Поколение живущих как надо

В начале 1990-х годов потенциал изменений в обществе, его модернизации связывался с вступлением в новую жизнь молодых поколений. Приспособление к переменам не связывалось с идеями будущего развития, осознавалось как выживание. Россияне ностальгировали по прошлому, идеализировали советское время. Многие ощущали себя выбитыми из колеи. Неясная, смутная надежда на другую жизнь связывалась с молодежью.

Особый интерес для нас представляет количественно незначительная, но очень важная часть молодежи – городская, высокодоходная, высоко оценивающая свои реальные (или мнимые) достижения и воспринимающая себя как норму, выступая ориентиром не только для остальных молодых, но и для всего общества в целом.

Огни большого города

За постсоветский период советская топография, разметка крупного города полностью ушла. Нынешняя молодежь росла в складывавшемся новом городском пространстве, ориентирующемся на современный западноевропейский город или имитирующем его. «Новое» в городском пространстве – а это, конечно, центр большого города – имело (и сохраняет) примечательное отличие: оно адресовалось молодым и преуспевающим. Все прочие социальные возрасты и социальные слои оказались надолго вытесненными на периферию – подальше с глаз со своими оптовками, киосками, дешевыми вещевыми рынками, старыми магазинами, парикмахерскими, прачечными, булочными (в первую очередь с глаз воображаемого западного наблюдателя-туриста, который должен видеть, что «здесь» все как «у нас»). Тем самым как бы снималась, разгружалась проблематичность повседневной жизни всего общества, выстраивалась его благополучная витрина. Символы центра, ценностного ядра социума быстро менялись: вокруг Кремля, Генштаба, Российской государственной библиотеки и т.п. воздвигался мир рекламы и постсоветского гламура, ориентированный прежде всего на молодых.

Эти молодые уже на старте зарабатывали намного больше, чем их родители, они были платежеспособны. Новое обличье городской среды, новые стандарты потребления давались в руки молодым как бы в готовом виде – как конструктор «Лего», как материалы для евроремонта. Полученный «оптом», «в наборе» (как и поток дешевых западных продуктов, хлынувший на рынок и заполнивший пустовавшие прилавки), новый город не предполагал работу культуры, работу общества над осмыслением и последующим оформлением его обличья (тут больше упражнялась городская власть). Заимствования западных образцов выступали как знаки, маркеры новой жизни, которая была закрыта для тех, кто не вписывается в новую благополучную жизнь, то есть для большинства, становящегося, как ни парадоксально, маргинальным.

Главными ресурсами, позволяющими войти, вписаться в этот новый, сверкающий и беззаботный мир города, были и во многом остаются деньги и молодость. Они выступают ситуативным, «местным» эквивалентом ценности. Если в первое время город витрин и знакового потребления был подчеркнуто молодым, то теперь он все больше становится показушно-богатым, но вовсе не более демократичным, не более открытым. В таком городе деньги в определенном смысле не считаются, ведь размер трат мотивирован, оправдан приобщением к знакам статусной иерархии. Деньги здесь дутые, не связанные с трудовыми затратами, соотношением усилия и достижения, с рационализацией повседневности, с рациональным выбором, калькулирующим соотношение затрат и качества услуг, с выстраиванием жизненных финансовых стратегий. Они не символический посредник, не мера ценностей, а взнос, билет, талончик на вход. И за новизной (ведь выросло первое поколение с деньгами) прячется очень простая конструкция устройства общества: выиграл – проиграл, вписался – выпал. Такие деньги очень просто решают повседневные социальные проблемы – со здоровьем, образованием, армией и т.д. Но они не изменяют соответствующих институтов, задавая лишь образец нового способа адаптации к репрессивной и коррумпированной системе, к институциональному произволу.

Мы и Запад

В такой социально-временной, социально-пространственной композиции возникает специфическое «мы» молодых успешных горожан, смысловой доминантой которых предстает понимание текущего времени как исключительно своего времени. Такое «мы» существует только при неявном условии противопоставления себя остальному обществу.

Целостность подобной конструкции идентичности задана внутренней оппозицией «мы» и Запада. Этот Запад – мифологический, амбивалентный, знак отношения к которому легко меняется и переворачивается. Запад, с которым соотносит себя успешная городская молодежь, – это не реальные страны, а идеологическая конструкция, являющаяся важнейшим элементом и условием российской идентичности, соотнесение с которой придает значимость собственному существованию. Приход западной масскультуры – мы смотрим те же фильмы, что и на Западе, слушаем ту же музыку, едим ту же еду, носим те же вещи, ездим в те же страны, живем, как в нормальных странах, – поддерживает у наиболее продвинутой части молодых ощущение успешности и состоятельности, уверенности в том, что все идет как надо. Усвоение западных стандартов потребления и городского образа жизни порождает ощущение, что «мы» уже живем (и хотим жить так), как там, мы – в отрыве от совка. И именно это главное.

