Авторитаризм как продукт народовластия

Современное состояние российской политической системы и государственности вызывает острые споры и полярные оценки. Одни политики и эксперты считают политический режим, сложившийся в стране к началу 2008 года, откровенно антидемократическим, даже авторитарным, грубо и явно не соответствующим основным положениям Конституции России. Другие настаивают на том, что некоторые национальные особенности развития российской государственности ни в коей мере не перечеркивают его в целом демократической направленности.

По «странному стечению обстоятельств» почти все апологеты сформировавшегося режима находятся у власти или приближены к ней, а критики – отлучены от нее. Однако, как утверждал Стендаль, «чем умнее человек, тем меньше он принадлежит своей собственной партии». Поэтому наиболее умные и дальновидные из оппонентов вынуждены признавать некорректность крайних и категоричных мнений.

С одной стороны, невозможно отрицать, что имеющийся сегодня у российских граждан объем прав и свобод явно выше, чем у жителей классического авторитарного государства. С другой – нельзя не замечать, что за последние восемь лет настойчиво и последовательно ограничиваются избирательные права, сворачивается политическая конкуренция, ликвидируется разделение властей, ставятся под все больший государственный контроль основные средства массовой информации.

Попытки идеологически переварить существующие политические реалии привели к изготовлению таких концептуальных блюд, как теории «управляемой демократии» и «суверенной демократии». И хотя первая из них нацелена на осуждение, а вторая – на оправдание взятых на вооружение методов функционирования российской государственной власти, обе сходятся в одном: созданный в нашей стране политический режим является пусть особой, очень специфической (со знаком «плюс» или «минус» в зависимости от точки зрения), но все же формой демократии. Предложенные же для ее характеристики эпитеты, хотя и имеют под собой некоторые основания, все же представляются неточными, не отражающими сущности переживаемого российским государством периода.

Лукавство и искренность апологетов

Неуправляемой демократия как форма государства не может быть по определению. Различаются лишь способы, стили и формы управления демократическими процессами со стороны бюрократии – неизбежного продукта любой государственности. Поэтому для адекватного определения современного политического режима, сложившегося в нашей стране, необходимо конкретизировать характер и степень такой управляемости. Что же касается суверенитета, то он представляет собой атрибут, неотъемлемое свойство государственности. Если отправление властных полномочий не обладает суверенностью, то есть верховенством, самостоятельностью и независимостью, то его никак нельзя признать демократическим. Хотя бы по той причине, что в таком случае оно не носит государственного характера.

Исторически концепция «суверенной демократии» выросла на отрицании некоторых элементов политической действительности 90-х годов. Особенностью того времени было довольно сильное влияние представителей крупного российского капитала (так называемых олигархов) и некоторых зарубежных институтов на принятие государственных решений. Однако это не означало потерю Россией суверенитета, то есть государственной независимости. Постановка задачи минимизации такого влияния понятна и оправданна. Но она не имеет ничего общего с восстановлением суверенности, которую мы не теряли.

Будучи продуктом изощренного ума, теория «суверенной демократии» лукава и искренна одновременно. Лукава потому, что не оправдывает и десятой доли политических преобразований, проведенных администрацией президента Путина. Руководствуясь ею, в частности, невозможно логично объяснить необходимость отмены выборов губернаторов и депутатов-одномандатников, «драконовское» законодательство о политических партиях, установление тотального контроля над палатами Федерального собрания, судебной системой и основными средствами массовой информации. Можно спорить по поводу целесообразности этих мер, но к укреплению государственного суверенитета они не имеют никакого отношения.

Честна же рассматриваемая концепция потому, что нынешний политический режим действительно связан с возвращением «суверенитета», или, другими словами, монополии на государственную власть тому, кто единственно и может на нее претендовать, – бюрократии. За последние восемь лет российский бюрократический класс, придя в себя после «разгула демократии» 90-х, сплотился вокруг центральной власти и последовательно провел патернализацию политической жизни. Причем проделано это было с ювелирным использованием демократических форм и атрибутов. Сложившийся в результате политический режим я предлагаю именовать монопольным бюрократическим правлением (МБП).

Как и любой другой общественно-политический процесс, установление и укрепление МБП происходит в силу ряда объективных и субъективных условий. Вот главные из них.

Во-первых, усталость общества от перемен и острая потребность в стабилизации. Такой этап, когда требования свободы и справедливости сменяются жаждой порядка и спокойствия, характерен для финала любой демократической революции. Накопившаяся от революционного хаоса апатия, помноженная на социальные лишения, рождает массовую тягу к укреплению власти, обеспечению хоть какой-нибудь стабильности. На этой волне бюрократия легко обеспечивает свою монополию, не столько даже используя аппарат принуждения и методы обмана, сколько апеллируя к общественному мнению.

Во-вторых, консолидация бюрократического класса. Это важнейшее условие преодоления политической конкуренции и установления монополии на власть. Внутренние противоречия, естественно, остаются, но они загоняются вглубь. На смену публичной политической борьбе приходит теневая, закулисная, «подковерная». Единство бюрократии является основной несущей конструкцией МБП. Не случайно поэтому его российские архитекторы дали своей партии власти соответствующее название.

