Леонид Седов
Правила, по которым живет наша страна, не всегда понятны остальному миру.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В последнее время со стороны российских либералов стали раздаваться предупреждения по адресу американской администрации о том, что уступки и компромиссы в отношениях с нынешним российским режимом укрепляют этот авторитарный режим и срывают процессы развития демократии и либерализма в России. При этом главные критические стрелы направлены в сторону американских реалистов, отстаивающих необходимость уважения интересов России и ее суверенитета.
Предполагается, что эта позиция реалистов обусловлена их уверенностью в неготовности российского народа принять и усвоить демократические ценности и институты и, следовательно, бесперспективностью политики внедрения демократии в России извне. Между тем такая аргументация относительно народа России в построениях реалистов отсутствует.
Эта ошибочная трактовка взглядов реалистов привела к не менее ошибочному упорному утверждению, что россияне стремятся к демократии и им понятно, что сия птица означает. Хотя, скажем, главе Левада-Центра Льву Гудкову, одному из тех, чья подпись стоит под статьей такого рода, опубликованной в Washington Post, как никому другому знакомы опросные данные, свидетельствующие об обратном.
Со ссылкой на проведенный этой социологической службой в 2008 году опрос там говорится, что россияне «заинтересованы в том, чтобы их родина стала более открытой внешнему миру, выступают за обуздание злоупотреблений властью и коррупции чиновников». Между тем в том же 2008 году на вопрос: «Вы бы хотели жить в стране, которая активно защищает свою культуру и традиции, или в стране, открытой всему миру и всем современным веяниям?» было получено 77% в пользу первого ответа и только 18% – в пользу второго (здесь и далее данные Левада-Центра). Ставить же через запятую с открытостью мира коррупцию и злоупотребления – некорректно, это соединение бузины в огороде и дядьки в Киеве.
Проверка цифрами
«Две трети россиян выступают за установление в стране демократии и верховенства закона», – сообщается нам там же. Но это не находит подтверждения в данных опроса, зато в ответах на вопрос о том, какая стране нужна демократия, только 20% опрошенных говорят о западной, а 45% – «совершенно особой, соответствующей национальным традициям и специфике России».
Надо отметить, что по сравнению с 1996 годом (закатом эпохи Ельцина) в 2008 году произошла серьезная переоценка политической системы в пользу существующей в данный момент (то есть путинской) и не в пользу советской и западной. В ответах на вопрос «Какая политическая система лучше?» в феврале 1996 года советскую предпочли 39%, западную – 28%, нынешнюю российскую – 8%; в феврале 2008 года соответственно 24, 15 и 36%.
Совершенно очевидно предпочтение, оказываемое жителями России авторитаризму перед ельцинской «демократической анархией». Видны и результаты идеологической работы последних лет, направленной как против коммунистов, так и против враждебного Запада.
Эта работа состояла также в целеустремленном нагнетании представлений о враждебном окружении, в создании образа России как осажденной крепости. В вопросе «Есть ли у России враги?» соотношение положительных и отрицательных ответов в 1994 году было 41/22, а в 2008 году поднялось до 68/14.
О каком стремлении россиян к обществу, открытому всему миру, может идти речь, если в том же опросе 2008 года с утверждением «Наша страна отличается особой самобытностью и духовной культурой, превосходящей все другие страны» соглашаются четыре пятых опрошенных, а не согласны всего 15%? А утверждение «Россия – великая страна, которую можно понять, лишь веря в ее великое предназначение» поддерживают 82% и отвергают 9%. Эти данные говорят о высочайшем уровне национальной спеси, самодовольства и мессианства.
Культургенетика и ее оппоненты
Вопрос о власти в России и направлении ее политической эволюции сегодня сводится к обсуждению двух проблем: во-первых, почему в очередной раз в истории страны не реализовался либеральный проект государственного устройства, подразумевающий общественный контроль за властью, разделение властей, отношения взаимного уважения и доверия между властью и рядовым человеком, и, во-вторых, как определить тип государственного устройства и присущий ему тип властных отношений, который утверждается вместо либерально-демократического. К решению первой проблемы есть два подхода, полемика между представителями которых в чем-то подобна спору между лысенковцами и генетиками в биологии.
