Либералы сдаются без боя

Александр Лукашенко и Уго Чавес – люди разных цивилизаций, но в политике близнецы-братья.
Фото Reuters

Недавно историк Александр Янов, оценивая состояние российской либеральной мысли, пришел к выводу: либералам лишь кажется, что они сопротивляются нашествию новых крепостников, а на самом деле они уже сдались, поскольку незаметно для себя перешли на язык наступающего врага.

«Особая цивилизация»

Идея «особого пути» и особой евразийской или русской цивилизации стала теоретической опорой для главной кремлевской идеологической доктрины – особой же «суверенной демократии». «Культура – это судьба. Нам Бог велел быть русскими, россиянами» – это из установочной лекции Владислава Суркова в президиуме РАН в июне прошлого года. В ней наш новый Жданов, опираясь на работы нашего нового Маркса – философа Ивана Ильина, указывает нам, что культура определяет вечные особенности политического строя. В российском случае – это централизованная, персоналистская, деинституционализированная власть, где персоны важнее институтов, неформальные нормы важнее правовых. Так было и так будет. Эта идея победоносно шествует по стране, не встречая серьезного сопротивления. Вот «Союз правых сил» провел ее экспертизу и пришел к выводу, что «разговоры об особом пути России – не более чем политическая спекуляция, направленная на консервацию интересов определенных групп». Ох, если бы только защитники интересов определенных групп талдычили об извечной цивилизационной предопределенности политического пути! Вот и американский президент тоже говорит об авторитаризме как о «базовой российской ДНК»...

Но что нам далекий и одновременно крайне недалекий Буш, если в России полно своих производителей подобных смыслов, в том числе и в среде либеральной интеллигенции. Она сама себя инфицирует, осваивая идею «цивилизационной матрицы» не в изложении Александра Дугина или Сергея Маркова, а через либеральных авторов. Только в прошлом году на сайте «Полит.Ру» были изложены три цивилизационные концепции – Григория Померанца, Игоря Кузнецова и Александра Аузана (последняя перепечатана «Новой газетой» и разрекламирована «Эхом Москвы»). Известна «социетальная матрица» Светланы Кирдиной, в которой, как у Киплинга, Восток и Запад никогда не встретятся, поскольку в одной цивилизации ценности «Мы» извечно преобладают над ценностями «Я», а в другой, извечно же, – «Я» над «Мы». А в матрице Симона Кордонского российскому народу предопределено жить в ресурсном государстве. Я не оспариваю роль фактора особой «ресурсной» экономики (она же распределительная или раздаточная) – но не принимаю идею предопределенности этого фактора.

«Совковая цивилизация»

Сегодня только ленивый не говорит о неких культурных кодах, которыми прошита жизнь разных народов. Они якобы и определяют восприимчивость к одним идеям и блокирование других. Но в реальности мы видим совершенно иное.

Испанский король Хуан Карлос и венесуэльский лидер Уго Чавес используют один и тот же языковой код, принадлежат к одной религии и имеют общую имперскую историю, но взгляды друг друга не принимают. А представители разных культурных кодов – вождь иранцев Ахмадинежад, комиссар венесуэльцев Уго Чавес и батька белорусов Лукашенко прекрасно друг друга понимают и нежно любят. К ним легко добавить и представителя четвертой, совсем уж далекой корейско-буддистской цивилизации Ким Чен Ира. Один и тот же народ, разделенный границами, может строить совершенно разные политические системы (например, корейцы Севера и Юга), а разные народы выстраивали однотипные режимы – вспомним северокорейский и кубинский социализмы. Но обратимся к тому, что не видно не вооруженному наукой взгляду.

Материалы «Европейского социального исследования», проведенного в 24 странах (2004–2005 годы), показывают, что множество стереотипов поведения и сознания, приписываемых национальному характеру или многовековой жизни в особых цивилизационных условиях (ландшафтно-географических, языковых, религиозных), на самом деле сформировались за исторически короткий коммунистический период. Так, жители посткоммунистических стран: Венгрии, Польши, Словакии, Словении, Украины, Чехии и Эстонии, принадлежащие к разным этническим и религиозным группам, живущие в разных природных условиях, демонстрируют больше сходства, чем различий. Например, они отстают от других стран Европы как по реальному участию их жителей в общественных организациях и гражданских движениях, так и по ценности для них таких объединений. Реальная комфортность и безопасность жизни в бывших соцстранах ниже, и по принятому отношению к ценности человеческой жизни эти страны отстают от других обследованных. Там, где люди привыкают к небезопасной, не гарантированной законом жизни, сама она обесценивается вне зависимости от того, живешь ли ты на юге или на севере. По доле лиц, которые сталкивались с принуждением к взятке, все перечисленные посткоммунистические страны вошли в десятку лидеров. Стоит ли удивляться тому, что и по готовности дать взятку эти же страны впереди всей Европы. Любопытно, что по этой готовности лидируют не славяне, а эстонцы, в то время как их близкие этнические родственники финны замыкают таблицу. Многовековое этническое родство и длительное пребывание обеих этнических групп в Российской империи меньше повлияли на особенности их актуального поведения и сознания, чем несколько десятилетий жизни эстонцев в составе СССР.