В-третьих, слабость и разобщенность либерального движения. Государственный патернализм доминирует тем сильнее, чем слабее в обществе организовано сопротивление ему. Полная деморализация либеральных политических сил и укоренение МБП в современной России не просто совпали по времени, а стали взаимосвязанными сторонами одного процесса.

В-четвертых, благоприятная экономическая конъюнктура. Сверхдоходы, получаемые современной Россией от продажи нефти и другого сырья на мировом рынке, распределяются так, чтобы и волки (коррумпированная бюрократия) были целы, и овцы (послушное общество) сыты.

Народ и власть: брак по расчету

Вопреки расхожему в оппозиционных кругах мнению МБП следует все же считать разновидностью демократического режима. Хотя бы потому, что он устанавливается не силовым путем, а в соответствии с народным волеизъявлением. Обеспечивая слабому, уставшему, патерналистски настроенному обществу определенный уровень потребления, бюрократический класс с его полного согласия захватывает государство в свое монопольное владение. В начале 2000-х таксист в одном из российских городов пояснил мне, почему он голосовал и будет голосовать за действующего мэра: «Он, понятное дело, ворует, но и нам кое-что перепадает». Таково весьма распространенное в народе суждение: воровать с прибылей – не грех, если подобный способ правления обеспечивает большинству населения какую-никакую стабильность и сытость. В жертву этому приносится значительная часть политических и экономических свобод.

Нельзя сказать, что МБП отражает коренные интересы общества, но присутствующие в нем настроения поднаторевшая бюрократическая верхушка улавливает чутко. «Суверенная демократия» воцаряется не рывком, а постепенно вызревает как продукт народовластия. Да, это не дитя любви, но и не плод изнасилования. Скорее – брак по расчету между хитрой властью и доверчивым народом, между изворотливой бюрократией и равнодушным «чавкающим» обывателем. При всем том МБП представляет собой самую нелиберальную форму демократии. Этот режим олицетворяет реванш и торжество государственного патернализма в условиях формального следования демократическим принципам и при внешнем сохранении демократических институтов.

В западной политологической литературе XX века было сформулировано понятие полиархии как наиболее развитой в демократических условиях, либеральной политической системы. По мнению одного из авторов этого термина, Роберта Алана Даля, полиархию отличает семь базовых признаков: близкое к универсальному избирательное право; право участвовать в общественных делах; справедливо организованные выборы; надежная защита выражать свое мнение, включая критику правительства; существование альтернативных и часто конкурирующих между собой источников информации, выведенных из-под правительственного контроля; высокая степень свободы создания разнообразных организаций, включая оппозиционные партии; относительно высокая степень зависимости правительства от избирателей и результатов выборов. Не правда ли, складывается впечатление, что творцы МБП внимательно изучили атрибуты полиархии и при конструировании современной российской государственности пошли строго противоположным путем?

Таким образом, МБП выступает в качестве антипода полиархии, образуя с ней два полярных состояния демократического режима. Если последняя обеспечивает максимальное разделение властей и честное политическое соперничество на правовых началах, то суть первой – в концентрации власти и фактической ликвидации политической конкуренции, заменяемой жалкими суррогатами.

Бюрократия вырабатывает идеологемы, призванные обосновать ее монопольно властное положение. Надо признать, что эти идеологические семена находят благодатную почву в обыденном массовом сознании, притупленном и развращенном многовековым влиянием государственного патернализма. Остановимся на некоторых постулатах, настойчиво внушаемых нам так называемыми государственниками, выполняющими на деле роль штатных и нештатных бюрократических идеологов.

Идеологические хиты

Идея сильного государства. Это своего рода сверхустановка, главный идеологический «хит» бюрократии. Примечательно, что распространяется и внедряется она без особой аргументации. Сильное государство рассматривается как самоценность, что органично ложится на социально-психологическую среду периода окончания демократической революции.

Более пытливым, разумеется, разъяснят, что сильное государство необходимо для наведения порядка, борьбы с преступностью, решения социальных задач, обеспечения обороны страны и национальной безопасности. Но при всем том будут всячески камуфлировать три фундаментальных обстоятельства. Во-первых, на деле усиливать предполагается лишь исполнительную власть, а отнюдь не законодательную и, тем более, не судебную. Во-вторых, бюрократическое усиление государства всегда происходит за счет ослабления позиций общества и личности, путем существенного сужения пространства свободы. Подобно вампиру, государственная власть набухает, обескровливая питающие свободу социальные сосуды. В-третьих, реальной целью МБП является не сильное – то есть, по сути, авторитарное – государство, а слабо зависимый от общества, но послушный бюрократии, смазываемый взятками и «откатами» государственно-властный механизм.