Эта успешная часть молодых людей считает, будто они хотят в жизни того же, что и западная молодежь (табл.1). Как будто бы к этой оценке близко и большинство молодых россиян. Однако вхождение России в европейский мир, открытость миру (что сопряжено с отказом от мифологии поиска особого пути) выбирают в качестве идеи, которая объединила бы общество, не более 10% молодых респондентов. С суждением, что «Россия должна пытаться стать европейской страной, вместо того чтобы искать свой путь», согласны лишь 29%, а большинство (57%) с ним опять-таки не согласились. Эти и вошедшие в таблицы 1–3 данные опросов молодежи приводятся с любезного разрешения авторов программы исследования – Dr.S. Mendelson (CSIS) и T.Gerber (University of Wisconsin).

Поскольку реальный Запад не слишком склонен принимать Россию за свою, относится к ней без какого-либо интереса, критикует российское руководство и демонстрирует скорее осторожность, сдержанность в отношениях с нынешней Россией, в российском социуме включаются механизмы компенсаторной защиты, традиционной и для советского, и для постсоветского общества. Молодежь здесь не исключение, и это очень важно, поскольку говорит об отсутствии решающих изменений. Если в начале 1990-х именно молодежь характеризовалась особенно миролюбивой и открытой позицией по отношению к Западу, то теперь, когда в постсоветской России уже практически выросло новое поколение, не знавшее холодной войны, молодые не только не отличаются от старших поколений своими антизападническими настроениями, но порой даже их превосходят (см. табл. 4, 5).

Политика без выбора

Российскую молодежь нельзя назвать аполитичной. Она следит за политикой не меньше, чем старшие поколения, используя даже больше альтернативных, разных источников информации за счет интернета. Однако это позиция равнодушного зрителя. В самом отношении нынешних 20-летних или уже повзрослевших с 1990-х годов 30-летних к политическим событиям в стране и мире почти улетучилось демократическое или либеральное умонастроение. Исчезают признаки позиции, политического выбора; оценки происходящих событий не соотносятся с ценностями права, гражданских свобод, солидарности. Начинают работать либо механизмы присоединения к большинству, становящемуся все более агрессивным и воинственным, либо механизмы отрицания любых ценностных значений вообще, цинического обессмысливания событий.

Показателен пример отношения молодых к оранжевой революции в Украине. Самый частый ответ на вопрос о движущих мотивах людей, стоявших на Майдане, – «участникам за это платили деньги». Его приняли для себя 52% (еще 25% молодых считают это вторым по важности мотивом), тем самым согласившись с объяснением, растиражированным кремлевскими политтехнологами. Такой мотив, как «воодушевление идеями», посчитали первым по важности уже только 30% молодежи, следившей за событиями. Гипертрофированные опасения российской власти относительно оранжевой угрозы выглядят малообоснованными: 72% опрошенных молодых определенно не хотели бы, чтобы оранжевая революция произошла в России. Это и есть механизм девальвации, ценностной дискредитации смысла политических и социальных событий, из которых творится история (причем и общая, и своя собственная). Главное здесь – нейтрализовать потенциал любой ценностной позиции. И это вполне удается. Сегодня 55% учащихся и студентов затрудняются ответить на вопрос, кто был прав в августовские дни 1991 года, а самый частый среди 18–24-летних ответ (как и в остальных возрастных группах) – ни те ни другие (39%; в родительском поколении 40–50-летних этот показатель составил 53%).

Работа и заработки

Подавляющее большинство молодежи сегодня удовлетворено своей жизнью. Оптимистично выглядят и оценки изменения материального положения – главной заботы большинства населения: у 51% опрошенных молодых за последние три года оно улучшилось, ухудшение отмечают лишь 8%, остальные считают, что оно осталось прежним. Половина опрошенных молодых (50%) ожидают его улучшения в ближайшие три года. За минувшее десятилетие среди молодежи значительно выросла доля удовлетворенных своим материальным положением, хотя доля недовольных все еще несколько выше.

При этом, если взрослое большинство все еще предпочитает гарантированную работу (даже в ущерб размерам заработка), то молодые чаще всего готовы много работать даже без гарантий на будущее, правда, только при условии высоких заработков.

Остающаяся многие годы высокой доля тех, кто хотел бы иметь собственное дело и работать на собственный страх и риск (а таких – от одной пятой до четверти среди молодых и не более 6–7% среди населения; см. табл. 6) говорит не столько о значимости в молодежной среде предпринимательства как типа экономического поведения, сколько все о той же мечте иметь большие или свои деньги. По ряду опросов известно, что молодые в реальности предпочитают работу, приносящую достаточно высокий доход, но не связанную с большой ответственностью и рисками (например, банковского клерка, офисного служащего).