«Цивилизация экономистов»

Чаще всего персоналистскую политическую традицию объясняют с позиций цивилизационных доктрин инерцией сознания. И это повальное заблуждение. Вот даже уважаемый и близкий мне по мировоззрению Александр Янов пишет, что сокрушенные в реальности основы «сакрального самодержавия» и империи «по-прежнему живы в массовом сознании┘». Вот оно в чем дело – в вечно косном сознании, а разве Владислав Сурков говорит не то же самое? «Такой у нас менталитет, мы иначе не можем, с нами иначе нельзя».

И все же: как долго ментальные стереотипы могут существовать отдельно от условий, их породивших? Ответ я прочитал в публичной лекции Александра Аузана «Национальные ценности и конституционный строй». Известный экономист считает, что современные особенности поведения русских сохранились со времен их полукочевой жизни (!), а это, я вам доложу, уже не тысячелетняя традиция, которую Янов называет мифом, это намного раньше. И оказывается, что полукочевой архетип многое объясняет: от поведения русских туристов в период наводнения в Таиланде до отказа от страховой медицины или до нынешних политических предпочтений. Значит, действительно культура – это судьба, да еще и какая устойчивая. Но в 90-е годы наши соотечественники мало походили на кочевников. Они действовали как завзятые модернисты. Несли деньги в банки, фонды, вкладывали их в покупку жилья, еще только строившегося или существовавшего лишь на бумаге. Их, как говорится, «кинули», а теперь эксперты называют их кочевниками, скифами и удивляются, что люди больше доверяют персонам (желательно хорошо знакомым), чем институтам.

Сознание, которое тысячелетиями живет само по себе, без подкормки и подпитки, не стирается и не ржавеет – это же вечный двигатель. А еще говорят, что такое невозможно! В науке, конечно же, невозможно, а в гуманитарии, которая стала скорей поэзией, чем наукой, – все можно. Здесь не работает принцип соответствия частного вывода фундаментальным законам. Нет сегодня признанных фундаментальных законов в общественных науках, и это открывает дорогу легендам и мифам. Нет рецензирования научных идей, нет научной полемики. Но я все же попробую вступить в полемику с Аузаном по известному принципу: «Платон мне друг┘»

Мой друг выдвигает в своей лекции ряд предположений. Во-первых, о том, что различия в экономической успешности обусловлены различиями в содержании национальных ценностей. Этот тезис не нов и уже оспорен профессиональными экономистами. Его критике посвящен доклад программы ООН «О развитии человека» за 2004 год, в частности раздел Амартии Сена, нобелевского лауреата по экономике. Во-вторых, о возможности описания национальных ценностей в таких терминах, как «порядок» у немцев, «традиция» у англичан и «свобода, равенство, братство» у французов. Боюсь, это смешение разных социально-психологических явлений, а именно ценностей, норм и этнических маркеров. Под ценностью обычно понимают убеждения человека или группы в значимости некоего явления действительности, возникающие при его дефиците или угрозе утраты. Нормой называют целевые установки, предписания для общности. Нормы не обязательно становятся ценностью (во всяком случае, не сразу), поэтому они опираются на механизмы социального контроля и моральные санкции. Этнические маркеры – наборы признаков, используемых для описания, идентификации как своей этнической группы, так и «чужих». Именно маркеры играют важнейшую роль в этнических процессах. Так вот, приводимые Аузаном характеристики народов – это, как говорится, «арии из разных опер».

Французская триада «свобода, равенство, братство» – это моральные предписания, рожденные в период французской революции конкретными людьми (коих можно перечислить поименно) и далеко не сразу ставшие ценностью. Санкюлотов, произносивших в XVIII веке перечисленные слова, отделяют от современного французского гражданина, усвоившего их, почти два века и исторические пробы и ошибки: якобинский террор, реставрация монархии, две империи и множество попыток установления республики.

Немецкий «порядок» и английская «традиция» – это этнические маркеры, бренды – образы, возникающие в дискурсе, как правило, в художественной литературе, обобщающей этнические стереотипы. Эти образы исторически изменялись. Студентам-антропологам во всем мире рассказывают, как радикально изменились образы французов и англичан. Сейчас принято считать французов легкомысленными, а англичан чопорными, но в XVII веке эти оценки были диаметрально противоположными! Вспомните, какой из двух народов отказался от традиционной религии, признал женщину в качестве правителя, раньше посягнул на священную жизнь монарха и легитимировал публичные дома. Судя по упомянутому социологическому исследованию, ныне «традиция» и «порядок» не входят в число доминирующих ценностей ни у англичан, ни у немцев. Это ценности охранительные, а оба народа сегодня больше склонны к открытости и переменам. Англия по доле респондентов, поддерживающих ценности традиции, стоит ближе к концу списка из 24 стран. Впереди всех Греция, Португалия, Испания и Ирландия – страны ЕС, опережающие по уровню традиционности и большинство посткоммунистических стран, что не мешает этой четверке динамично модернизироваться. Почему же особенности менее традиционного российского менталитета так фатально влияют на его модернизацию?

