Антон Олейник Говорят, в языке эскимосов есть несколько десятков терминов, описывающих цвет снега – основного элемента их среды проживания. Русский язык богат на термины, описывающие коррупцию как нарушение установленных правил, регламентов и этических норм в личных или узкогрупповых интересах.
Здесь и сохранившиеся со времен Михаила Салтыкова-Щедрина «мздоимство» (получение чиновником дополнительных доходов за выполнение служебных обязанностей) вкупе с «лихоимством» (получением дополнительного вознаграждения за нарушение или невыполнение этих обязанностей). И термин «откат», используемый для описания вознаграждения чиновника не до, а после предоставления им услуг в обход установленной процедуры.
Если где-то живой характер русского языка и проявляется наиболее наглядно, так именно в этой сфере: новые слова и обороты продолжают возникать, отражая все усложняющуюся действительность и радуя языковедов и просто любителей русской словесности. Последняя новация, пока еще не успевшая найти отражение в толковых словарях, – слово «распил». Помогая лингвистам, один начальник отдела федерального министерства так определил этот элемент новояза: «Есть два вида коррупции: сверху и снизу. Сверху – это когда пилят бюджет и до кого-то докапливает, снизу – это когда собирают с бизнеса и эти деньги поднимаются наверх... Те, кто пилит бюджет, – да, там уже все отрегулировано и в принципе есть определенные негласные правила, когда это еще прилично, а когда это уже совсем неприлично. Когда они все распилят, а когда они еще какой-то результат получат и его продемонстрируют: вот, смотрите, сделали все-таки что-то, несмотря ни на что». (В 2006 году были проведены интервью с государственными служащими в рамках исследовательского проекта об особенностях властных отношений в России, в котором принимали участие профессор Светлана Глинкина, доктор Карин Клеман, кандидат экономических наук Наталья Апарина, Евгения Гвоздева и автор – в качестве координатора. Имена респондентов не указываются ввиду гарантий конфиденциальности, предоставленных при организации интервью, и этических принципов проведения социальных исследований.)
В этих условиях объявление коррупции главным объектом борьбы равносильно подрыву одного из живительных источников русского языка. Если бы Россия по-прежнему оставалась самой читающей в мире нацией, то этого делать, видимо, не следовало бы. Сокращение тиражей периодических и художественных изданий (которое может стать обвальным, если все-таки произойдет резкий рост тарифов на подписку) убивает в нас лингвистов и позволяет сконцентрироваться не на эстетическом, а на прагматическом восприятии коррупции. Да и о высоком стиле ли думаешь, наблюдая приближающееся одухотворенное лицо сотрудника ГИБДД или склоненную над бумагами (боже, как тяжела, должно быть, его работа) фигуру сотрудника ОВИРа? В такие моменты готов, пожалуй, выучить и английский с его убогим словом bribe (взятка).
Президент Дмитрий Медведев, инициируя подготовку национального плана по борьбе с коррупцией (сначала еще до своего избрания, в ходе предвыборной встречи 27 февраля этого года в Нижнем Новгороде, а затем подписав в этой связи 19 мая один из первых своих указов после вступления в должность), однозначно отдает приоритет прагматическим интересам россиян перед лингвистическими. План имеет, как отмечали СМИ, три уровня: юридический, предусматривающий ужесточение законодательства; профилактический, касающийся «ликвидации условий для коррупции» через обеспечение прозрачности действий чиновников и верховенства закона и регламентов; «просветительский», посвященный правовому воспитанию чиновников и граждан.
Учитывая многообразие коррупционной действительности, окружающей нас, как снег – эскимосов, самым проблемным представляется, в том числе и по признанию самого автора инициативы, второй уровень. Как искоренить коррупцию, если она является не исключением из правил, а самим правилом? Введением регламентов, принуждением к их исполнению и упрощением бюрократических процедур здесь не ограничиться. Все это мы уже проходили – в ходе недавно почившей в бозе административной реформы с ее ориентацией на транспарентность и принципом «одного окна», из которого, как по мановению волшебной палочки, должны были появляться требуемые документы, решения и услуги. Не появились.
Не появились по простой причине (что отнюдь не облегчает смирение с ней): побороть коррупцию, не меняя при этом всю систему властных отношений, в которой она укоренена, просто невозможно. «Простые» решения проблемы коррупции не работают и в других странах. Взять, например, Перу, для которой, собственно, и были изначально разработаны Эрнандо Де Сото многие решения, легшие впоследствии в основу административной реформы в России: удешевление государственного аппарата и предоставляемых им услуг, обеспечение транспарентности их предоставления, упрощение административных процедур и так далее. Несмотря на непосредственное – на определенном этапе – участие Де Сото в реформировании государственного аппарата в этой стране, индекс восприятия коррупции там продолжает уменьшаться (то есть сама коррупция – увеличиваться). В 1998 году он равнялся по десятибалльной шкале 4,5, в 2002 году – 4,0, в 2007-м – 3,5 (в России – 2,3).
Дело в том, что простые решения затрагивают лишь верхний слой коррупционных практик, оставляя в неприкосновенности те структуры и источники, которые ее постоянно подпитывают. Крайняя асимметричность отношений между теми, кто властью наделен, и лишенными ее – один из таких источников. Юрист и социолог Александр Яковлев в своей книге «Социология экономической преступности» справедливо замечает, что «взятку дает тот, кто находится в подчиненной позиции и вследствие этого пытается дачей взятки уменьшить асимметрию в своих отношениях с лицом, обладающим большими полномочиями». Поэтому, не поменяв дистанцию власти, то есть максимально приемлемое неравенство в распределении властных полномочий, побороть коррупцию затруднительно.
Или взять те же самые административные барьеры. Как их снизить окончательно и бесповоротно, чтобы не возникали снова уже в новом месте, если они фактически обеспечивают применение одной из техник воспроизводства и укрепления сложившейся модели власти, а именно описанного еще Максом Вебером доминирования в результате наложения интересов? Некоторые экономисты сравнивают административные барьеры со шлагбаумами на платной дороге: можно, конечно, поехать по «бесплатному» шоссе, перегруженному и в колдобинах, но в интересах самого автомобилиста заплатить за доступ и поехать спокойно и с ветерком, признав при этом право установившего шлагбаум недоинвестировать в «бесплатное» шоссе и взимать плату за безопасный и комфортный проезд. Вроде речь не идет о вымогательстве – выигрывает-то и автомобилист, но ведь при этом ветшает «бесплатная» инфраструктура и растет благосостояние – и власть – установившего шлагбаум.
К слову – не отсюда ли возрождение интереса к транспортной системе, которое отражает крупнейший в постсоветское время инфраструктурный проект, о котором недавно писали газеты, – федеральная целевая программа «О развитии транспорта в РФ до 2015 года» стоимостью в 13,5 трлн. руб.? Дороги будут строить, но ведь чаще всего – не забывая поставить на них шлагбаумы!
В общем, если за коррупцию браться всерьез, то пожертвовать придется интересами не только лингвистов, но и всех тех, кто на протяжении веков строил всю систему «русской власти» (как ее называют Юрий Пивоваров, Виктор Макаренко и ряд других исследователей), постоянно эту коррупцию воспроизводящую и подпитывающую. Иными словами, менять придется ту модель, которая и привела нынешнего президента к власти. Если ему удастся остаться последовательным и пойти до конца в реформировании системы власти, то приставка «великий» к слову «реформатор» будет не простой «фигурой речи». Если нет – то получится «как всегда».