По-настоящему сильная государственность, как правило, заражена мессианством. Диктаторский режим нередко используется правителями для определенной модернизации страны, осуществляемой «на костях» соотечественников с помощью массовых репрессий и чудовищных ограничений свободы. Реформы Петра I, сталинские индустриализация и коллективизация – ярчайшие для нашей страны исторические примеры функционирования авторитарной государственности, катком прокатывающейся и по самой бюрократии. Не случайно в народной памяти кровожадные тираны остаются выдающимися государственными деятелями. И не только в силу внутренней солидарности с пресловутыми тезисами о цели, оправдывающей средства, и о неизбежной участи щепок при рубке леса. Дело еще и в том, что диктаторы-реформаторы, периодически подвергая карательным мерам представителей политической элиты, выражают чаяния миллионов людей о суровом наказании злокозненных бояр и нечистых на руку чиновников как главном рецепте борьбы с бюрократическим произволом.

В сравнении с классическим авторитаризмом МБП оборачивается вполне бархатным режимом, при котором бюрократический класс стремится обезопасить себя от потрясений и репрессий. Жертв и разрушений здесь уже значительно меньше. Равно как подвигов и рекордов. Агрессивную государственную идеологию «мобилизаций и маневров» сменяет массовая психология «обогащения и потребления».

В целом такая смена приветствуется гуманистическим сознанием. «Ворюга мне милей, чем кровопийца», – утверждал Иосиф Бродский. Надо только иметь в виду следующее. Государство, монопольно управляемое бюрократией, в принципе не способно ни на какую модернизацию. МБП образует режим, паразитирующий на имеющихся в стране ресурсах и накоплениях, но блокирующий качественные социально-экономические реформы. Разнеженная коррупцией бюрократическая власть не может ни «взбодрить» страну силовыми методами, ни создать условия для свободной самореализации личности. В связи с этим тщетны призывы лидеров российского государства о преодолении инерционного развития, о необходимости поддержки творческого меньшинства. Реализация этих призывов невозможна без изменения политической «системы координат», восстановления конкурентной политической среды, изменения патерналистской атмосферы, питающей коррупционно-потребительский бум.

Идея перманентной борьбы с внутренними и внешними врагами – старое, испытанное еще с тоталитарных времен идеологическое оружие бюрократии. Она направлена на оправдание усиления карательных, полицейских и милитаристских функций государства и одновременно используется для нагнетания социальной напряженности и политической расправы с наиболее опасными противниками власти. В условиях МБП применяется дозированно, с соблюдением определенных пропорций. Образ врага здесь необходим для сплочения нации вокруг центральной власти. Тем более что ничего позитивного паразитирующая бюрократия обществу предложить не может. Вместе с тем бюрократия не может и «перегибать палку», поскольку сильный страх и различные фобии плохо сочетаются с потребительской психологией населения, на которой зиждется соответствующий политический режим.

Идея особого пути хорошо прижилась на российской почве. Когда не срабатывают другие оправдания МБП, всегда можно сослаться на нашу «национальную исключительность», «народный менталитет», «исторические традиции». Как заметил один из выдающихся сыновей творца текста советско-российского гимна, нашей стране якобы свойственна тяга к вертикали власти и горизонтали культуры. Другими словами, обреченность русского народа на рабскую покорность и униженность перед государством скрашивается стихами Пушкина, прозой Толстого, музыкой Чайковского и картинами Репина.

За историческую особенность России выдают потребность в едином, крупном государстве. Необходимость такого государства действительно имеет исторические корни. Однако она возникает и реализуется практически во всех странах, расположенных на разных континентах. Ценность государственной целостности на своем опыте осознали и восприняли народы Америки и Великобритании, Германии и Франции, Индии и Израиля и т.д. Да, у каждой страны своя история. Но закономерности формирования государственности носят общий характер при всех национальных нюансах и оттенках.

Что на самом деле исторически выделяет Россию, так это отсутствие традиций политической конкуренции, неразрушительной для фундамента государственного строя. С древнейших времен на Руси победитель получал все, а проигравший превращался в изгоя, если вообще сохранял голову. Поэтому политическая борьба протекала в границах от «боев без правил» до «бунта, бессмысленного и беспощадного». Причина в том, что в России не сложилось объективных оснований для разделения политического класса, раскола правящей элиты. Таких, что породили противостояние тори и вигов в Англии, Севера и Юга в США, а, скажем, в современной Украине – запада и востока. В перечисленных и некоторых других странах на определенном этапе развития естественный раскол бюрократии получил институциональное воплощение в виде двух или более партий, периодически меняющих друг друга у власти и в оппозиции. Это в конце концов и предотвратило установление в них МБП. В отличие от нашей страны, где подобного рода режим сформировался вполне закономерно.

Однако «закономерно» – не значит «неизбежно», «фатально» и «навечно». Не хочется мириться даже с тем, что «надолго». Под натиском государственного патернализма, захватившего ключевые политические плацдармы и оккупировавшего умы, свобода в очередной раз уступила большую часть российской территории. Но это не конец битвы. Свободе еще предстоят партизанские бои, выход из окружения, прорыв на оперативный простор и переход в наступление. В самый разгар «суверенной демократии» трудно поверить в такие перемены. Что ж, летом 42-го май 45-го тоже представлялся очень далеким. Знаю это по рассказам деда-фронтовика. Он был по-настоящему русским человеком: всю жизнь служил государству и воевал за свободу.