Восьмая культура капитализма

Для уважающего себя антиглобалиста громить закусочные «Макдоналдс» – долг борца с мировым злом, которое они воплощают.
Фото Reuters

Человечество вступило в эру глобализации. Впервые в его истории глобальными становятся все общественные процессы – не только войны между странами, не только торговля, но и производство и даже культура. Именно сегодня происходит тот перелом, который отделяет последующую историю от предыдущей самым решительным образом.

Подобными сентенциями изобилует вся сегодняшняя литература, посвященная международным отношениям, притом во всех, наверное, странах мира. Эти сентенции стали настолько навязчивыми, что все чаще появляются статьи и даже книги, посвященные истории подобных «глобализаций», где рассказывается о том, что похожие слова писались и говорились много раз задолго до нынешних дней. Некоторым авторам даже удается обнаружить периодичность, с которой человечество воодушевляется на время такими идеями.

Все эти претензии, конечно же, являются чистым предрассудком. До подлинной глобализации своей жизни человечеству еще очень далеко. Планета исполосована политическими границами, которые превращают ее в некий зоопарк с государствами-вольерами. Мировая торговля составляет всего около 15–17% валового продукта Земли. Около двух третей человечества живет в странах, где доля экспорта или импорта в ВВП находится на уровне 3–5%, то есть эти страны практически изолированы от остального мира. Примерно половина человечества функционально неграмотна, треть занята всего лишь тем, чтобы не помереть с голоду, и больше миллиарда людей не только не знают ничего о глобализации, но, полностью погруженные в повседневные заботы, наверняка даже не подозревают, что существует такая страна, как США.

Словом, человеческий мир все еще разобщен, как и три тысячи лет назад. Пока убивать друг друга на войне остается для людей привычным делом, пока недоверие и страх преобладают в восприятии народами друг друга, пока шесть миллионов детей каждый год умирают от недоедания, не дожив и до пяти лет, – все разговоры о едином человечестве остаются досужими.

ТНК как пугало

Нынешние волнения по поводу глобализации стоят в этом же ряду общественных предрассудков, однако у них есть странные особенности. Во-первых, они, казалось бы, не связаны с каким-либо ярким единичным событием или явлением. В качестве такового вполне подошел бы интернет, но лозунг глобализации появился раньше интернета, и символом ее гораздо чаще выступают неоновые рекламы иноземных фирм, чем интернет. Многие считают, что нынешний процесс глобализации начался в 1989 году с падением Берлинской стены, но серьезные эксперты относят начало этого процесса к 70-м годам. Главной причиной нынешних разговоров о глобализации стало то, что слишком уж значительная масса товаров производится сейчас усилиями нескольких стран зараз – как правило, в рамках единой транснациональной корпорации (ТНК). Размер этого международного производства нарастал постепенно, но в 80-х годах, по-видимому, был пройден какой-то рубеж, после которого количество перешло в новое качество.

Во-вторых, это не столько энтузиазм, сколько именно волнения, потому что глобализация вызывает гораздо больше протестов, чем радостей. Разным культурам очень непросто сопрягать свои усилия в едином производственном процессе, потому что различия в трудовой этике оказываются порою почти непреодолимыми. Еще в 1992 году знаменитый американский географ Б.Берри употребил термин «экономические географии» (именно так, во множественном числе), утверждая, что не существует общемировых законов экономики, потому что разные культуры исповедуют разный подход к труду. В связи с этим все шире распространялись подозрения, что ТНК стараются сломать эти различия, нивелировать культуры ради простоты управления своими империями. Глобализация приобрела зловещий образ асфальтового катка, который сминает разнообразие культур, унифицирует мир, разрушая те особенности каждой страны, которые особенно дороги ее жителям. Отсюда эти печально знаменитые демонстрации протеста в Сиэтле, Нью-Йорке, Праге.

