Марк Рац
У общества, с энтузиазмом делящегося на «наших» и «не наших», будущее безрадостно.
Фото РИА Новости
В споре между Леонидом Васильевым («Неумолимость политического процесса», «НГ» от 16.05.12) и Александром Ципко («Необольшевизм как главная опасность», «НГ» от 22.06.12) прорисовываются не истины, а проблемы. Мы благодарны полемистам за четкую формулировку позиций и постараемся наметить свою, так сказать, третью позицию. Смысл ее состоит в том, что предложения Леонида Васильева кажутся нам недостаточными, а рецепты Александра Ципко – контрпродуктивными. Тем не менее решать стоящие за текстом дискуссии вопросы надо, но сделать это, оставаясь в рамках господствующих у нас подходов и представлений вряд ли возможно. Начать нам все же придется с прорисовки ситуации и некоторых прописных истин.
Враги или противники?
Еще в 1995 году один из авторов настоящей статьи (Марк Рац) напечатал в «НГ» материал, имевший подзаголовок «Политических противников и врагов разделяет рамка права». Похоже, однако, что при нашем дефиците правосознания эту истину надо вспоминать почаще, и мы просим читателя держать ее в голове хотя бы при чтении настоящей статьи. Секрета никакого тут нет: в отличие от стремящихся уничтожить друг друга врагов борьба между политическими противниками – норма жизни любого современного мало-мальски цивилизованного государства. А для политики даже больше чем норма: форма организации, способ существования политической жизни и политики как таковой.
В России, однако, за отсутствием опыта этот способ жизни приживается с трудом и не только кажется, но оказывается по факту рискованным. Мы видим риск там, где противники выходят за рамки права, превращаются во врагов, а народ делится на «наших» и «не наших». Ситуации такого рода обычно бывают симметричными: деление на наших и не наших, провозглашенное одной стороной, быстро подхватывается второй. Александр Ципко, однако, забыв о подвигах «Наших» (поименованных так вполне официально), направляет свои инвективы в одну сторону и, пусть не без оснований, обвиняет в таком делении либеральную интеллигенцию.
Мы не стали бы спорить с Александром Ципко по поводу его квалификации необольшевизма как главной опасности: в нашем понимании необольшевизм как раз и проявляется указанным выше образом. Но все же из текста его статьи возникает впечатление, что главную опасность Ципко видит в другом. Не в выходе политических противников за рамки права (о праве он и не вспоминает: не его тема) и даже – вопреки названию его статьи – не в необольшевизме как таковом (он и не пытается объяснить, что для него обозначает это слово), а именно в либеральной интеллигенции.
Вот кому адресованы обвинения автора и его единомышленников, вот его заклятый враг, вот против кого направлен его пафос. Классовая ненависть сквозит за одобрительно цитируемыми Ципко словами Игоря Малышева об «икающей от переедания», «икорно-богемной интеллигенции». Да и собственный призыв Александра Ципко к введению в стране «элементов чрезвычайщины» напоминает о практике большевизма, даже если в открытую речь идет о борьбе с коррупцией и преступностью, а не об очередном «философском пароходе».
Но мы не склонны демонизировать противника и помним классическую заповедь Вольтера. Статья Ципко полезна: он помогает нам уточнить свою позицию и уяснить ее слабости.
Что такое необольшевизм?
(Нео)большевизмом мы считаем воспроизводство в новых условиях подходов и способов действия российских большевиков, когда содержание этой позиции – коммунистическая идеология – заведомо устарело и потеряло актуальность. В настоящем контексте наиболее важными нам кажутся две тесно связанные между собою особенности (нео)большевизма.
Во-первых, по своему советскому опыту мы знаем, что большевизм – это нетерпимость к инакомыслию. Не преданность своему символу веры и своим идеалам – это характерно для любых политических идеалистов, – а уверенность в том, что все остальные обязаны их принять. Не способность убедить других в своей правоте, а способность заставить других делать по-своему – независимо от того, нравится им это или нет: каждый имеет право на счастье только так, как его понимают большевики. Мы помним также, что «партия не ошибается» и большевикам нет нужды обсуждать свои решения с инакомыслящими.
