Владимир Лукин
За текстами Юрия Карякина всегда различимы его страсть, его энергия, его пристальный взгляд.
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)
У людей карякинского склада (таких людей очень мало, а сам он – один) нет профессии в строгом смысле этого слова. Зато есть призвание. Это призвание – беспокоить, будоражить человеческую совесть. Думаю, для нашей страны в наше время эта профессия – главная. Метод его работы – отыскать в кладовых культуры (российской и всемирной) то вечное, что особенно необходимо для нашего времени, жгуче взыскуемо им. И, постигнув все это самому, буквально вдолбить, вбарабанить постигнутое в наши глухие души и ленивые мозги.
Как говорят в Китае, для того чтобы хлопнуть в ладоши, надо как минимум иметь две ладони. В карякинском случае этими двумя ладонями стали как содержание его слов и текстов, так и сам их носитель.
Харизма интеллигента
Начнем со второго. Юрий Карякин, несомненно, является личностью харизматической. Вряд ли понятие «харизма» можно рационально определить. Его можно только почувствовать.
Впервые я встретился с Юрием Федоровичем в январе 1965 года в Праге, куда приехал работать в журнал коммунистических и рабочих партий «Проблемы мира и социализма». Карякин уже работал там несколько лет. Познакомила нас моя подруга по Институту мировой экономики и международных отношений Ирина Зорина, приехавшая на работу в журнал чуть раньше меня. Мне суждено было стать другом тогда еще складывавшегося не без трудностей семейного дома Карякиных.
Я быстро понял, что Юрий в журнале занимает особое место. Он был несомненным нравственным авторитетом. При том что в бытовом смысле Юра в то время отнюдь не был ангелом. Просто всё или почти всё, что было яркого, игрового, азартного, задорного, я бы даже сказал – хохмаческого, в незаурядной пражской колонии российских интеллигентов, крутилось вокруг него. Карякина особенно сильно любили и особенно ожесточенно ненавидели. Он был фактурным человеком. А следовательно – резким вызовом. Чему? Прежде всего не идеологии, а скорее, эстетике, стилистике советского существования. Ну какая-то несоветская у него была манера ходить, говорить, слушать, спорить, смотреть в глаза начальства. Какая-то раскодировка советской ритмики. Да и писать он норовил не по-советски, хотя и вставлял в текст (совершенно искренне) привычные тогда для всех нас обороты и клише.
В общем, харизму не опишешь. Харизма – это, с одной стороны, собственный внутренний импульс, сигнал, за которым и естественная органическая сила характера, и тщательно переработанный, перепаханный жизненный опыт, ставший частью натуры и предвестником судьбы. Но, с другой стороны, харизма – это всегда встреча. «Душа ждала кого-нибудь. И дождалась». В отношениях с Карякиным градус общения всегда высок. Знак мог меняться с плюса на минус и обратно. Менялся он, например, у нашего общего товарища по Праге Мераба Мамардашвили. Но градус – не менялся никогда. Дело в том, что карякинский взгляд, карякинское слово, карякинский текст, как правило, попадали прямо в точку пересечения наших самых острых душевных разломов и того, что на тогдашнем птичьем языке именовалось «особенностями текущего момента». От него ожидали чуда в форме слова и вместе с тем – поступка, и он чувствовал, что ответ на это ожидание и есть его дело. Ощущал, что он может и должен делать это дело. И нередко ему действительно удавалось подарить людям это чудо-слово-дело.
С пражских времен длится наша дружба. Так что итоговая книга Юрия Федоровича «Перемена убеждений», начиная с его воспоминаний о 60-х годах, – это такое свидетельство, коему автор этих строк, в свою очередь, является одним из постоянных и внимательных свидетелей. Свидетелей не только и не столько в смысле событийной фактуры, а главным образом – эволюции карякинской мысли.
И здесь уместно сказать несколько слов о первой из «двух ладоней». Я имею в виду содержание процесса перемены убеждений. Это тем более важно, что в силу высокого градуса харизматичности автора его личная история особенно колоритно и выразительно высвечивает судьбу целого поколения шестидесятников ХХ столетия, их яркий и поучительный путь преодоления старых иллюзий посредством обретения новых – и так вплоть до постижения иллюзорности любых идеологических формул под лучами яркого света давно и навсегда сформулированных истин человеческой нравственности и любви.
Путь этот был проделан не впервые. Сам Ю.Ф.Карякин – один из лучших знатоков Ф.М.Достоевского (причем именно со стороны его идейно-философского наследия) – хорошо знаком с драмой русских шестидесятников ХIХ века с их искушением, страшным соблазном нечаевщины и трудным, мучительным интеллектуальным и нравственным усилием по его преодолению.
Все дело в том, насколько содержательным в широком культурно-историческом смысле и вместе с тем насколько поучительным и востребованным оказался тот уже давний опыт.
