Бунт разума

Новый роман Александра Потемкина я считаю вызывающим. Тут все через край, тут все захлестывает какой-то чрезвычайностью. Его герои – наркоманы, но наркоманы идейные; в романе подробно прописана евгеническая теория по улучшению нации, в нем есть и взрывающий нигилизм как результат социального насилия.

Читать роман непросто, поскольку Александр Потемкин всегда мало заботился о развлечении читателя. Лично меня роман «Кабала» заставлял все время активно ему сопротивляться и вести с ним постоянный внутренний спор, иногда переходящий в самое настоящее восстание чувств. В чем-то он меня закалил, в чем-то моем еще раз убедил и что-то новое в авторе раскрыл. Роман «Кабала» – лунно-холодный, скептический. А я – человек солнца и надежды┘

«Кабалу» вполне можно назвать «эго-романом». «Эго» не только потому, что автора не беспокоит читатель ни на грош. Но Потемкин прямо, с некоторой все же долей вызова говорит: этот роман я писал для себя. Его не беспокоит и «эго-форма» романа: ведь сама романная ткань – это сплошная самопрезентация героев, поток их сознания – почти все главы, за редким исключением, написаны в одной манере и от первого лица. Таким образом, внешнего по отношению к герою, описательного, отдохновенного для читателя, в романе категорически мало: пожалуй, лучшая сцена здесь – прибытие Петра Парфенчикова в Кан, описание этого городка (с его фантастическими коровами, поборовшими всех у мусорного ящика), с его домиками и новым (бедным и пустым) жилищем героя.

Каждый герой Потемкина говорит исключительно о себе, вся их речь – сплошной внутренний монолог, и даже когда они общаются друг с другом – это общение это кособокое, почти глухое друг к другу (не говоря уж о нарциссизме Григория Помешкина, обморочно и выморочно влюбленного в самого себя). По большому счету никто из героев другим героям (я не говорю об эпизодических лицах, которых очень мало в романе) совсем не интересен. Автор раздал им роли, и каждый из них играет в свою игру. «Игрок не должен быть больше самой игры» – кажется, это принцип Потемкина.

Герои своим сознанием заполоняют все пространство текста – и автор не боится самоповторов: о генетических мутациях в равной степени «компетентности» рассуждают и наркоман с опытом, и почти теми же словами говорит соблазненный им местный житель Гришка из сибирского заштатного городишка Кана (где-то у них, в буржуазном и гламурном мире, – Канны, а тут просто, усеченно, коротко – Кан).

Кто господствующий субъект романа «Кабала»? Пожалуй, тут царит равенство людей и идей: огромные романные рефлективные площади отданы Петру Парфенчикову, никакие факты биографии которого вообще не имеют ни малейшего значения, кроме одного: был страстным поклонником жирной и шикарной жизни, но освободился не просто от нее, а от всей вообще реальности с ее страстями и мечтаниями, с ее проблемами и идеями. В определенном смысле история Парфенчикова – это вызов современной буржуазности, которая никак по большому счету не может устроить русского человека. Вот он и отказывается от всего┘ всего┘ Он освободил себя полностью и навсегда от всего с помощью опиумного кайфа. У Потемкина «опиумное сознание» главного героя – это уже бунт против любой формы социальности человека, это уже жесткий «антисоциальный кайф».

Опий гарантирует полнейшее и чистейшее одиночество, он же позволяет заглянуть «за горизонты разума», он же дает власть над безумно ярким виртуальным миром (опийная растрата организма, его убийство для героя – «генетическое творчество организма»). Вообще в этой опиумной теме вырастают вновь «цветы зла», которые нашей культуре не были известны до недавнего времени. На мой христианский взгляд, все рассуждения героя о маке как цветке, созданном Богом, абсолютно несостоятельны. Не надо на Бога перекладывать свои земные проблемы. Но ясно, что понять этого герой никогда не сможет, так как он не понимает совершенно иной, качественно иной логики рефлексии. А именно: вся природа извратилась после грехопадения Адама. Это не сказочка – это чудовищная, мощнейшая катастрофа, происшедшая на Земле. В эту расщелину греха, в эти пустоты, образованные грехом, и вошло в мир жало смерти. Катастрофа природы обернулась тем, что она стала таить в себе возможности зла, яд для человека. Библия дает нам совершенно иные картины мира до грехопадения. Рядом паслись «волки» и «овцы», никто никем не питался, все источало дружелюбие, красоту и радостное цветение. Так совершенноe творение – цветущие растения наполнились ядом. Зло проникло всюду, в самое прекрасное и совершенное. Мак стал опиумом. В нем поселилось жало смерти. Быть может, именно тогда произошла та самая генная мутация, о которой так много говорит герой?!