Успешная реализация преобразовательных замыслов при указанных условиях кажется проблематичной и оказывается возможной только благодаря второй особенности большевизма. Это особое отношение большевиков к людям и обществу как к косному материалу, достаточно пластичному, чтобы, как в недавнем прошлом, сформовать на его основе «новую историческую общность людей – советский народ» или, как теперь, послушную телевизору и «правильно» голосующую электоральную массу.
Таким образом, большевизм противоположен означенному выше образу жизни, милому либеральной интеллигенции. Либеральный демократ по идее (которой мы стараемся следовать) холит и лелеет своих противников, чья критика уберегает его от неизбежных ошибок. Большевик же по мере сил уничтожает своих врагов, которые мешают ему проводить в жизнь свои единственно правильные взгляды. Поэтому политическая оппозиция – непременный спутник либеральной демократии, – если власть принадлежит большевикам, в лучшем случае существует (если существует) в форме диссидентства. Конечно, враги есть и у либералов, но они квалифицируются как таковые, только когда выходят за рамки права. В чем и состоит основное отличие либералов от большевиков: для вторых врагами оказываются все политические противники, а правом они особо не заморачиваются. Тем более что некоторые наши юристы не видят различия между правом и принимаемыми ими законами.
При слабом гражданском обществе большевики, таким образом, изначально имеют фору в борьбе с либералами, а в условиях всеобщего избирательного права исторически обречены на победу едва ли не при всех условиях: об этом уже писала Юлия Латынина, и это проблема не только России. Вернемся, однако, к нашей дискуссии.
«Либерально-демократическая интеллигенция в лице... Леонида Васильева»?
Первая же фраза Александра Ципко, вынесенная в заголовок настоящей главки, признаться, нас ошеломила. Разобщенность представителей разных групп и группок, неспособность к коммуникации «либерально-демократической интеллигенции» – притча во языцех. Как же удалось Александру Ципко свести все это многообразие к одному Леониду Васильеву?! Из текста статьи и сказанного выше о позиции нашего идейного противника, впрочем, явствует, что очень просто: Ципко не интересуется «подробностями».
Можно предположить, что и Леонида Васильева он избрал мишенью критики не случайно. Предлагая властям предержащим взять на вооружение либеральную идеологию, выдающийся историк и востоковед проявил в своей статье очевидную политическую наивность и тем самым подставился. Спорить с ним куда легче, чем с такими зубрами политической публицистики, как Юлия Латынина или Леонид Радзиховский.
В связи с этим возникает, однако, вопрос к нападающему: хорошо, Александр Сергеевич, допустим, позиция Леонида Васильева репрезентативна для либерально-демократической интеллигенции вообще, а вас тогда как прикажете квалифицировать? Власть вы вроде бы представлять не уполномочены, да мы подозреваем к тому же, что власти предержащие столь же внутренне неоднородны, как и оппозиция. Вспоминая ваши прежние публикации в «НГ», мы считали бы вас при таком раскладе лицом «патриотической интеллигенции». Не возражаете?
Тогда, кажется, все складывается. Нынешний российский патриотизм тоже особенный: родом он, правда, из той же Америки позапрошлого века (об этом писал не так давно Дмитрий Орешкин), но именно у нас расцвел пышным цветом. Это – в противоположность гражданскому – патриотизм государственный, или казенный. Суть его проста и состоит в следующем: какую бы политику ни проводила моя страна (страна в этой концепции не отделяется от государства), она права, потому что она моя. Это, как ни странно, специальный случай (нео)большевизма: сторонники власти полномочны определять, в чем выражается патриотизм и кто у нас патриот. А кто не согласен и имеет собственную точку зрения на свое и своей страны будущее, тот не патриот и вообще «не наш».
Так вроде и получается: либерально-демократическая интеллигенция в лице Васильева и патриотическая интеллигенция в лице Ципко. Либерализм и (нео)большевизм. Вообще-то нормально: каждый пока волен выбирать, что ему больше нравится.
Но перейдем от вопросов к своим предложениям.
