Сергей Степашин
Те, кому труд не сулит богатства, часто думают, что в советском прошлом все дороги вели к благополучию.
Фото Алексея Калужских (НГ-фото)
Не раз пользовался любезностью «НГ», участвуя в проводимых газетой дискуссиях или выступая со статьями по будоражащим общество вопросам – либо в своем казенном качестве, либо как представитель организаций гражданского общества. На этот раз хотел бы пригласить к дискуссии моего неожиданного оппонента – уважаемого мною руководителя газеты и политолога Константина Ремчукова. В номере от 03.04.08 он выступил со статьей «Неравенство может быть справедливым», в которой комментирует мое недавнее высказывание о диспропорциональном количестве миллиардеров в России на фоне угрожающей консервации бедности в стране и о необходимости преодоления чудовищного имущественного разрыва во избежание социальных рисков.
Автор приводит доказательные в текущем плане доводы об отсутствии прямой связи между ростом разрыва в доходах и уровнем политической нестабильности в стране, не разделяет предположения о социальной опасности имущественного расслоения общества и считает, что в любом случае не этот фактор является подлинным источником несправедливости в России. Не услышав тезис своего оппонента «Не меньше богатых, а меньше бедных – вот повестка дня», он напоминает ему о марксистской догме, согласно которой эта самая несправедливость как следствие классовых антагонизмов заканчивается революцией. Но ведь так и произошло, Константин Вадимович. В 1917 году. В России. Именно здесь мечтой широких страт населения о справедливости – самой вымученной и болезненной национальной идеей в сравнении с другими нациями – оказалось возможным чудовищно злоупотребить. Почему?
«Чувство локтя»: трудности перевода
В Западной Европе в XVII веке возникает либерализм как отрицание контроля со стороны Католической церкви над убеждениями и повседневной житейской, в том числе и трудовой, практикой людей. Первое нравственное выражение либерализма – протестантизм, который заклинаниям о том, что надо жить одним лишь духом, противопоставил представления о труде как лучшей форме служения Богу. Формируется протестантская трудовая этика – величайшая бытовая, если можно так выразиться, философия работящих людей. Протестантские страны – Англия, Швейцария, Нидерланды, германские государства – оказались впереди стран, сохранивших католичество. Так осталось во многом и сейчас.
Протестантская трудовая этика в сочетании с либерализмом – это достижение индивидуального успеха, ориентация на примат индивидуума над государством. «Чувство локтя» в англосаксонском понимании, то есть расталкивание остальных на пути к личному результату, побудило одного из идеологов либерализма Дж. Роулза выступить с призывом: «Социальные и экономические неравенства должны быть сглажены таким образом, чтобы они вели к наибольшей выгоде наименее преуспевающих». Так Европа пришла к реформизму, то есть социал-демократии, которая отрицает силовое решение антагонизмов, порождаемых неравенством. Вот почему советские студенты 60–70-х, как справедливо отмечает Константин Ремчуков, отказывались понимать логику марксистской догмы о неизбежности революции.
В России в силу исторических, природных, геополитических причин менталитетом «массового человека» стало то, что вошло в наш политический вокабуляр как «общинность». «Чувство локтя» в отличие от англосаксонского его толкования понимается как коллективизм. Общинность подразумевает главенство духовного над материальным, уважение к державному скипетру и, стало быть, достаточно массовое благоговение индивидуума перед государством. Это и идея нравственного самопожертвования, боль за судьбу обездоленных, духовность, обостренное чувство справедливости. Эти качества не раз оказывали добрую услугу Отечеству.
Культивация щукарей
Но общинность имела и имеет в России и иные аспекты. Крайним выразителем ее недоброкачественных сторон можно, пожалуй, назвать хрестоматийного деда Щукаря, которого нам в советских школах предписывалось считать подлинно народным символом. А ведь никчемнейший мужичонка. Такому и раскулачивание, и расказачивание – «любо». Вот это и есть охлократическое понимание справедливости и равенства. Но ведь факт, что свойственная россиянам вообще обостренная, порой до болезненных форм идея справедливости в ее каноническом, библейском толковании проходит сквозной темой через классическую отечественную литературу.