Герой Александра Потемкина, с другой стороны, бросая вызов Богу, оказывается совсем не способным осознать, что Господь не посягает – НИКОГДА не посягает – на свободу человека. Человеку оставлена свобода воли, которой герой и пользуется. Божественное право свободы человека и свободы его воли может быть реализовано только двумя магистральными направлениями: иди и не греши. Иди к Богу. Или иди в зло, которое никакими опиями, никакими бунтами сознания не искоренить до конца мира, до Страшного суда. Всё.

Все просто и страшно. Все просто и торжественно┘ Яд для героя слаще реальности, от которой он убийственно свободен.

Другой герой (Евгений Кошмаров, он же профессор, он же очкарик), появляющийся в сознании главного героя в периоды «великолепного» состояния, возбужденного опием, без сомнения «читается» как давний знакомец┘ Хорошо известный обольститель (вполне черт). А его длинные монологи о необходимости предложения войти в «эксперимент» по изменению генетической программы Петра Парфенчикова, его роскошная «нанопилюля» (тут Потемкин отменно саркастичен, с этой новой технологичностью – «нанопилюлей»!) – вполне мефистофельского толка. У него нет никакой особенной стратегии обольщения, он просто вводит в вену героя препарат – «этнический коктейль» из немецкой, еврейской, грузинской, китайской крови, так как видит существование в «монокультурном пространстве» как «бесперспективное», а русского человека как «ослабленного», неспособного к конкурентной борьбе и выживанию в этом мире. Вообще все настойчивые и достаточно монотонные воззвания профессора Кошмарова однозначно можно назвать своеобразным внутренним «Дневником обольстителя» внутри романа.

Профессор словно бы усугубляет соблазн соблазненного – он дает своеобразную интеллектуальную и идейную начинку (спасение русских как нации, вполне жестко и цинично рассуждая о русских) Петру Парфенчикову. И продолжается, продолжается эта драма кабалы (с ее иллюзией «сладчайшего и высоконравственного мира опия»), – и продолжается эта ритуальная драма по ту сторону закона, по ту сторону России (население которой «улучшают»), по ту сторону жизни. И главное, основополагающее обязательство тут таково: игра эта должна продолжаться во что бы то ни стало, даже если ценой ее продолжения будет смерть. Кстати, Парфенчиков это вполне понимает и сознательно принимает: «Я принял кукнар всем своим сознанием и душой, я влюбился в него, в этот великий образ моего интеллектуального состояния». Весь мир разместится в голове героя, чтобы уйти вообще вместе с ним в небытие. Пять лет жизни он себе отмерил, но кажется, и это слишком много┘

Главный фантазм всех героев Ваших – это некое у п р а з д н е н и е. Упразднение строя «балаганной шумихи шикерии», упразднение «идеальных потребителей» и «потребительской ментальности»; упразднение мира с помощью «разрушительной энергии мысли» и уничтожение всех его институций (судей и телевидения, чиновников и депутатов, религии и бюрократии, начальников тюрьмы и партийных строителей. Чего стоит только названия двух конкурирующих партий – «Эта-партия» и «Та-партия»!!!).

Всему законному как необратимому и непрерывному, как принуждающему и запретительному в романе противопоставлены опийное сознание двух героев – единственных, озабоченных масштабными проблемами, как то «создание нового русского генотипа» («забуксовал наш этнос», сосредоточившись на тяге к власти, сексу и деньгам). Безумие циркуляров и бумаг, царящих в этой – практической, физической, видимой – реальности, герои «Кабалы» понимают как социальную кастрацию. Всюду запрет и вытеснение – такой предстает эта явная реальная жизнь. Самым главным носителем ее идеологии стал Ефимкин – инспектор рыбоохраны. Это, так сказать, сугубо плотская и достаточно скотская жизнь (как оппозиция опийной жизни). Вместо Закона этот делец устанавливает свои Правила, по которым ломает, насилует, корежит людей и реальность. Властный чиновник (пусть мельчайшего ранга), он – похотливый и развращенный, испытывает удовольствие не от смысла, но от денег и насилия, от обмана и захвата чужого. Оскал жизни в его лице чудовищен и гнусен, как гадко и его наслаждение, связанное с одним – исполнением желания богатеть.

