Александр Рубцов
Наша заветная мечта – увидеть небо в алмазах.
С плаката С.Дацкевича к кинофильму «Мой младший брат». 1962
Оскомина от засилья советской идеологии длилась недолго. Репетиция с национальной идеей показала, что идеологию внедрять рано, но говорить о ней уже можно. «Суверенная демократия» идеологию почти реанимировала: обсуждался эскиз, но не сама задача. Параллельно реализуются сверхкрупные проекты, нарабатываются стратегии. По сумме признаков Россия входит в очередной мегапроект.
Это серьезно. Страна, в которой идеология возможна не только в умах, но и в реализации, – уже другая страна, даже если формально в ней ничего не изменилось.
Мотивы бывают разные. Либо ситуация не устраивает отдельные группы, которые запускают мегапроект для передела власти и собственности. Либо биография страны не устраивает историю, и та бросает вызов, понуждая мобилизовать волю и ресурсы. Вызов времени может быть хорошим шансом – либо угрозой. Шанс можно упустить, но на угрозу отвечать надо. Иногда именно угроза, выводя из застоя, дает рывок вперед.
Мы оказались в переплетении возможностей и угроз. Цены на энергоносители списали старые долги и подарили стартовый капитал для нового развития. Но здесь и проблема: обрушение сырьевой экономики – вопрос времени. Необходима кардинальная перестройка системы, однако ее блокирует┘ все та же экономика сырьевых продаж с ее вечными атрибутами: разрастающейся машиной распределения, монополизмом, бизнесом на административных барьерах и простой коррупцией. Это грозит закрыть последние шансы вхождения в век инноваций. Но эта же угроза стимулирует и дает надежду. В России чаще просыпаются не когда труба позовет, а когда петух клюнет.
Параметры задачи
Что именно предстоит сделать и за какое время?
Контуры намечаются. Так, в заявлении первого зампреда правительства о том, что технико-внедренческие зоны спасут страну, когда обрушится сырьевая экономика, интереснее не оптимизм, а новая постановка вопроса. Одно дело – показывать начальству и по телевизору демонстрационную модель экономики знания; другое – реально принять на себя страну в условиях кризиса сырьевых продаж. Здесь все считаемо: какие инвестиции в «мозги» необходимы для решения этой задачи, какой дефицит придется покрывать, чего в этом плане можно ждать по объемам и срокам окупаемости.
Проблема времени, отпущенного на инновационный маневр, еще сложнее. Какие вероятности брать в расчет?
Лет двадцать назад цены на нефть упали – и через четыре года от нерушимого Союза осталась музыка гимна. Надо набраться смелости и представить себе (только для модели), что цены на углеводороды упадут в пол, причем завтра. Этого не может быть, но это не значит, что этого не может быть никогда. Приходится считать самые острые сценарии экономического, социально-политического и даже геостратегического плана. Такие сценарии требуют не обычных оценок вероятности, а логики «неприемлемого ущерба». Если вероятность события низка, но возможные потери катастрофичны, превентивные меры признаются необходимыми.
Альтернативное топливо, радикальное энергосбережение и пр. кажутся пока чем-то из области фантастики. Но ресурсы, которые вкладывает в такие проекты заграница, не дают расслабляться: эти люди фантастику не финансируют. Проблему они решат – и, возможно, несколько раньше, чем мы думаем. Этого «несколько» на инновационный маневр может как раз и не хватить – и по времени, и по деньгам.
На полный маневр отпущено лет тридцать, а может быть, менее двадцати. В программу МЭРТа до 2020 года заложены хорошие цены на нефть, что достоверно. Однако если несколько расширить интервал прогноза, то он будет уже не столь надежным, что меняет тон сценариев, контрольные цифры плана, идеологию проекта. К тому же надо реально оценивать наш динамизм: вопреки известной поговорке, мы будем быстро запрягать, вливая ресурс в инновации и стартовые зоны, но когда придет время доводить проекты до реальной отдачи, скорости резко упадут, где-то до нуля.
Оптимистические сценарии исходят из цен на сырье. Но дело не просто в цене, а в «вилке» между ценой и себестоимостью. Современная нефтянка – не черпание ведрами нефти из открытой ямы, а сложное производство в плане технологий, менеджмента и конкурентности. Еще сложнее в металлургии. Пока рост тарифов, зарплат и общей социальной нагрузки («социальный откат») покрывается ростом цен. Поэтому лихорадить начнет даже не от падения цен, а от их стабилизации. Там, где цены фиксированы рынком или соглашениями, рост себестоимости может пересечь планку цен уже через четыре года. Свертывание инвестиций растянет процесс лет на десять, что в итоге приведет к еще более суровому обвалу.
Риски инновационной стратегии
Стало общим местом: инновации, высокие технологии, наукоемкие производства – спасительная альтернатива обреченной сырьевой ориентации. Реже вспоминают, что сырьевую экономику рушит именно экономика знания. Иначе говоря, в новом мире преуспеют те, кто обрушит старый.