Увы, стремление к справедливости не раз выливалось в трагедию российского выбора. В XIX веке был провозглашен террор индивидуальный – радикалы верили, что революционные акты насилия против тиранов могут изменить судьбу народа. Вслед за этим была произнесена известная фраза: «Мы пойдем другим путем». И начался террор массовый. Это стало еще большей трагедией русской идеи справедливости.
Этой идеей кощунственно злоупотребили борцы за «народную долю и вселенское счастье», пламенные прогрессисты конца XIX – начала XX века, «революццеры», как их называл Брехт. Они с успехом проэксплуатировали настроение щукарей. Несомненная массовость этого вида людей – вот причина российского исторического феномена: «революццеры» в годы интервенции и в Гражданскую войну выстояли, потому что имели широкую базу, верой представителей которой в достижение равенства и справедливости глумливо злоупотребили. Если мы признаем это, то согласимся, что у советской власти были все основания культивировать щукаревских клонов – homo soveticus. Потребности развития страны окультуривали этих людей, очень многим из них прививали интерес к труду. Наверное, не протестантский. Скажем, трудолюбие ради личного честолюбия. И хорошо. Пусть так и будет. Где-то протестантская трудовая этика, где-то – иная.
В России Прудон жив
Но социалистическая эволюция вида homo soveticus едва ли реабилитировала отвергнутую теорию Ламарка о наследовании приобретенных свойств. У девяти поколений подопытных объектов удаляли один и тот же элемент организма, но у десятого он возрождался вновь. Так и в социальной инженерии. Весьма результативно практиковавшееся некогда уголовное наказание за пятиминутное опоздание на работу не вытравило из нас абсентеизм. Знаменитые «сталинские колоски» ныне, в третьем-четвертом поколении, не сдерживают, как некогда, нашу симпатию к народной, увы, присказке: «Отчего ж не воровать, коли некому унять». За эпохой, когда на одной чаше весов был граненый стакан, а на другой – партбилет, воспоследовал атавистический взрыв алкоголизма. Один из братьев из известной семьи как-то прилюдно заявил: мол, в России пьяными на тракторах разъезжают и книги не читают. Столь яростная генерализация свойств части собственного народа – конечно же, яркий отечественный вклад в сокровищницу русофобии. Но и соринку в собственном глазу заметить тоже небесполезно. Нетрезвый тракторист, что и говорить, во взаимоотношениях с демократическими институтами уподобляется персонажу крыловской басни, пытающемуся освоить очки. Попытка применить неведомое устройство была контрпродуктивной.
Отсюда и сложности в формировании гражданского общества – наиболее эффективного инструмента достижения справедливости и обуздания бюрократии. Ее засилье действительно вызывает отторжение общества, страдающего от чиновничьей «административной ренты» и иного произвола. Замечу, что политическое содержание независимого внешнего финансового контроля, утверждающегося в России, заключается в принципиальном отделении государства как высшей ценности от органов исполнительной власти, то есть от государства как бюрократии. Именно для того, чтобы защитить государство как ценность, обуздать бюрократию, необходимо и дальше развивать институт независимого государственного аудита, подкрепленный взаимодействием со СМИ, другими институтами гражданского общества.
Культивировавшийся и в царской России, и в СССР приоритет государства над личностью (а в СССР вдобавок и равенство в нищете) до сих пор оборачивается массовым ожиданием государственного патернализма. В ходе недавних опросов до 70% респондентов ответили, что они скорее ожидают получения благ от государства, нежели готовы сами бороться за их достижение. Это тоже идет от не лучших сторон нашей «общинности». И – обостряет ложно понятое ощущение неравенства. У нас все еще живуча патриархальная неприязнь к «богатым». Огульно используется обвинение – «украл» (у государства, у конкурента). То есть повторяют знаменитое прудоновское «собственность есть кража». Эта фраза утратила актуальность для стран с устоявшимися цивилизованными рыночными отношениями – вместе с ушедшей эпохой, когда она была произнесена. Но не бесспорно было бы считать, что изречение французского мыслителя неактуально для новейшей истории нашей страны.
