Алексей Малашенко
Афганские талибы чувствуют себя хозяевами страны.
Фото Reuters
Афганский конфликт был искусственно создан и искусственно продолжен. В 1979 году он возник благодаря интервенции Советского Союза, руководители которого превратили «мусульманскую Финляндию» в страну национал-исламского джихада. Не соверши Кремль трагической глупости, Афганистан мог остаться тем, чем он и был, – тихим незамысловатым королевством с умеренным синкретическим исламом. Ответом на советское вторжение стала священная война, на которой моджахеды набирались бесценного военного и, что особенно значимо, идеологического опыта. Расколотая страна остро нуждалась в консолидации, которую в 1996 году ей принесли талибы. Они «подарили» Афганистан террористам. В 2001 году талибы были отстранены от власти американцами, превратившись в движение сопротивления, целями которого стали освобождение страны от иностранцев и превращение ее в исламское государство.
Афганистан четко вписался в мировую исламистскую модель, основанную на религиозной альтернативе. Эта модель асинхронно, зато глобально стала обнаруживать себя еще с конца позапрошлого века. Она казалась аморфной, зато вездесущей; утопичной, зато все более притягательной. Расцвет борьбы за ее воплощение пришелся на конец XX – начало XXI века. Она существует в разных национальных и социальных вариантах, но у ее сторонников единая цель – сотворение общества, регулируемого исламскими нормами, и как апофеоз – создание исламского государства.
Талибская модель оказалась гиперисламской – тотальный шариат, расстрел символизирующей язычество статуи Будды, запрет на телевизоры... При всей экстремальности талибского режима он получил в обществе внушительную поддержку, которая удвоилась после американского вторжения. И советская, и американская агрессия обнаружила непобедимость джихада. Одна сверхдержава была повержена, другая – оказалась неспособной победить.
Талибы и талибы
Талибы бывают разные, и их исламская альтернатива двояка. Можно сказать, что среди них распространены как минимум две альтернативы. Одна – национальная, подразумевающая превращение Афганистана в исламское государство. Другая – глобальная, предполагающая борьбу за исламские идеалы уже в мировом масштабе, представлена осевшей в бывшем королевстве «Аль-Каидой». В привычном советско-российском понимании талибы делятся на «государственников» и борцов за «светлые идеи исламо-коммунизма».
Между талибами-«государственниками» и «моджахедами-глобалистами» нет непреодолимой пропасти. Конечно, нет между ними и полного взаимопонимания, и борьба за общие идеалы исламских глобалистов отвлекает, даже мешает «государственникам» добиваться конкретных результатов. Но в то же время для талибов-прагматиков очевидно, что их успех не состоится без общеисламской поддержки. «Оторвать» «Талибан» от «Аль-Каиды» и «Аль-Каиду» от «Талибана» возможно, но по большей части теоретически. Прагматики-националисты нуждаются в широкой идее, а «Аль-Каида» в конкретных (на национальном уровне) успехах. Заметим, что в Саудовской Аравии также благосклонно относятся к созданию в Афганистане государства на основе ислама.
Каким может стать Афганистан, если нынешний режим, натовская коалиция, найдет наконец общий язык со своими противниками? Полной талибанизации не будет. Однако сосуществовать, даже дружить с талибами, будь они умеренные или прагматики, придется. Но, между прочим, ни те, ни другие не откажутся от исламистской составляющей их идеологии. А эта составляющая весьма амбивалентна. Как и джихад, который может быть «джихадом за», то есть созидательным, но, может быть, и «джихадом против». Тем более что между обоими джихадами нет принципиального противоречия – оба они вершатся во имя ислама.
Итак, талибы остаются исламистами, причем скорее радикального толка, а значит, и режим в Афганистане будет (полу)исламистским. И легитимным на международном уровне. Спрашивается, за кем будет победа?
Исламисты начинают и выигрывают
То, каким образом ведутся поиски выхода из афганского конфликта, свидетельствует о новой, складывающейся, даже уже сложившейся в мире новой ситуации. Преодоление исламского радикализма, который долгие годы считался некоей деформацией или даже «болезнью ислама», во всяком случае в ближайшие десятилетия, невозможно. Палестина, Иран, Пакистан, Судан, Йемен, Сомали останутся такими, какие они есть.
Действующие внутри этих стран исламисты-радикалы необязательно связаны между собой организационно, зато близки идеологически. Радикальный ислам уже давно является синтезом идеологии и религии. Исламисты занимают в мусульманском обществе устойчивую нишу, которая временами может уменьшаться, но никогда не исчезнет. Сегодня они наращивают свое политическое присутствие. Никто не может поручиться за то, как будут складываться события в считавшейся совсем недавно «окончательно» секуляризованной Турции или в Пакистане, который порой именуют «территорией почти победившего терроризма», колоссальным резервом обладают исламисты в Африке. И так далее.