В этом своем герое Ефимкине (отменной гниде) автор романа «Кабала» точно передает его денежное исступление. В первом герое – сновиденческая, психоделическая жизнь сознания, «свободная от пут» социального и человеческого. В другом – исступленная, почти животная страсть к барышу, тоже «свободная от пут» социального и человеческого. Вообще в этих двух героях особенно ощущается совершенное «косоглазие» названных двух идеологий: психоделического бегства от мира и аморального отношения к миру. Впрочем, вся история с Ефимкиным, решившим занять место и кресло в столице, там же встретившим роскошных аферистов, укравших у него все подчистую (а эти сцены описаны как раз изящно и точно, что иногда и ты, читая, начинаешь верить аферистам), – история с Ефимкиным читается как вполне справедливое возмездие. И не жаль ничуть героя. Впрочем, жаль, что ничуть не жаль. Но роман и не предполагает вообще никакого «сопереживания».

Вообще «эго-роман» «Кабала», с его каким-то настойчивым и тягучим медленным ритмом, постепенно начинает казаться грандиозной симуляцией. Ведь «за неимением Бога» (а все «вызовы» героев Богу – это тема отдельная, и решена она все-таки в духе неверующего сознания, а значит, такого сознания, которому Бог доступен в строго ограниченном масштабе, и это уже проблема данного типа сознания, но не Бога) – за «неимением Бога», за неимением Высшей инстанции (и «инстанции» личностной) ее роль (высшей инстанции) может сыграть что угодно и кто угодно. Роль альтернативной очевидности и играет здесь «маковая головка», или «чемодан с деньгами».

Все происходящее с героями – это своеобразная «игра подрывных ценностей». Вселенная наша, Россия наша (при всех разговорах о планах по «усилению национального этноса») вообще-то на взгляд героев так напичканы искривлениями и искажениями человеческими (государственными, экономическими, социальными), что уже и не имеют вообще «линий перспективы». Некая процессия в Никуда (даже если оно носит имя «схватки интеллектуальных массивов» в будущем). И вызов этому искривлению возможен только как продолжение искривления. Рекламная назойливость мыслей героев (о «пакостном мире», «ненависти к человеку», «нынче русских сближают лишь корпоративные интересы, и больше ничего») – все это некий монтаж мира, который создают герои «Кабалы». Ведь им уже не важно, насколько содержание их жизни реально. Они играют в жизнь, переключая (как кнопки телевизора) некие «каналы» внутри себя. Они не боятся унижения своей жизни до статуса фикции. А потому – да, КАБАЛА. Название точное и многообъемлющее. Кабала – это навязчивая, навсегда, завороженность «маковой головкой». Это, я бы сказала, потемкинское предчувствие, что наркотические и психотропные средства для человека становятся сладостной игрой, где действительно сам генетический код, заложенный в человека, становится «пультом управления» тем процессом, что развертывается в человеке на «молекулярном экране». Кабала – это и болезненная, сублимированная форма власти денег над миром и человеком. Наконец, кабала – это выхолощенность мира, свободного от подлинности. Всё это читается в романе – всё это хлестко, резко и смело. И┘ страшно.

Да, главные герои получают вечный опиумный кайф. Они уходят в смерть. Профессор (как ему по статусу черта положено) – профессор обманул снова┘ А вообще-то в романе «Кабала» поднята больная и страшная проблема мира – люди не хотят жить реальным. Микропроцессоры и видеопленки, а теперь и цифра – все это можно ведь понимать и как своеобразное забвение и уничтожение реальной жизни. Мы будто бы ее сохраняем, а на самом-то деле все переводим в цифру, всего лишаем глубины и подлинности, а потом «показываем» всему человечеству┘ В общем, все превращаем в телевизионное или эфирное событие, которое уже не вызывает слез, как прежде, и не нуждается в истории памяти┘ Ведь все уже «запечатлено»┘ Роман «Кабала» – это теневая сторона этого процесса, создающего мир, в котором будто бы говорят, будто бы слышат друг друга, будто бы общаются и любят┘. И мы действительно в сетях┘ в кабале┘ И это только кажется, что мы – «свободные игроки».