Этот образ – либо заблуждение, либо коварный навет. Если бы ТНК намеревались побороть культурное разнообразие мира, то наверняка давно бы от этого замысла отказались – хотя бы потому, что им такое просто не под силу, даже если действовать всем скопом. Никакое упрощение управленческих трудностей не стоит тех чудовищных затрат, которые породила бы борьба за воплощение такой утопической мечты в жизнь. Серьезным исследователям давно стало ясно, что намерения ТНК совершенно противоположные: как с помощью управленческих ухищрений приспособить свое международное производство к культурному разнообразию и превратить это разнообразие из препятствия в источник дополнительной эффективности и прибыли. ТНК ищут не простоты управления, а роста эффективности и прибыли, и если ради этого нужно усложнить управление, то почему бы и нет? В этом они весьма понаторели. Именно изощренность управления стала в последние годы столбовой дорогой к успеху, и здесь ТНК достигли просто небывалого прогресса.

Несколько лет назад «Файнэншл таймс» приводила на этот счет такой забавный пример. Шинная фирма «Файрстоун» рекламирует свои шины в разных странах по-разному. В Великобритании достаточно изобразить на рекламном щите автомобиль с колесом, «обутым» в шину с различимой надписью «Файрстоун», а на заднем плане поставить элегантных джентльмена и леди. Для Голландии такая реклама оказалась бы непонятной: голландцы слывут тугодумами, поэтому здесь реклама должна быть дополнена крупно написанными фразами насчет того, что шины «Файрстоун», мол, лучшие в мире. На Филиппинах реклама английского типа вызвала бы тревогу: почему это у машины – только муж и жена, наверное, они больные, если рядом нет детей? Поэтому там в автомобиле должна сидеть дюжина людей, олицетворяющих единую большую семью. В Бразилии же рекламу обязательно надо сопровождать какой-то забористой шуткой, потому что бразильцы считают себя самыми остроумными людьми в мире («безо всякого на то основания», меланхолично добавляла английская газета)┘

Учет культурных различий гораздо сложнее, если речь идет о производстве товара, а не только о его рекламе. У англо-голландской ТНК «Юнилевер» около 20 тыс. менеджеров примерно в 90 странах мира, из них только 1600 – так называемые экспатрианты, то есть люди, приехавшие в одну из этих стран, остальные же – уроженцы и граждане этой страны. Значит, руководству ТНК приходится иметь дело со служащими совершенно разных культурных традиций, и различия эти неминуемо сказываются на решениях, которые ТНК разрешает им принимать. Сплошь и рядом оказывается, что единое указание, разработанное в штаб-квартире и разосланное по всем филиалам ТНК, воспринимается в разных странах по-разному и влечет совершенно различные последствия. Для того чтобы последствия были одинаковыми, необходимо, по-видимому, издавать разные указы. Но как это сделать? От ответа зависит не только эффективность работы ТНК, но зачастую и ее судьба.

Невидимая рука культуры

Неудивительно, что эта проблема породила обширную литературу – как сугубо научную, так и околонаучную. Сравнительная социология, которая еще в середине века слыла академической дисциплиной, превратилась в модное и богатое гонорарами течение мысли. Закрепился ключевой термин, определяющий это течение, – «деловые культуры мира».

Первой серьезной книгой на эту тему, непосредственно нацеленной на обслуживание нужд ТНК, стала знаменитая работа Гирта Хофстеда «Влияние культуры: международные различия в отношении к труду» (1980). Построенная на опросе сотен менеджеров из самых разных стран, она была нацелена на выявление неких сквозных факторов, которые предопределяют различия в деловых культурах, существующих в мире. Хофстед утверждал, что таких факторов четыре. Три из них представляют собой некие континуумы, между крайностями которого располагаются конкретные культуры. Первый континуум хорошо знаком российскому читателю, это коллективизм–индивидуализм, по которому мы располагаем себя на первом полюсе, а европейцев на втором. Далее – континуум устойчивость–развитие: одним культурам дороже безопасность, предсказуемость, устойчивость, другим – развитие, улучшения, даже ценой риска. Третье – это восприятие неравенства; восточные общества очень привычны к нему, а европейские – нет. Наконец, четвертый параметр – «гендерный», отношение к женщине (должна ли она работать, сколько может получать, каковы ее трудовые права и т.п.).