Культурно-генетический подход исходит из того, что на пути реализации либеральных начинаний и заимствования либеральных западных институтов встают цивилизационные барьеры в виде различия ценностных систем и даже неких более глубоких, архетипических и зачастую подсознательных соотнесений с реальностью, которые можно назвать «мироощущением» или «мирочувствованием».
Роковым образом на государственном устройстве России сказываются генетически предопределенное недоверие к Западу и отторжение западных способов организации жизни и западных ценностей. На этот счет данные опросов содержат множество свидетельств. В марте 2006 года были получены следующие ответы на вопрос об особенностях демократического развития в различных странах: только 10% ответили, что все страны движутся к демократии одним путем, а 78% сказали, что каждая страна идет своей дорогой («суверенная демократия»).
В марте 2001 года (после года пребывания Путина у власти) проблема была исследована подробно. Был задан вопрос: «Какого типа государство хотели бы вы видеть в России?» Наибольшее число ответов (34%) получила позиция «такое, как на Западе (с рынком, частной собственностью, демократическими институтами и т.п.); 28% предпочли социалистическое государство с коммунистической идеологией; 27% – государство с собственным особым устройством. Одновременно спрашивалось: «Каким историческим путем должна следовать Россия?» Выяснилось, что только половина тех, кто хотел бы видеть Россию западным государством, отвечали, что она должна следовать путем западной цивилизации, общим для всех современных государств, а другая половина отвечала, что к желанной цели ей нужно идти собственным особым путем. Так что у 15% жителей России совпали установка на государство западного типа и общий путь, а 16% полагают, что к общей с Западом цели надо идти своим путем. В общем итоге на позициях особого пути (что бы это ни означало) стоят 53%, и 23% в их числе полагают, что это приведет к государству с особым устройством. Сравнивая полученные цифры с последними данными, можно видеть, что число сторонников особого пути за время путинского правления существенно выросло – с 53 до 70%.
Демократические ценности занимают центральное место в ценностной системе западной цивилизации, среди российских же ценностей они маргинальны. О том, что для россиян демократия не является необходимым атрибутом хорошего государственного устройства, красноречиво свидетельствуют результаты совместного российско-американского исследования, проведенного в апреле 2006 года (1000 респондентов в России и 1023 в США). В его ходе задавался вопрос: «Каково ваше мнение о системе государственного управления Китая, США и России?» О китайской системе управления благоприятное мнение высказали 54% россиян и 14% американцев (неблагоприятное – соответственно 14 и 80%). Относительно американской системы управления благоприятное мнение зафиксировано у 54% россиян и 83% американцев (неблагоприятное – 27 и 14%). Для российской системы управления результаты таковы: 47% россиян и 26% американцев считают ее благоприятной, а 42% россиян и 68% американцев дают ей неблагоприятную оценку.
Как видно из ответов, россияне ставят государственную систему Китая выше американской, отдавая китайской системе предпочтение, несмотря на то что, как явствует из ответов на другой вопрос, американская система представляется им наиболее демократичной. Совершенно очевидно, что для российского народа в отличие от американцев благоприятная оценка государственного устройства не связывается с его демократичностью.
Впрочем, значительное число россиян не видит нарастания в период путинского правления авторитарных тенденций, которое отмечается большинством экспертов и либеральных политиков.
На вопрос «В каком направлении развивается политическая жизнь в стране?» в январе 2009 года было получено следующее распределение ответов: «развитие демократии» – 36%, «нарастание хаоса, анархии» – 21%, затруднились ответить – 20%, «становление авторитаризма, диктатуры» – 14%, «возвращение к прежним советским порядкам» – 8%. Также можно обратить внимание на то, что вопреки стараниям власти вернуть к жизни символику и стилистику советских времен и мнению некоторых экспертов, что путинское время ассоциируется с советским, относительно малая доля населения усматривает в политике властей возврат в советское прошлое; несмотря на явное ущемление СМИ, большинство опрашиваемых заявляют, что положение со СМИ в период путинского правления улучшилось.
