Прощание с ближним зарубежьем

СНГ превратился в подобие клуба, где каждый играет в свою игру.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Вряд ли есть тема, на которую в последнее время пишут больше, чем о политике России на постсоветском пространстве. Оно и понятно: на фоне общего внешнеполитического негатива очень хочется разглядеть там проблески, порассуждать об успехах в Центральной Азии. Но чтобы разобраться в ближнем зарубежье, надо честно вписать его в зарубежье дальнее, а главное, перестать делить мир на ближний и дальний, признать, что зарубежье – оно прежде всего и даже только зарубежье. Словом, ностальгического «постсоветья» больше нет. Если поступать так, то многое прояснится.

И не друг, и не враг, а так┘

Попробуем признать, что союзников у России нет, она их растеряла, а ее партнеры неустойчивы. Америка отпала. Китая боятся. Индии мы не нужны. Мусульмане не верят. Европа? Европа не едина и непостоянна. Великобритания – враг. Членство Лугового в Госдуме тому даже не символ, но гарант. Есть вечно колеблющиеся Франция с великолепным Саркози и Германия с буколической «барышней» Ангелой.

Москва не умеет искать и находить союзников. Переговорщики зачастую не могут с ней разобраться, на что ориентироваться – на знаменитую все понимающую улыбку Путина или на его публичную риторику. На обещания или реальные поступки. Нам полуверят и полуневерят.

Россия вполне может сподобиться на неофициальный титул как бы изгоя. И тогда мы вновь начнем хвастаться балетом, ядерным оружием и мечтой о полете на Марс. Ну и, конечно, еще газом и нефтью...

Все это отягощено оголтелостью и жутким примитивом отечественного антиамериканизма. При СССР антиимпериалисты были искренни. Нынешние – «двустандартны». Умные во всю эту муть сами не верят. Всерьез ее воспринимают те, кто менее смышлен. За это их чаще показывают по телевизору.

Американцы, в свою очередь, избрали новую жесткую линию, которую коротко я бы сформулировал так: мы слишком долго вас, русских, хотели понять и слишком долго слушали, в итоге запутались. Отныне вы будете слушать нас. Американский пример заразителен.

На постсоветском пространстве главным аргументом в пользу партнерства с Россией становится его неизбежность. Никуда-де от нее не деться. К России не тянутся, к России прилипли и не могут отлепиться.

Россия не может быть центром чего бы то ни было. СНГ – клуб без галстуков и без ответственности. ОДКБ против Варшавского пакта – «одно недоумение, все равно что плотник супротив столяра».

Кыргызстанский (два «ы» в одном слове все-таки слишком) политолог Александр Князев считает, что «Россия всегда была специфическим имперским проектом, лишенным коммерческого значения», и добавляет, что ее «интересовали именно вопросы собственной безопасности, защиты своего государства, а не некие синкретические евразийские доктрины», «мессианский долг» и пр. Если согласиться с этим толковым мнением, то окажется, что, во-первых, у России нет шансов регенерировать империю; во-вторых, ей надо учиться существовать в ином, «обыкновенном» качестве; в-третьих, если этого не произойдет, то положение ее в конце концов станет «хуже губернаторского». Кое-кто в Кремле, в частности Путин, это, наверное, уже понял. Иначе как объяснить президентский призыв отказаться от «великодержавности».

Советский Союз был понятен. Остаточная скрытая, да и явная тоска по СССР наблюдается повсеместно. Она встречается даже у некоторых западных аналитиков. В каком-то смысле это тоска по понятному, по привычному. Был очевидный враг для одних, рабовладелец для других, полноценный контрбаланс с Западом для третьих. Ведь если бы не поддержка арабов Москвой, ближневосточный конфликт закончился бы еще в 1956 году.

Россия же слаба, чтобы быть врагом и чтобы стать реальным противовесом. Это хорошо заметно на примере Ирака, Ирана, Афганистана, а ныне особенно на примере Косова. Самое обидное для Москвы то, что в конце концов, в критическую минуту, без нее просто-напросто обойдутся.

