цель того, чтобы ее достижение оплачивать слезинкой ребенка? Власть, кто бы что ни декларировал, фактически отвечает – да. Люди на Болотной площади отвечают – нет.

Закон «Димы Яковлева» ярко продемонстрировал, что водораздел между властью и протестным движением проходит не где-нибудь, а по сердцу каждого человека. Будущая идеология Болотной площади, идеология, призванная быть простой, понятной и сплачивающей все слои населения, должна исходить из данного обстоятельства и начинаться с отчетливо выраженной нравственной позиции, позиции души по отношению к себе подобным. Наше общество расколото не на бедных и богатых, не на образованных и необразованных или по какому иному социальному признаку и даже не на умных и глупых, а по признаку морали – по глубоко личному отношению к таким простым вещам, как доброта и милосердие. Отсюда будущей идеологии протеста следует выдвинуть внесоциальный лозунг «От равнодушия и жестокости к доброте и милосердию». Эта идеология должна включать в себя положение о том, что жизненно важной целью деятельности государства являются поддержка и защита добра и милосердия, а категории морали выступают в качестве инструментов процветания общества, достижения им более высокого уровня сытости и безопасности.