Довольно низкая доля респондентов, выбирающих в прожективной ситуации работу по душе (при возможном снижении заработка), еще раз указывает на невысокую значимость профессионализма. Среди уже работающих молодых только 39% работают по полученной специальности (среди учащихся и работающих – 32%).

Самая популярная среди молодых ориентация – на большие заработки без особых гарантий – также остается неизменной. Перестроечное поколение молодежи принципиально не изменило существовавший в постсоветском обществе еще в начале 1990-х годов расклад трудовых ориентаций, а значит – не произошло ценностных изменений в этой сфере.

Очень важным для советского и постсоветского общественного мнения является сознание недооцененности собственных трудовых усилий и заслуг, прежде всего – несоответствие заработной платы трудовому вкладу. Такое представление присуще молодым в не меньшей мере, чем взрослому населению: 54% работающих и 56% работающих и учащихся опрошенных молодых респондентов его разделяют. Только 23% молодых респондентов говорят, что они не могли бы на своей работе делать больше, чем они делают сейчас. 73% молодых работников считают, что могли бы делать больше.

Условия успеха

Подавляющее большинство молодых горожан (79%) считают, что они уже добились успеха в жизни. Однако с пониманием успеха слабо связаны ценности индивидуального достижения и социального признания. Такой успех – скорее знак вписанности в контекст «таких как я», «таких, у кого все в порядке».

В представлениях молодежи об условиях достижения успеха (см. табл. 7) доминируют, с одной стороны, упование на помощь и поддержку наделенных влиянием людей (модификация советского блата), на волю случая, с другой – установка на инструментальное, имморальное действие, когда для достижения цели все средства хороши.

Обратим внимание на низкий ранг таких качеств, как честолюбие, амбиции, которые как раз должны были бы быть значимы для человека, ориентированного на успех и карьеру, особенно молодого. Эти качества традиционно воспринимаются в патерналистском и уравнительно-коллективистском советском обществе как негативные или вызывают по меньшей мере настороженность. Акцентирование роли внешних по отношению к человеку факторов достижения успеха сочетается с довольно негативным и завистливым восприятием успешных людей среди молодежи, особенно – ее наименее адаптированной части.

Уже то, что в качестве значимых условий или средств достижения успеха и карьеры молодые выделяют негативно оцениваемые в массовом сознании явления – блат, использование властных ресурсов, связей, циничный, эгоистичный расчет, прагматизм, – есть механизм дисквалификации, понижения ценности успеха, карьеры как социального факта. Такое видение дает молодому человеку как бы оправдание, моральную разгрузку, освобождает от необходимости стремиться к большему, делать карьеру, поскольку существующие средства и способы не годятся для честного человека.

С другой стороны, лишь 21% опрошенных молодых скорее не согласны или совершенно не согласны с высказыванием, что «цели оправдывают средства» (согласны 47%). То есть распространенность негодных средств достижения успеха служит оправданием собственной готовности действовать так же, как все, принимать существующие практики и их использовать. Амбивалентность представлений о социальном успехе (что сочетается с декларативными утверждениями о значимости для себя, для внутреннего употребления порядочности, честности, морали, нравственности и пр.) вселяет в человека не только неуверенность, страх и тревогу по поводу своих возможностей и перспектив, даже о ценности своей собственной жизни, но и становится питательной почвой для рессентимента, широкого распространения чувства обиды, несправедливости жизни. Это и есть пресловутое двоемыслие советского человека.

Такое понимание успеха служит лишь маркером адаптированности к существующим реалиям и не предполагает выстраивание своего будущего как сложной системы социального взаимодействия. Будущее как бы вытесняется, серьезно не планируется, не рационализируется, а настоящее не выстраивается в общую причинную связь событий прошлого и будущего.

Подобную беспечность относительно своего будущего (сочетающуюся с высокой удовлетворенностью своей жизнью и, что, наверное, еще важнее – с высокой удовлетворенностью своими успехами) следует рассматривать как превращенную прежнюю, родительскую зависимость от системы вместе с советским же ощущением бесперспективности, невладения собственной жизнью. Не случайно даже среди самых обеспеченных и успешных молодых в России большинство признают, что не могут (да и не хотят) влиять на политическую ситуацию, не в силах отстоять свои права, неспособны противодействовать произволу власти.

Именно это свидетельствует о воспроизводстве (и преобладании) среди молодых недостижительских ценностей и ориентаций, немодерных установок и ценностей. Репродуцируется опыт предшествующих поколений, но на ином материале и с иными средствами.