«Силовое проклятье» власти и бессилие оппозиции
Кто-то уже говорил, что государство российское устроилась не слишком удобно: враскоряку между реальной политикой поддержания стабильности и разговорами об (заведомо нарушающих стабильность) инновациях и инновационном развитии. Относя инновации к сфере материального производства и требуя стабильности в общественно-политической сфере, государство совершает самоубийственную ошибку. Просто потому, что так не бывает. Общество либо рискует быть открытым по отношению к своему будущему, либо стабильно, но платит за это застоем и загниванием. В обоих случаях не важно, идет ли речь о «железках» или о политике: сравнение Советского Союза со странами Запада, Северной Кореи с Южной или ФРГ с ГДР набило оскомину, но не стало менее наглядным.
Как бы там ни было, и стабильность, и обновление – вещи равно необходимые и только вместе открывающие путь к развитию. Это проблема, и, чтобы решить ее, мы предлагаем их разграничить совсем иначе, чем делают наши власти, в другом пространстве: это пространство управления в самом широком его понимании, получившее в методологии наименование «деятельность над деятельностью» (Д/Д): управляют-то, строго говоря, деятельностью. Для ясности можно добавить, что деятельность над деятельностью противостоит работе с косным материалом типа промышленного производства – Д/М. Так вот, в рамках Д/Д выделяются разные типы деятельности, из коих нас интересуют в данном случае два: управление в узком его понимании (менеджмент, если угодно) и нормоконтроль, осуществляемый, как известно, посредством власти закона и руками чиновников. (Мы таким образом делим веберовскую бюрократию надвое: Макс Вебер противопоставлял политикам бюрократов, не различая среди вторых позиции управленцев и чиновников.)
При этом управление осуществляется в режиме диалога (управляющих с управляемыми), а любая власть – в режиме монолога: нормы и законы нужно соблюдать без лишних разговоров. Теперь мы можем сформулировать свой тезис: решения о любых переменах в жизни общества и страны подведомственны политикам и управленцам и должны в обязательном порядке обсуждаться со всеми заинтересованными гражданами, а осуществление этих перемен может происходить только по действующим нормам, которые призваны блюсти чиновники, и обсуждать тут нечего.
Понятно, что работа управленцев и чиновников должна особым образом согласовываться: как именно – в принципе известно, но это вещи специальные, и их трудно изложить на газетной полосе. Адресуем заинтересованных читателей к журналам «Полис» и «Полития». Заметим только, что управление и нормоконтроль – разные типы деятельности, но осуществляют их, как правило, одни и те же люди, переходящие – сообразно текущей ситуации – из одной позиции в другую и от одного способа действий к совершенно другому.
Как отмечали еще участники знаменитого Римского клуба Александр Кинг и Бертран Шнайдер, фактически «правительства редко выступают инициаторами нововведений», они чаще реагируют на требования перемен, исходящие из общества. В наших условиях даже и не реагируют, поскольку правительство как раз хочет ограничить нововведения «железками», а в остальном уповает на силу власти. В одной из редакционных статей «НГ» об этом говорилось как об «инструментальном минимализме», а Григорий Ревзин, отталкиваясь от известного «нефтяного проклятья», говорит соответственно о «силовом проклятье». Дело известное: сила есть – ума не надо, и эта сила диаметрально противоположна направлению развития современного мира, о котором мы еще скажем специально.
Но, если отправляться от приведенной идеи Кинга и Шнайдера, то придется признать, что наша либерально-демократическая оппозиция не лучше нашего правительства, поскольку ничего, кроме разговоров о свободе и демократии, предложить не может. Мы знаем, однако, что для рассуждений о свободе, которая лучше несвободы, оппозиция не нужна. Бессилие оппозиции определяется не силой власти, а отсутствием каких-либо конструктивных идей. Или, как прямо заметил Игорь Клямкин, отсутствием проектного мышления. Оно, однако, необходимо, поскольку сама по себе либеральная демократия не спасает ни от экстремизма, ни от социального иждивенчества.
Очевидно, что у нас и оппозиция, и власть одинаково бессмысленны и беспроектны, но власть при этом выражает «коллективное бессознательное» большинства населения, которое за нее голосует, а либералам легко приписать представительство центров мирового влияния и проектирования. За такими приписками есть доля правды: в глобальном мире абсолютный суверенитет попросту невозможен, и любые разумные проекты должны соотноситься с другими центрами влияния. Вот только где эти проекты и достаточно ли здесь проектов в точном смысле слова?