Борьба против исламистов проиграна. Как минимум она не выиграна. Очевидно, что добиться здесь успеха просто-напросто невозможно. Публично поражение не признают ни Америка, ни Россия, ни Европа. Талибы, ХАМАС, иранский президент чувствуют себя победителями. Похоже, многие политики в Европе и Штатах психологически уже готовы принять «ядерный Иран», считая, что, удовлетворив свое тщеславие, Ахмадинежад и его единомышленники станут менее опасны (ведь главное для них – иметь ядерное оружие). Есть чем гордиться «Аль-Каиде», которая хотя и несет немалые потери, но, как феникс, постоянно регенерируется.
Исламизм как стремление выстроить общество и государство по исламскому шаблону многолик: в зависимости от средств решения своей стратегической задачи в нем можно обнаружить и умеренное, и радикальное, и экстремистское направления. Но сейчас речь идет о радикалах и экстремистах, которые в одних случаях добиваются конкретных политических побед, в других доказывают свою способность продолжать борьбу, что тоже является успехом.
Когда-то, в 1982 году, Дэниел Пайпс писал, что «Muslims can either struggle to implement the fundamentalist vision, or they can adapt to Westernization». Многие считают, что адаптация мусульман неизбежна. Однако сроки ее неизвестны, и длится она, может, и будет бесконечно, что подразумевает сопровождающую ее бесконечную конфронтацию. Пусть радикалы в конечном счете проиграют. Вопрос, когда это произойдет? Через сто или более лет? И что может случиться до их поражения?
В поисках выхода
Оппоненты исламизма в Европе, Америке и России не способны, а иногда и не хотят дать ему разумное определение, которое бы помогло выстраивать с ним понятные отношения. Отсюда переход от обещания «разгромить талибов», которые якобы представляют всего несколько процентов населения, до призыва к созданию коалиционного правительства с их широким участием. Отсюда бестолковые переговоры с ХАМАС. Отсюда же и внутрироссийское шарахание, когда одни политики именуют исламских радикалов на Кавказе бандитами, а другие, более здраво понимающие обстановку в регионе, стремятся найти к ним подход и снизить накал страстей.
Общей стратегии работы с радикальным исламом нет и не предвидится. Дальше определенной координации усилий спецслужб дело не идет. Политическое решение отсутствует. По этой причине у США и России разные списки террористических организаций. (Госдепартамент включил в список террористов главу Кавказского имарата Доку Умарова лишь в июне 2010 года.) Вследствие этого в Европе не всегда адекватно понимают, что представляет собой исламский радикализм на Северном Кавказе.
Вообще невольно возникают коннотации с хантингтоновским «столкновением цивилизаций». Такого столкновения нет. Зато есть множество неугасимых конфликтов, в которых участвуют исламские радикалы. Эти взаимосвязанные конфликты напоминают букет разных цветов, который, однако, собран на едином (цивилизационном) «поле».
ХАМАС, «Талибан», иранский режим, многочисленные международные исламистские организации есть элементы нового мирового порядка, о необходимости создания которого не говорит только самый ленивый. И при этом новом порядке исламисты получат легитимизацию. Ждать, когда они сойдут с политической сцены, не следует.
Дальнейшее неизбежное общение с ними представляется очень непростым. Оно предполагает продолжение контактов, специфического переговорного процесса, что означает отказ от привычного стереотипа врага.
С другой стороны, готовность к общению не исключает силового воздействия, поскольку радикальные исламисты склонны к провокациям, и отношения с ними часто развиваются в обстановке политического и психологического стресса. Проблема в том, что, когда наступает «час силы», понятно многим. Когда он истекает – никому. И здесь опыт (негативный или позитивный) Афганистана бесценен вдвойне.
Выстраивая (даже нормализуя) отношения с исламистами, важно использовать всякую возможность для предотвращения «радикализации радикалов». И здесь опять интересно будущее Афганистана: станут ли считающиеся ныне прагматиками талибы еще более умеренными или победа, напротив, сделает их впоследствии еще более непримиримыми.
Есть и еще одна сложность, которая состоит в том, что исламисты считают себя победителями, как бы ни складывались их отношения с оппонентами и соперниками. Ни Ахмадинежад, ни хамасовцы, ни Кавказский имарат и тем более талибы при любой ситуации не признают себя побежденными, ибо они выполняют волю Всевышнего. Так что Западу, России всегда придется иметь дело с победителями.
