Владимир Колязин
Профессор из Бохума – бесспорный авторитет для всех, чьи профессиональные интересы связаны с Россией.
Фото Андроника Таньяна
Наверное, не только мне за годы занятий германистикой посчастливилось приобрести множество друзей в Германии, без постоянного диалога с которыми немыслима жизнь в своей профессии, да и просто жизнь. Все это очень разные люди, по-детски влюбленные в Россию то ли по биографии, то ли по судьбе, то ли по интересам, то ли по складу характера.
Реалист среди мечтателей
Среди них есть и безотчетные идеалисты, подкармливавшие меня и мне подобных в трудную годину и наивно веровавшие в то, что вскоре по приходе Горбачева у нас тоже наступит экономическое чудо, и дипломаты-прагматики, шаг за шагом продвигавшиеся по льду холодной войны ради достижения маленьких целей, которые со временем вырастут в более крупные, и чудаки, очарованные немецкие странники, не облеченные никакими обязанностями и готовые отдать последний пфенниг, чтобы подольше пожить в России и понаслаждаться общением с русскими, русским искусством, и милые прожектеры, обещавшие золотые горы, что-то вечно писавшие в блокноты и забывавшие о своих прожектах тотчас после возвращения на родину, исследователи, которые куда больше знали и понимали происходящее здесь, чем там, то есть на своей родине. Каждого из них я люблю и ценю по-своему.
Но Prof. Dr. Dr. hc. Карл Аймермахер, славист от Бога, отмечающий сейчас 70-летний юбилей, не вписывается в эту схему – он никогда не был преисполнен иллюзий насчет быстрой победы демократии в России, никогда не следовал концепции скромных шагов и малых дел, никогда не занимался пустым трепом, никогда не был похож на чудака, ослепленного любовью к России-матушке, готового в шапке-ушанке отправиться куда-то в Сибирь и жить там месяц впроголодь, да и про Россию и про Германию всегда понимал в равной степени много. Карл Аймермахер для всех вышеперечисленных схематических разрядов русофилов – слишком широкая натура, слишком яркий феномен, чуждый в то же время всякой помпезной репрезентативности. Если попробовать поиграть на семантике его фамилии, то можно было бы сказать: его душевная емкость (Eimer) всегда была полным-полна тихой, кристально чистой, всегда готовой щедро выплеснуться водицы. Он вообще-то из шестидесятников, ну прямо не Аймермахер, а Ведерников, вот так.
Первая встреча
Перебираю в памяти все, что нас соединило и соединяет, и сердце переполняется светом, радостью и чувством безмерной благодарности.
Знакомство наше произошло на исходе застоя, во время публичной дискуссии о великих русских реалистах во время IV «Дуйсбургских акцентов» (1980) на эту тему. Так получилось, что мы, небольшая группа тогда советских искусствоведов, выезжали вместе со МХАТом, с тогда еще живыми Ефремовым, Смоктуновским, Степановой, и дискуссии шли в основном вокруг Чехова. Помню восторг первой встречи, помню, как мы сторонились одного встретившегося нам знакомого русского диссидента. Карл привез из Бохума группу своих чеховедов, один раз мы дискутировали на публике, другой раз – на симпозиуме, где высказывалось много противоположных, хлестких, идеологически заостренных суждений. Немецкий интендант сказал, что немыслимо смотреть наши спектакли-консервы, идущие по 20, а то и больше – как «Синяя птица» – лет. Мы сказали в ответ, что нельзя так писать о Чехове, как пишут в «Театер хойте». «Карлова школа» покорила всех нас тонкостью, непредвзятостью мнений, жаждой общения. Сам Карл, молодой, вихрастый, не производил впечатления лидера, но к его ровному проникновенному бархатному голосу прислушивались все, он сумел превратить дискуссию из напрашивающейся идеологической стычки в эстетический дискурс.