Это еще более сжимает время. Мир уже почти поделился на тех, кто успел войти в инновационный режим, и безнадежно отставших. История догоняющих модернизаций, позволявших чередовать спячки с успешными авралами, кончилась. Отставание в любой момент может стать необратимым: лидеры идут вперед быстрее догоняющих. И это отставание даже не технологическое: речь идет о создании экономики, генерирующей инновации, а не о генерировании инноваций для их мучительного внедрения в экономику.
Этот урок мы уже проходили. Советская наука делала открытия, не поддержанные экономической средой и общей технологической культурой. Наши открытия осваивались не нами, созданную на их основе технику мы до сих пор закупаем за валюту (те же технологические лазеры имени нобелевских лауреатов Басова и Прохорова). Последнее, что мы делали на уровне, были радиолампы; уже транзисторы мы делать толком не научились. Символами нашего хай-тека так и остались подкованные блохи, «Бураны» и┘ специфический по дизайну и качеству автопром. Парадокс «интеллектуального превосходства»: отрываясь от своих тылов, мы помогали нашим мировым конкурентам наращивать их технологический отрыв и наше отставание. И эта перспектива не закрыта. Если придется резать финансирование программ из сырьевых источников, ранее сделанные вложения окажутся зарытыми в нулевом цикле – и их тут же из наших научных котлованов откопают наши мировые конкуренты. В итоге Россия так и останется страной, в которой даже производство интеллектуального продукта и уникальных специалистов – сырьевая отрасль.
Утраченная «середина»
Главная проблема инновационного рывка лежит вне поля собственно инноваций. Между сырьевой экономикой и экономикой знания зияет территория пропущенной «середины». Между полетами на Луну надо учиться делать безопасные унитазы, ручки, которые не текут, автомобили, которые доезжают до автосалона своим ходом. Этими банальными, но массовыми производствами живет страна. Здесь обеспечивается основная занятость. Отсюда должны идти инвестиции в систему знаний и в хай-тек. Здесь же развиваются среднетехнологичные и среднеинновационные производства, без которых хай-тек зависает и в «сыром» виде перехватывается мировыми конкурентами. И здесь создается та часть национального продукта, без которой сколь угодно высокие и наукоемкие технологии даже при лучших сценариях не компенсируют падение доходов от сырьевых продаж.
Эта середина у нас подвешена: между сырьевой экономикой и «экономикой знания» нет убедительного перехода. Пласт несырьевых производств еще остался, но он уже недопустимо пористый. Того, что производится, критически мало для самостоятельной экономики. Даже на бытовом уровне у нас почти нет своей техники моложе десяти лет и сложнее самоката. Не потому, что мы так рационально включены в международное разделение труда, а потому что мы так опасно выключены из нормальной конкуренции. Один только административный прессинг превращает наш забег на конкурентоспособность в спринт с кандалами.
«Середина» подвешена и концептуально – ей нет достойного места в идеологии развития. Печать «сырьевого проклятья» планируется снять экономикой знания, но из поля зрения выпадает «рутинная» составляющая всякой реальной экономики, позволяющая процветать странам, не имеющим ни природных ресурсов, ни собственных открытий..
Можно нагнетать амбиции в области сверхновых технологий – если мечты не сбудутся, останется неловкость. Хуже, если у страны не окажется нормальной альтернативы на случай обвала сырьевой экономики. Программа-минимум должна исключать слабо контролируемые сценарии, чреватые социальными кризисами, угрозами суверенитету и новой дезинтеграцией. Программы-максимум могут быть любыми, но должны иметь надежный тыл.
В нашем характере хвататься за начинания, способные удивить мир. Но мир и нас самих скорее удивило бы, если бы мы смогли всерьез заняться рутиной и наладить ее. В этом смысле национальная идея в духе «Поправь забор!» для нас актуальнее, чем «Порази человечество!». И труднее для реализации, потому что здесь надо победить себя, а в этом мы почти непобедимы.
Демилитаризация истории
Мешают архетипы Похода и Победы. Мы продвигаемся в истории, не обустраивая жизнь людей, а героическими маршами, предпринимаемыми авангардами под руководством командующих. Это порождает разрывы. Страна прорубает окна в Европу, не выходя из дикой азиатчины. Проводит индустриализацию в режиме геноцида. Разрабатывает ядерные проекты в лагерных условиях. Запускает космонавтов, проигрывая битвы за урожай. Каждый прорыв оборачивается отрывом от России, остающейся глубоко в тылу. Каждая победа ставит вопрос о ее цене и... погружает в ожидание нового похода.