С тех пор по этой тематике складываются вполне академические курсы в университетах, вышли сотни книг. Особенной популярностью пользуются книги о бытовых различиях культур – прежде всего об этикете. На другом полюсе – книги о философии глобализации, о столкновении культур. Между этими «крайностями» лежит обширный корпус сочинений, построенных в духе Хофстеда. И прежде всего это книга Чарлза Хемпден-Тернера и Фонса Тромпенаара «Семь культур капитализма» (The Seven Cultures of Capitalism), изданная впервые в 1993 году и впоследствии неоднократно переиздававшаяся.

Построена она на большом эмпирическом материале, притом совершенно оригинальном и методически выверенном. Это опросы около 15 тыс. менеджеров из многих стран мира, которые проводил Центр изучения международного бизнеса в голландском Амстелвене. Собирая менеджеров, руководители семинаров сразу раздавали им вопросники и собирали ответы до семинарских занятий, чтобы эти занятия не повлияли на характер ответов. Ответы были классифицированы по странам и культурам, к которым принадлежали ответившие, и это стало фактографической основой исследования. Наверное, излишне упоминать, что менеджеры были только из стран с рыночной экономикой, ибо только она была предметом анализа, и управленцы с Кубы или из Северной Кореи смотрелись бы здесь нелепо. Таких рыночных стран оказалось около дюжины, но углубленному исследованию были подвергнуты семь из них – отсюда и название книги.

У авторов была, конечно же, исходная парадигма. Ее можно свести к словам, которые помещены в самом начале книги (аллюзии на Адама Смита придают им известную торжественность): «Глубинная структура культурных установок (beliefs) и есть та самая невидимая рука, которая в любой культуре направляет экономическую деятельность. Именно эти культурные предпочтения и ценности составляют и фундамент национальной идентичности, и источник экономической мощи (или слабости)». Подобный упор на этическую сторону политэкономии весьма распространен в сегодняшней науке; можно сказать, он просто обязателен для экономических сочинений «философического» уровня. Сравнительно новое у наших авторов – это то, что они ставили этику (и культуру вообще) во главу угла при объяснении особенностей экономической жизни стран.

Оси многообразия

Идя по стопам Хофстеда, авторы тоже постарались выявить некоторые инварианты – своего рода континуумы, или оси, по которым можно располагать страны. У них получилось семь таких осей, и само их перечисление весьма любопытно для российского читателя, потому что постоянно ловишь себя на мысли, что автоматически ставишь и свою многострадальную родину на определенное место этой оси. Вот эти оси.

Во-первых, авторы различают страны мира по склонности к тому, чтобы искать универсальные законы развития, или к исключениям из этих законов. Иными словами, одни выглядят некими занудами, взыскующими порядка, а другие – свободными художниками, уповающими на непрочность этого порядка и свою способность его изменить в свою пользу. В представлении россиянина на первом полюсе стоит немец с его пресловутой пунктуальностью, а на другом – сам россиянин. Наши же авторы не отдают предпочтения полюсам, а ставят задачу – как найти разумное сочетание этих тенденций.

Во-вторых, культуры сильно различаются по способности разрушать созданное ими же ради расчистки места для нового. Способностью к этому особенно славятся американцы, нас же, россиян, впору ставить на противоположный конец оси (вспомните хотя бы наши причитания лет тридцать назад по поводу ликвидации «неперспективных» деревень).

Третьим различием авторы взяли хофстедовский континуум коллективизм–индивидуализм. Здесь, казалось бы, все ясно: мы заядлые коллективисты. Однако опросы авторов обнаруживают большие коллективистские склонности даже в классических странах капитализма вроде Германии, Франции, Японии.