Тогда же я впервые побывал у него в Бохуме в университете. Карл знал, куда привести homo soveticus – в библиотеку, показал каталог и предусмотрительно оставил одного на несколько часов. Скольких усилий стоило ему меня оторвать от стопок «Континента»! Я наивно попросил его что-то ксерокопировать, чтобы увезти с собой┘ Из последовавшей долгой паузы и шутливого замечания: «А кто будет за все это отвечать?» – я понял, что есть пределы возможному и что Карл, совершенно не соответствовавший облику идеологического «соблазнителя», лучше меня разбирается во всем, что можно провозить и что нельзя.
Рецепт для просителя
Мы сдружились мгновенно и совершенно незаметно. Когда мне доводилось бывать по театральным делам в ФРГ – да, так это тогда называлось, слова «Германия» не произносил почти никто, – Карл предусмотрительно звонил мне сам, и мы разговаривали часа по два – по три, обсуждая все на свете и, конечно, планы возможного сотрудничества. Так было и потом во время его приездов в Россию, так продолжается и по сей день. Великолепный собеседник и спорщик, всегда исполненный спокойствия, Карл всегда рассуждает взвешенно, аргументированно, как истинный историк, как человек компетентный, мудрый, страстно заинтересованный в достижении истины, приемлемой для как можно более многочисленного сообщества.
Меня всегда поражала легкость, с которой он, человек предельно загруженный, больше преданный Клио, чем Мельпомене, увлекался моим любимым Мейерхольдом, срывался на походы в театр, которые я ему, лишней встречи ради, предлагал, – скажем, в Мюльхайм к Роберто Чули, – и, когда он приходил, круг участников беседы становился все шире и шире. Когда же его не было, было довольно скучно.
В 1997 году на волне большой выставки «Москва–Берлин–Москва» вышла моя архивная книга «Верните мне свободу!» о жертвах сталинских репрессий, которая мне многого стоила. Я тяжело выходил из кризиса, и друзья устроили мне ряд лекций, чтобы поддержать меня, – Карл был первым, он по-настоящему мог оценить огромный труд, который представляла собой работа в архивах, и в архиве КГБ–ФСБ в особенности. Эти бохумские дискуссии под модераторством Карла мне никогда не забыть, они, можно сказать, поставили меня на ноги и свели меня с моим немецким читателем, о котором я и не подозревал. Карл параллельно вел свои поиски, обобщенные в позднейших сборниках, которые были на уровне яковлевских – но ведь Яковлев получал свои документы, так сказать, из первых рук, как пирожки из печки, а Карлу они доставались кровью и потом. Как-то я пожаловался Карлу, что целый год не могу найти спонсора для издания очередной книги; мой друг спросил: «Интересно, господин проситель, сколько ты писем написал?» Я ответил: «Три». Карл улыбнулся и со свойственной ему философической меланхолией (или, быть может, романтической иронией) заметил: «А я вот пишу двадцать, и, может быть, двадцать первое сработает». С тех пор я и следую этому рецепту, и он срабатывает!
Меня мучила мысль – как бы свести застенчивого и умного бохумского профессора с институтским начальством, пригласить Карла на лекцию и осуществить какой-нибудь совместный проект. Каково же было разочарование – одно лишь предложение привести в институт на не санкционированную свыше встречу западногерманского коллегу вызвало у моей директрисы такой приступ гнева и раздражения, что пришлось тотчас ретироваться из кабинета.
К счастью, мечтам о сотрудничестве все же удалось осуществиться, когда для ученых настало Время Перемен (или, выражаясь метаязыком Карла, смены Красных Носков на Пустые Кошельки), и сейчас уже перед глазами немецких читателей лежит продолжение копелевского проекта, прекрасный трехтомник исторических статей о трагическом русско-немецком стяжении в ХХ веке; в подготовке этого издания приняли участие и искусствоведы – команда, которую Карл поручил набрать. Не слышал ни разу, чтобы Карл назвал себя преемником Копелева. Работа над трехтомником и каждой отдельной статьей шла по методу семинаров – их вели то сам Карл во время приездов в Москву, то его русские и немецкие помощники. Этой роскоши не мог себе позволить даже Копелев (ему просто возраст уже не позволял вести тот образ жизни перелетной птицы, который вел Карл). Некоторые исследователи были настолько увлечены, что посылали Карлу огромные письма со своими концептуальными соображениями. Возникла атмосфера здоровой конкуренции, не все статьи были опубликованы, но работа всех без исключения была оплачена, а тот, кто хотел продолжать оставаться ученым в России новых русских, знает, что означала эта поддержка.