В условиях жесткого дефицита времени мы рискуем потратить еще годы на усвоение того, что время бросковых модернизаций кончилось. Цивилизация мобилизационных прорывов осталась в прошлом. В век инноваций по определению нельзя войти походным маршем, по команде, за счет накачанной нефтью казны, ограниченным контингентом специально подготовленных десантов. Такой бросок может дать ряд локальных побед, но не инновационную среду и экономику знания.
Так бывает, когда страна работает на идеологию и оборону, на символику и мускулатуру лидерства. Но энергия борьбы рано или поздно выдыхается. Нельзя бороться и побеждать вечно. Мудрый Фазиль Искандер сказал: в слове «победа» мне слышится воинственный топот дураков.
Вложения в человека
На уровне риторики изменения есть, и они необратимы. Уже стареющий коммунизм распинался перед Человеком, его именем и благом (формула, немыслимая для предыдущей советской, да и российской истории). Теперь приходится заниматься «сбережением народа», плавно перетекающим в идеи «вложений в человека», «человеческого капитала» как основного достояния.
Осталось договориться о том, что главные вложения в человека – это все же не средства федерального бюджета, а Свобода и Право. И прежде всего – в практической жизни. Проблема власти – это не только сроки президентства, многопартийность, избирательная машина, свобода прессы и собраний, независимость парламента и судов. Это и повседневные контакты граждан с представителями государства – среда, в которой люди реально живут и работают. Демократия повседневного спроса им нужна не раз в четыре года, а постоянно.
Это, возможно, главное перекрестье связей между сырьевой экономикой и инновационной стратегией, между социальными программами и политикой. Это непаханое поле для правозащитной деятельности, для формирования гражданских инициатив и гражданского общества, для становления среднего класса, развития среднего и малого бизнеса. И это полноценный раздел государственной стратегии. Если мы пишем в программах, сколько каких самолетов будем завтра производить, надо хотя бы с той же детальностью прописать меры по ограничению произвола и бесправия.
Здесь социально-экономические темы сопрягаются с векторами политического развития. Демократия органична там, где люди реально ценны, где их производительная активность – главный ресурс развития, источник национального достояния. Сырьевым экономикам демократия не нужна (как и большая часть «лишнего» населения). У нас же средняя и низовая власть сплошь и рядом распределяет не только остатки от экспорта ресурсов, но и саму возможность для граждан заниматься делом, что-то производить. И требует за это благодарности, отнюдь не моральной.
Сбережение народа – дело хорошее в отношении тех, кто без этого не может. Потенциал страны – люди, для которых главная помощь со стороны государства заключалась бы в том, чтобы им не мешали. Они обеспечат себя и сберегут страну. А если нет, то в этом веке ее уже ничто не сбережет.
Разорвать круг!
Ситуация опасно закольцована. Экономика перераспределения сырьевых доходов автоматически воспроизводит разрастающийся административный нарост. Поскольку в сырьевых отраслях основной ресурс ограничен и уже распределен, причем не только в плане добычи и экспорта, но и в плане возможностей паразитирования, этот административный нарост наползает на несырьевые отрасли. Он начинает квотировать производительную, деловую активность людей, будто это экспорт сырья. Сырьевая экономика косвенно выжигает «середину». Тем самым подвешиваются и наукоемкие начинания, которые грозят обернуться интеллигентной формой перераспределения тех же сырьевых доходов, высокими технологиями «распила».
Идеология ограничения этого всероссийского паразитария вкраплена в президентские послания последних лет. «В наши планы не входит передача страны в руки некомпетентной, коррумпированной бюрократии...» – это не «мочить в сортире», но тоже внятно. «Бюрократию надо не уговаривать умерить свои аппетиты, а директивно ограничивать...» – это оттуда же. Но первое же, самое простое и очевидное действие в данном направлении наталкивается на организованное сопротивление. Очевидно, что прежде всего необходимо отделить правоустановление и выработку политики от всего, что связано с практикой правоприменения, а тем более с деньгами. В теории менеджмента этот конфликт интересов устраняется посредством «китайской стены». У нас же такое разделение если и есть, то через перегородку, с сохранением всех старых связей и деловых отношений. В результате буксует даже то, что должно было бы стать стартером: административная реформа, реформа обязательного нормирования, допуска на рынок, контроля и надзора.
В социальной сфере и экономике еще какое-то время не будет напряжений, достаточных, чтобы сделать выход из этой инерции вынужденным. Это значит, что будет нарастать наш главный стратегический дефицит – время. Сломать традицию, у истоков которой стояли лен, пенька и вековое рабство, прогрессировавшее в холопство, – историческая задача, которую теперь приходится решать как оперативную. История дала и фантастический шанс, и жесткий посыл. Но поскольку требуется преодоление собственной инерции, этот шанс сам по себе не реализуется – только через сознание и волю. Поэтому стратегия развития для России необходима, необходим мегапроект.
Это плохо, но таково наше положение.
Дарья Гармоненко 