Постоянное воспроизводство на разных этапах истории России специфических для ее цивилизационного типа отношений и обычаев достаточно очевидно для всех, кто внимательно и профессионально относится к историческому опыту страны. Вспомним в этой связи, как отстаивал идею генетической преемственности в русской истории Василий Ключевский: «Говорят, зачем нам понимание нашего прошлого, коль скоро мы порвали с ним, поскольку мы строим нашу жизнь на совершенно новых основаниях (речь идет о реформе 1861 года. – Л.С.). Но тем самым мы игнорируем один наиважнейший момент: в восторге и упоении от того, каким образом Реформа изменила русскую традицию, мы забываем о том, насколько эта традиция со своей стороны изменила Реформу». Не так ли из-под рыночного и либерально-демократического обличья нынешней реформированной России вылезли традиционные свойства жизнеустройства? Современные лысенковцы в политологии, подобно своим биологическим аналогам, считают, что решающую роль в формировании политического строя играет не наследственность, а условия. Вот что пишет решительный противник цивилизационных концепций Эмиль Паин: «Если традиционное сознание живет, то это значит: либо сохраняются условия, которые его породили, либо возникли новые условия, которые работают как холодильник для хранения или как теплица для повторного вызревания, казалось бы, зачахших традиционных норм». И далее оказывается, что для формирования гражданского самосознания и гражданского общества России необходим такой институт, как общество-нация, то есть именно то, что не получается в контексте традиционных цивилизационных особенностей. (Такая логика сводится к утверждениям вроде «Гражданского общества в России нет потому, что в ней нет гражданского общества».)
Подростковое сознание
Противников цивилизационного подхода пугает его близость к исповедуемым державниками идеям «особого пути» России, которые служат основанием для изоляционизма как защиты от инокультурных влияний и зависимостей. Но даже и эти противники культургенетики признают, что по крайней мере часть признаков или характеристик современного российского массового человека «имеют гораздо более длительную [чем советский период] предысторию или укорененность в традициях русского политического и социального крепостничества» (Л. Гудков).
При этом державникам нельзя отказать в большей чувствительности к интересам и устремлениям великорусской культурно-исторической общности. Но если для них обнаружение генетических черт и исторической преемственности имеет положительный смысл, то для либералов это должно быть предупреждением против недооценки влияния на политику и государственное строительство традиционных массовых настроений. Всегда надо помнить, что власть в России во многом идет навстречу народным чаяниям, стремясь укрепить свою поддержку. Кроме того, сами люди во власти – это те же русские люди с присущей им особой ментальностью, усевшиеся в начальственные кресла. Самое беспощадное определение российской ситуации в терминах культурной генетики дал недавно в «Новой газете» в статье «Особый путь России – исторический бег на месте» один из идеологов постсоветского либерализма Юрий Афанасьев. Он пишет: «Характер и тип русской власти – столь же важный системообразующий элемент «русской колеи», как вечная война, сопровождаемая постоянной и повседневной милитаризацией, и как православие. Говоря современным языком, на одной стороне своей визитной карточки наша власть могла бы написать «насилие», а на оборотной – «оккупация, отношение к населению собственной страны как к чужому, оккупированному». «Режим самооккупации» и тип власти, который можно определить как ордынский, – это, пожалуй, наиболее адекватное описание государственного строя России во все периоды ее истории, включая и нынешний. Характеризуя ордынский тип власти, Афанасьев добавляет к насилию и оккупации «моносубъектность (самовластие), монолог вместо диалога, низменный диктат вместо переговоров и незнание компромисса, неприемлемость соглашения, договора как средства общения и, наконец, манихейство┘».