Исчерпать до конца
Лотмановский институт по изучению русской культуры в Бохуме – главное детище Карла Аймермахера. Стоит только познакомиться с кругом занятий и проектами его сотрудников, чтобы понять, насколько глубок и широк был замысел, насколько перспективна методика исследований, и всему этому стоит поучиться. Однажды я углубился в чтение и рассматривание СD-книги коллеги Карла, Клауса Вашика, о русском плакате (а таких изданий уже множество) и ужаснулся тому, на каком допотопном уровне находится оформление исследований в нашем искусствоведении. Изобретен был, по существу, новый тип, новый жанр аудиовизуально-искусствоведческого энциклопедического исследования, позволяющий поставленную проблему aus-loten (исчерпать) до конца, во множестве аспектов – теоретическом, онтологическом, документально-историческом, семиотическом, живописно-киноведческом.
 Карл Аймермахер в обычном для него интерьере. Рисунок Бориса Жутовского |
Своим изучением запретных для русского литературоведения и искусствознания зон (скульптура Сидура, живопись нонконформистов, документы политической цензуры) Карл вытащил на поверхность и легализовал целые сферы занятий, к которым лишь робко подступали наши интеллектуалы-диссиденты и что впоследствии, «при свободе», стало у нас просто модным занятием. Трудно вообще выразить на словах, сколько сделал Карл Аймермахер в деле изучения и интерпретации русской и русской советской культуры как особого феномена, какие различные сферы удалось ему объять в своих исследованиях и какой толчок дал он своим присутствием в России «встречному движению» (А.Веселовский) в годы холодной войны, сколько значили его дружеское участие и непосредственная помощь (мнениями ли, книгами ли, прямой ли финансовой поддержкой или поддержкой лекарствами). Достаточно лишь взглянуть на список его трудов – список тем, его волнующих: «Документы советской литературной политики» (1972), «Эрнст Неизвестный как художник и бунтарь» (1989), «Язык – текст – культура» (1991), «Вадим Сидур» (1994), «Русь, куда ж несешься ты?» (1996), «Скрытый диалог в годы холодной войны» (1997), «Смена парадигм в русской культуре» (1997), «Свое и чужое в прошлом» (1998), «Культура и власть от Сталина до Горбачева» (серия документов), «Мифы и мифология в современной русской культуре» (2000), «Энциклопедия литературных группировок и организаций в России» (2003)┘
Во всех крупных немцах-русофилах, посвятивших себя служению России, – будь то доктор Фридрих Гааз, или Карл Август Варнхаген, или Херварт Вальден, – бил ключом инстинкт подвижничества и передачи личного своего человечного опыта и опыта своей культуры носителям другой культуры, родственной по духу, но отстающей, так сказать, по концентрации образованности и интеллигентности на душу населения и на квадратный метр площади. Я думаю, предельно скромный Карл воспротивится этой параллели, но факт остается фактом – он давно вошел в историю русской культуры, один из немногих, кто, по выражению создателя Сан-Суси, «знает Россию, как Верней – человеческое тело».
Карла отличают специфическая ирония историка и тонкое чувство юмора, которые таким азартным эхом отзываются в его графике (до поры до времени скрываемой от публики). Кто бы взялся издать в России целиком альбом его концептуалистских рисунков из серии «Красные носки»?..
* * *
Эти слависты – особая каста посредников между народами. Перелетные птицы в осенней дали голубой┘ – а знает ли кто, сколь огромен этот отряд? Без этих птиц все мы, европейцы, так и сидели бы в своих тихих гнездышках, не ведая ни о других временах года, ни о других весях, прозябая в сиротстве в своем замкнутом мирке.