Шестидесятники: две волны
Ответ на этот вопрос весьма не прост. Я бы разделил этот сдвоенный пласт на две части – культурную и историческую.
В культурном смысле трудно найти более плодотворное поколение, чем «шестидесятники» первого разлива. Их вклад в российскую и мировую культуру поистине уникален и общепризнан. Достаточно сопоставить достижения этого поколения с результатами деятельности современных ему правивших страной имперских «державников», начавших с крымской катастрофы и подготовивших почву для катастрофы цусимской, как сразу станет ясной несоизмеримая разность потенциалов, выявится со всей очевидностью, кто создавал величие России и кто подрывал его.
Но в плане историческом великие прозрения и бесценные уроки этого поколения оказались маловостребованными. Более того, они были с презрением отвергнуты многими активными людьми непосредственно следовавшего за ними поколения. Как известно, отец Александра и Владимира Ульяновых был человеком, положившим все силы на народное просвещение. Он, несомненно, был шестидесятником своего века. Но – увы! – он и его единомышленники не смогли просветить своих собственных детей. Ветры лихого времени вкупе со «свинцовыми мерзостями жизни» оказались сильнее. Как тут не вспомнить судьбу отца и сына Верховенских. Я не исключаю, что В.И.Ленин не выносил Достоевского – в особенности его «Бесы» – в том числе и в контексте собственных семейных ассоциаций.
Разговор о вкладе шестидесятников ХХ столетия в культурно-историческую судьбу страны и мира отнюдь не завершен. Эта тема еще не остыла, еще не вышла полностью из конъюнктурно-событийного контекста. Как-то в разгар культурной революции в Китае (кстати, тоже в 60-е годы) премьера Чжоу Эньлая, человека умного, гибкого и осторожного, а потому люто ненавидимого хунвейбинами, спросили: «Что вы думаете о значении Великой французской революции?» Чжоу после паузы ответил: «Пока еще рано делать выводы».
То, что вклад и следующей, «второй волны» российских шестидесятников в национальную и мировую культуру огромен, трудно оспорить. Вместо многих фамилий, что всегда неполно и субъективно, достаточно ограничиться одной – Солженицын. Не случайно наряду с Достоевским Александр Исаевич стал, по существу, главным героем жизни, а следовательно, и книги Карякина. В этих именах для него (и далеко не только для него) уникальным образом сплелись воедино базовые парадигмы личности, времени, культуры и судьбы.
Карякин справедливо замечает и со свойственной ему страстной энергией вдалбливает нам: эти два гиганта прошли каждый в отпущенное им время во многом сходный путь от ослепления искушением рая на земле любой ценой к ясности и яркости духовного зрения, близкого к предельному для ограниченных возможностей человека.
Будет ли востребован этот рывок к свободе и нравственности, этот пример мучительного прозрения? Первая попытка оказалась катастрофической. Что-то будет со второй? На этот счет существуют серьезные опасения. Сейчас к рывку шестидесятников к свободе и нравственности часто относятся со снисходительным пренебрежением. «Как можно было не понимать очевидных вещей, которые для нас, молодых, ясны и просты, как таблица умножения?» (Кстати, в 60-е годы таблицу умножения, да и не только ее, молодежь знала значительно лучше, чем сейчас.)
Человек освобождающийся
Опасность таких рассуждений отнюдь не в том, что они кого-то задевают. Это не проблема. Проблема в опасности слишком легко обретенных истин, даже самых правильных. Для Карякина человек, мучительно освобождающийся от демонов тьмы, совершающий рывок к свету, в чем-то даже более ценен, чем органически свободный человек. Для такого – освобождающегося – человека важен и бесценен сам путь («дао», как говорят на Востоке). Для него метафора одинокого монаха, бредущего по миру с дырявым зонтиком, интереснее и ярче, чем образ современного, «органического» жителя какой-нибудь очень благополучной страны, начиненного штампами нынешних конъюнктурных политкорректностей. Даже если (что вполне вероятно) конечная цель рывка к свободе – разумеется, земная цель – и есть почти автоматическое обретение этих сытых, благополучных и даже слегка гламурных штампов и политкорректностей.
Станет ли рывок к свободе шестидесятников ХХ столетия составной частью российской мысли и культуры – это не вопрос. Вершины творческих достижений этого поколения просто нет смысла перечислять.
Станет ли их опыт уроком для ближайших поколений мыслящих и творящих россиян – вопрос открытый. Бациллы большевизма, шовинизма и других гибельных недугов по-прежнему разносятся буйными ветрами по просторам нашей все еще необъятной Родины. Возможно, это еще не эпидемия, но уже серьезное и опасное нездоровье.
Книга Юрия Карякина «Перемена убеждений» – очень сильное, действенное средство против этих бацилл. Настоятельно советую всем – примите это лекарство и обязательно дайте его вашим детям.