Известный антрополог Виктор Шнирельман относит большую часть нынешних цивилизационных концепций к разновидностям «культурного расизма». Два вида расизма – генеалогический и культурный – действительно похожи: и по природе (особенности поведения выводятся из мифа о кровной или культурной предопределенности), и по последствиям. В обоих случаях действует принцип: «назови свою национальность, и я скажу, какой ты по видению и сознанию».

Идея прикрепленности неких извечных свойств к народу, отброшенная академической антропологией, подхвачена ныне философами, литературоведами, но почему-то больше всего экономистами. Может быть, это свойство цивилизации экономистов: потребность разбавить сухую цифирь статистики балладами и притчами...

Цивилизация либералов

Уныние и апатия, охватившие ныне людей либеральных взглядов, располагают их к восприятию мира как застывшей матрицы и к оценке ментальных особенностей народов как роковой преграды для модернизации. Я же полагаю, что традиционное массовое сознание явно не первично в историческом беге России по кругу реформ и контрреформ. Если традиционное сознание живет, то это значит: либо сохраняются условия, которые его породили, либо возникли новые условия, которые работают как холодильник для хранения или как теплица для повторного вызревания, казалось бы, зачахших традиционных норм. Зачастую эти условия ускользают из поля зрения обозревателей. Вот и миф об «извечной предрасположенности» населения России к патерналистским формам правления обусловлен не столько реальными особенностями массового сознания, сколько отсутствием важнейшего института для вызревания гражданского самосознания: общества-нации.

Политические нации формируются на основе единства ценностей, но не этнически специфичных, как порядок у немцев, свобода у французов, традиция у англичан, а универсальных, базирующихся на том, что люди осознают себя хозяевами в своей стране, то есть на ценностях народного суверенитета. Историческая социология показывает, как в процессе созревания общества-нации культура и история перестают восприниматься как судьба, растет потребность в замене обычного права формальным и универсальным, власть теряет ореол сакральности. Но для такого вызревания необходимы институциональные условия, которых нет в России. Не может человек ощущать себя хозяином дома, зная, что от него ничего не зависит...

При отсутствии общества-нации неизбежно деградирует и вторая часть политической системы – государство. Оно превращается в замкнутую корпорацию, навязывающую свои интересы обществу. В таких условиях не может сформироваться элита как авангард общества, она вырождается в сословие, обслуживающее государство, а демократические институты легко превращаются в инструмент манипуляции массами.

В структуре имперского синдрома в России можно выделить три составляющие: имперский порядок, имперское тело и имперское сознание. Из них наиболее инерционно имперское тело. Это не только зона расселения колонизованных этнических меньшинств, но и вся территория страны: на всей территории центральная власть произвольно устанавливает статусы, задает иерархию, определяет правила жизни и препятствует формированию горизонтальных связей. Имперское тело – это ресурс. Россия, по Кордонскому, ресурсное государство, а его задачами «были и остаются мобилизация и управление ресурсами, которые совсем не товары и чья ценность невыразима в деньгах». Территория – это главный ресурс, вместилище природных, трудовых, финансовых и других ресурсов. Поэтому главной задачей имперского государства на протяжении веков было расширение этого ресурса, а ныне хотя бы удержание. Но территория – это еще и символический ресурс. Эксплуатация страхов по поводу его распада или нарушения суверенитета внешним врагом, так же как эксплуатация амбиций жителей большого государства, которое ассоциируется с великим, – все это является инструментом мобилизационной политики. Эти страхи и амбиции, в свою очередь, возрождают надежду на сильную руку и выступают той самой теплицей, в которой воспроизводятся другие элементы имперского синдрома – имперский порядок и подданническое сознание.

Аузан приводит пример устойчивости, инерционности – qwerty, стандартное расположение клавиш на английской клавиатуре пишущих машин (по первым шести буквам). Сейчас понятно, что оно было не самым удачным, но переделывать его дорого и нецелесообразно. Почему? Да потому что здесь слаб импульс к перемене. Вот когда наши самолеты перестают принимать в зарубежных аэропортах из-за недопустимого уровня шума, это уже импульс посильнее, и приходится самолетный парк обновлять. Когда большая страна проигрывает Крымскую войну экспедиционному корпусу – это еще более весомый стимул для перемен.

Нынешняя инерция политической системы в России обусловлена не столько силой традиции, сколько слабостью импульсов для изменения персоналистского режима. Какие аргументы предъявляет либеральная оппозиция нынешнему режиму? Это аргументы от будущего – «если так будет продолжаться, то Россия не выдержит мировой конкуренции, ее ждут разнообразные и ужасные катаклизмы». Да, такое возможно, но в политической практике аргументы от будущего заведомо слабее аргументов от настоящего. Пока же потребительский бум свидетельствует: большая часть населения России считает, что в нынешних условиях жить можно, а когда грянет гром, мужик перекрестится – во всех смыслах этого слова, включая и смену символов политической веры.

О том, какие импульсы к переменам проявляются сегодня и какую роль в них играют этнические факторы, я планирую в скором времени рассказать.