Выступая в Москве на семинаре по итогам приватизации в России, нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц назвал происшедшее «экзотическим», не имеющим аналогов ни в одной стране: по его словам, произошло присвоение ограниченным кругом лиц важнейших секторов общественной собственности, прежде всего природных богатств, принадлежащих от Бога всему народу, – при том, что ни народ, ни государство не получили адекватной финансово-экономической отдачи. Для сведения читателей: в ходе проверки «залогового» этапа приватизации было установлено, что сумма кредитов, полученных государством от передачи федерального имущества в залог, равнялась сумме «временно свободных средств» федерального бюджета, размещенных Минфином в банках, которые и стали победителями в залоговых аукционах.
Многим хочется revolo
Легко представить, сколь гнетущим было воздействие итогов приватизации на граждан. Они стали свидетелями замены советской модели «равенства в нищете» на новую матрицу: неравенство доступа к природным богатствам, право на которые все граждане имеют от Бога. И что, была ли здесь соблюдена справедливость?
Деморализация миллионов, вызванная очередным надругательством над справедливостью, особенно наглядно являет себя во время мемориальных митингов у Соловецкого камня на Лубянке. Малочисленность их участников, выступающих против повторения прошлого, то есть экспроприаций, ликвидации работящих граждан, дегуманизации человека, – их малочисленность лишь оттеняет миллионные цифры задерганных и безразличных к происходящему граждан, втихую страждущих справедливости. Триумф надежды над опытом состоялся, по крайней мере в результате путинских мер по упразднению «семибанкирщины» и выстраиванию цивилизованных отношений между бизнесом и властью. Не это ли – одна из причин зафиксированного автором социального спокойствия?
И все же, если бы граждане знали изначальный, возникший в Древнем Риме смысл слова «революция», то многие из них возопили бы: revolo, хочу назад. К гарантированной пайке. К вездесущему парткому. К «сильной руке». Между тем известно, как в XX веке история распоряжалась упадническими, охлократическими настроениями граждан. Эти настроения и в веке нынешнем ежегодно выплескиваются на улицы в день рождения Сталина. Его призрак, как считает вполне себе респектабельная газета отечественной интеллектуальной оппозиции, бродит по России, потому как Сталин, мол, актуален для «русского мира». То есть, если использовать строки из одного странного стихотворения Анны Ахматовой, для «благодарного народа», голос которого доносится до Вождя: «Мы пришли сказать: где Сталин – там свобода». Эти настроения – вот что страшно, Константин Вадимович, а не досадное недоразумение с неверным толкованием «идей Степашина».
Развести локомотивы
Эти настроения проявились и в ернической реакции интернет-сообщества на статью Константина Ремчукова. Он-де отстаивает классовые интересы богатеев. Лексика-то какая┘ Ну написали бы: интересы людей деятельных, самодостаточных, благополучных. А ведь интернет-юзеры – продвинутая часть граждан. На таких, как они, в начале XX века были рассчитаны призывы Буревестника революции. А в начале века XXI этот контингент уже включен одной политической партией в «ширящуюся армию лиц наемного труда, выступающих за социальную революцию», – видать, на каждом историческом этапе в России найдется свой буревестник. Речь идет о проекте новой редакции программы КПРФ: «Российская история подтверждает взгляд на роль революций как локомотивов истории». Эту партию в той или иной мере поддерживает одна треть россиян.
Ну и в заключение – о локомотивах. Люди рождаются разными. Неравенство будет всегда. Но и справедливо будет, если равенство сумеем обеспечить на старте, в доступе к социальному лифту. Равенство стартовых возможностей затруднит политические игры борцов «за народное счастье». Количество богатых в любой стране – это хороший показатель, при условии, конечно, что палаты каменные нажиты трудом праведным, а количество тех, кого в западной социологии называют socially disadvantaged, сведено до некритического минимума. В известном смысле богатые – локомотив для социально-экономического продвижения страны. Другое толкование локомотива, как отмечено выше, дает одна из наших парламентских партий. Нам бы сообща озаботиться тем, чтобы эти локомотивы не шли встречным курсом. В их столкновении произойдет еще одно надругательство над российской мечтой – мечтой о справедливости.