Автор настоящей статьи был, по-видимому, первым, кто ввел в политологический обиход понятие «самооккупация» (в «Новой газете» в 2004 году). А на заре перестройки мною же было написано: «Власть в России всегда была главной ценностью. Вокруг ключевого понятия «чин», «начальство» (и то и другое от «начала», «начинать») структурируется вся русская социальная реальность. Нет вещи, более чуждой русскому сознанию, чем плюрализм, разделение властей. Власть должна быть едина, линейна, иерархична, иначе исчезает начало, возникает заколдованный круг».
В последние годы эти свойства народного сознания находят постоянное подтверждение в опросах общественного мнения. К примеру, мнение о том, что сосредоточение всей полноты власти идет на пользу России, разделяют 51% опрашиваемых; возражают против этого 29%. Характерно, что за такой авторитаризм чаще высказываются молодые (18–24 года) респонденты. Следовательно, это не результат советской социализации, а проявление подросткового сознания, присущего и большинству взрослого населения страны. И совершенно очевидно, что осмысление происходившего в начале рыночных и демократических преобразований с позиций культурной генетики уберегло бы либералов от чрезмерной эйфории и указало бы, в каком направлении традиция будет неизбежно ломать реформу.
Трудно не согласиться с той характеристикой реформ, какую дал в своей статье Юрий Афанасьев: «Реальные перемены произошли лишь в малом числе областей непосредственного обеспечения жизни, но вовсе не затронули сами основания общественного устройства. Они вовсе не коснулись сущности главного системообразующего элемента российского устройства – власти, ее роли, конструкции, функций и основных ее опор насилия и репрессий: армии, судебной власти, правоохранительных органов, политической полиции, системы образования и т.д. Власть по-прежнему, как в советские и досоветские времена, по своей сути оставалась ордынской, никак не зависящей от населения, не уравновешенной и не контролируемой никакими общественными силами или институтами, руководствующейся лишь собственными материальными интересами и стремлением к самосохранению».
История мафий
В результате действия принципов иерархичности и чинопочитания, с одной стороны, и подростковой групповой солидарности – с другой, русское общество тяготеет к образованию надстраивающихся друг над другом групп-мафий. Верхняя правящая мафия и образует оккупирующую силу. В послекиевской Руси трижды совершался коренной слом сложившихся социальных структур, сопровождавшийся повышением социальной мобильности и образованием новой правящей мафии, существующей на новых основаниях ее рекрутирования и социально-экономического обеспечения. Первый приходится на середину XV века, когда вокруг московских князей формируется московская же боярская мафия. Второй относится к эпохе после Смутного времени, когда на смену боярству и сравнительно независимому духовенству приходит новое государственное и церковное служилое сословие, дворянская мафия. Наконец, великая крестьянская реформа знаменовала собой конец дворянской мафии и начало становления мафии аппаратчиков, торжеством которой с превращением ее в номенклатуру стала революция 1917 года. Революция 1989–1991 годов привела к власти корпоративную мафию, представляющую собой симбиоз бюрократии и бизнеса на кланово-криминальной основе.
Между торжеством нового принципа общественного устройства и торжеством нового слоя его носителей, новой мафии, каждый раз проходило несколько десятилетий ее окончательного вызревания и окончательного кровавого утверждения. Так, главенство Москвы как принцип утвердилось с переездом сюда митрополитов, назначением независимого от Константинополя митрополита Ионы (1446 год), ликвидацией уделов внутри Московского княжества и подчинением Москве большинства крупных удельных княжеств. Окончательный же удар по удельному сознанию и его носителям был нанесен кровавой опричниной Грозного. Победа принципа служилой дворянской организации общества произошла при первых Романовых и была зафиксирована в Уложении 1649 года, окончательный же приход к власти новой мафии состоялся в тоталитарный период петровского правления. Аппаратно-бюрократический разночинный принцип пришел на смену сословно-дворянскому в 1861 году, но утвердился в ходе сталинских репрессий. Если следовать этому графику, полное воцарение нынешней корпоративной мафии произойдет лишь к 2060-м годам. Какие формы тоталитаризма создадутся в то время, предвидеть невозможно. Но следует учитывать, что все тоталитарные эпохи в истории России были идеократическими.