От «ревизиониста» Эдуарда Бернштейна к современной методологии
Между тем проектное мышление, пережив взлет в первой половине прошедшего века, как-то скукожилось, кажется, во всем мире (не отсюда ли и нынешний кризис?). Попробуем протянуть пару ниточек в истории общественно-политической мысли к тому проблемному узлу, вокруг которого ведутся нынешние дискуссии.
Первая нитка тянется от Карла Маркса, ясно поставившего задачу мыслителям – изменять мир не к Ленину и большевикам (свое отношение к ним мы выразили), а к «ревизионисту» Бернштейну, идеологам социал-демократии и дальше к Карлу Попперу с его «частичной социальной инженерией» и идеалом открытого (подчеркнем еще раз – к будущему) общества. Собственно, в этой точке – в России на развилке между революционерами-большевиками и ревизионистами-меньшевиками – находится завязка всех трагедий ХХ века. Говорить о развязке не приходится, но мысль движется дальше, и на месте чисто проектного, инженерного подхода большевиков к людям и обществу, игнорирующему их субъектность, трудами Московского методологического кружка сложился программный подход, позволяющий эту субъектность учитывать…
Другую ниточку можно проследить по траектории отделения управления как особого типа деятельности от власти как социального отношения господства/подчинения (распространенные наименования жесткой и мягкой силы/власти, на наш взгляд, только запутывает дело). Здесь рядом с монархами появились правительства, а рядом с собственниками – управляющие и приказчики. На рубеже ХIХ и ХХ веков оформилась и автономизировалась деятельность и сфера управления, что повлекло за собой малозаметную, но коренную перестройку всей системы Д/Д. Борис Мильнер точно назвал ХХ век веком управления (а не атомной энергии и не завоевания космоса).
Советская власть была порождена большевиками именно и в точности как форма власти (власти как социального отношения господства/подчинения в отличие от обеспечивающей нормоконтроль власти закона) и по большому счету проспала все эти глобальные перемены. Повторим: сила есть – ума не надо. Мы боимся, что нынешняя российская власть идет тем же путем. Не сомневаемся, что правительство о себе позаботится при любом раскладе: это естественно, но не стоит ли задуматься и о стране?
В отличие от наших либералов мы не думаем, что Россия с пользой для себя может многое открыто позаимствовать у Запада (чуть было не написали «загнивающего»: теперь это было бы вернее, чем в советские времена, однако это все же перебор). Но вот научиться рефлексии и способности учиться на собственных ошибках давно следовало. Стране, претендующей на роль мировой державы, нужно правительство, мыслящее не сиюминутными интересами, а историческими масштабами.
Что же касается истории, мы считаем, что завершается этап «техногенной цивилизации» (в традиционном понимании техники как «железок»), построенной в основном на достижениях естественных наук и ориентированной на удовлетворение естественных потребностей человека. Техногенная цивилизация будет совершенствовать свои техники работы с материалом (Д/М) и дальше, но следующий этап будет сфокусирован на быстро растущих знаниях о мышлении и деятельности в ориентации на искусственно формируемые «верхние этажи» потребностей в известной «пирамиде Маслоу». («Человек живет хлебом единым только в условиях, когда хлеба нет». Но, когда хлеба вдоволь, появляются более высокие потребности, и именно они начинают управлять нами. По мере удовлетворения одних потребностей возникают другие, все более и более высокие вплоть до наивысшей из них – потребности в саморазвитии.)
На первый план при этом выходят глубинные процессы перестройки внутреннего содержания и структуры Д/Д. Они только начинают осознаваться мировой интеллектуальной элитой, но именно их проработка и учет представляются нам важнейшими условиями успеха. Именно за счет этой работы Россия могла бы вырваться на лидерские позиции, задавая другим странам и народам направление развития, выращивая новые позиции в сфере Д/Д, создавая нормы и образцы разделения и организации труда. Это не просто наша выдумка. Американцы, например, отмечают жизнеспособность своей самообновляющейся культуры, которая привлекает таланты со всего мира, в сочетании с системой управления, «которая все больше выглядит как насмешка» (Джозеф Най).
***
Мы просим прощения у читателей, ждавших от нас большей конкретности. До некоторой степени ее можно найти в журнальных публикациях, но готовых рецептов у нас нет. Зато есть уверенность, что программу действий общими усилиями («наших» и «не наших», но мыслящих коллег) можно и нужно выработать.