Четвертое усмотрение наших авторов кажется весьма тонким. Здесь речь идет о способности культуры свободно заимствовать что-либо из внешнего мира, причем этой способности противопоставлено стремление опираться в основном на собственные силы. Здесь с нами многое неясно. Издревле наша культура была замкнутой, интровертной, с множеством фобий насчет иностранцев, и в то же время она ухитрялась перенимать культуры других стран в таких громадных размерах, что это придало русской культуре во многом межеумочный характер (Владимир Соловьев называл это вселенской открытостью, князь Трубецкой – евразийством). Казалось бы, это искомый авторами баланс, сочетание двух противоположных черт, но на самом деле это выглядит патологией.

Пятое различение подмечалось уже многими. Это склонность к последовательным или синхронным действиям. Скандинавы и немцы любят делать дела одно за другим. Испанцы и итальянцы легко делают несколько дел одновременно. Россияне относятся скорее ко второму типу, но качества первого типа здесь в очень большой цене.

В-шестых, культуры по-разному признают статус работника: он соответствует либо его послужному списку, либо достигнутым успехам. Чему ты обязан своим служебным положением – выслуге лет или ярким достижениям? Здесь положение России очевидно: конечно же, выслуга играет гораздо большую роль, а человек, выдвинувшийся слишком быстро благодаря успехам, считается выскочкой.

Наконец, последнее различение – это противоречие между равенством и иерархией. Человеку одновременно необходимы и равенство стартовых возможностей по сравнению с другими, и сознание того, что даже в случае личной неудачи ему будет гарантировано определенное место в иерархии – хотя бы за прошлые заслуги. В нашем эгалитаристском обществе важнее скорее второе, равенство же считается не самой сложной проблемой.

Книга пестрит примерами того, как расхождение культур по одной из осей заводило деловые контакты в полный тупик, если участники контакта не отдавали себе заранее отчета в существовании подобных культурных различий. При этом авторы не устают повторять предупреждение: не поддавайтесь крайностям, все эти оси служат только для того, чтобы расположить на них страны вдоль этих осей, а не на их концах. Иными словами, в каждой культуре присутствуют обе черты, противопоставленные авторами друг другу, но в разных пропорциях. Ведь коллективист тоже озабочен судьбой индивида, индивидуалист тоже печется об общем интересе. Просто одну из этих задач он ставит на первый план, а вторую учитывает как ограничение.

Лучше всего это иллюстрируется авторами на схеме «круговорота»: я преследую свой интерес – это автоматически ведет к тому, что я все лучше удовлетворяю нужды своих клиентов и общества в целом – это автоматически ведет ко все лучшему и лучшему удовлетворению моего интереса. То же самое можно развернуть с другого конца, начиная с того, как важно заботиться прежде всего об общем интересе: тогда это автоматически приведет к тому, что и твой интерес будет удовлетворен наилучшим образом. Первым путем следуют Великобритания, Нидерланды, США, а вторым – Япония, Германия, Франция.

Наша пресса, грешащая «чернухой», наши духовные пастыри, все как один зараженные ипохондрией, наша печальная история приучили нас считать, что России фатально присущи свойства, которые делают почти невозможным для нее путь в рыночную экономику, путь в капитализм. Между тем Хемпден-Тернер и Тромпенаар доказательнейшим образом приводят нас к совершенно другому заключению: почти все эти свойства, якобы исконно российские и только российские, присущи в той или иной степени другим странам, в том числе и странам классического, так сказать, капитализма. И хотя иной раз эти свойства присущи таким странам в весьма внушительных пропорциях, это вовсе не мешает им оставаться капиталистическими, культивировать рынок, добиваться относительного материального процветания. Коллективизм присущ японцам ничуть не меньше, чем нам, в Италии капитализм гораздо больше, чем у нас, страдает от мафии, Германия склонна ставить чисто социальные цели впереди экономических так упорно, словно она одержима идеями Зюганова.

Все это говорит по меньшей мере о том, что нам вовсе не закрыт тот путь, который стал столбовым для ведущих стран мира. Более того, нет ничего исключительного в той культурной ситуации, в которой идут рыночные реформы в нашей стране. Просто-напросто в России, судя по всему, складывается еще одна, восьмая культура капитализма.