Одним из главных приемов иностранных государств в отношениях с Россией становится «обход». Ее обходят не только в вопросе Косово, ее могут обойти и на Ближнем Востоке, и в Иране, ее обтекают инвестиции, ВТО. Мимо нее начинают заворачивать нефтяные и газовые трубы.

Официальной России удобно иметь врагов. Истеблишменту удобно стоять на зубцах осажденной крепости. Это – главное оправдание авторитаризма, подавления любой «шакалящей» оппозиции. Два главных оппонента власти оппозиционны ей лишь условно: и КПРФ, и ЛДПР такие же отъявленные борцы против зарубежных происков, как и «Единая Россия». Коммунистов медом не корми – дай побороться с империализмом. Жириновский был главным другом Саддама Хусейна.

Но Россия не страшна. Если встать на официальную российскую точку зрения, что РЛС и противоракетные установки развертываются против России, то это, скорее, напоминает глухой дачный забор от пьющего соседа. Да, в Восточной Европе страх все же присутствует, но не перед Россией, а, скорее, генетический страх перед СССР.

Недавно прочел, что Россия еще и «великая транзитная держава». Когда говорят о транзите, значит, больше говорить не о чем. Это вроде как о Великом шелковом пути. Российский идеологический аналог этого самого «шелкового пути» – евразизм. Он тоже (идейно) транзитен, я бы даже сказал – вечно транзитен. Его нынешняя интерпретация часто отдает, простите, клиникой.

Реально Россия сильна своими углеводородами. 25% европейского газового импорта приходятся на нашу родину. Хорошо ли это, товарищи? Больше от нас ничего не нужно. Нас рассматривают как источник сырья. Вычтите газ, и тогда вообще, кроме оружия, хвастаться нечем.

Россия борется своими энергоносителями. И делает это пока успешно. Одно плохо. Цены на них будут расти у всех их обладателей, а вот вопрос об альтернативных маршрутах дебатируется только тогда, когда речь заходит о России. Почему? Потому что только Россия делает их орудием политики. Есть, конечно, еще Уго Чавес. Но на него особого внимания не обращают. Он выглядит несерьезно. Он – ручной.

Азарт, с которым Россия играет в газово-политические игры, – азарт слабого. Раньше или позже Россия проиграет. И именно эта игра – еще одно свидетельство того, что внешнюю политику больше не поделить на «дальнюю» и «ближнюю».

Когда рассеялся туман

Путинский курс – не более чем отраженный в кривом зеркале ельцинский курс: первый президент бросил постсоветское пространство на произвол судьбы, второй – пытается, несмотря ни на что, сомкнуть его, хоть и по частям, вокруг России. Но результат-то оказывается один и тот же, а именно – рост центробежных тенденций. Поведение Кремля раздражает «ближний круг» все больше и больше. У постсоветских, оказывается, «собственная гордость».

В Москве все еще болезненно привыкают к самостоятельности бывших советских республик. Многовекторность часто упоминается с определением «так называемая». (Хотя глава российского МИДа Сергей Лавров и сам не чужд многовекторности, но уже российской.) Самостоятельность «бывших» надо признать безоговорочно. Но также надо «нормализовывать» и цены на энергоносители. Если память не изменяет, то от низких цен на газ Россия ничего не выигрывает даже у Лукашенко. Пока от России ждут низких цен за счет политической лояльности, дело не пойдет. Игра с куплей-продажей углеводородов напоминает госдотации советских времен. С той только разницей, что их получатели не первые секретари республиканских компартий, но целые независимые президенты.

Честнее, а главное – разумнее, назначать цену на углеводороды исходя из экономических интересов. Когда же ее рост или сдерживание основаны на «хорошем поведении» по отношению к Москве или, напротив, на мести за оранжевую угрозу, то это бьет рикошетом по самой России. Ведь даже те, кто не хочет или не готов дистанцироваться от России, все равно при первом удобном случае постараются это сделать. Так, на всякий случай.

У России нет, да, в общем, никогда и не было идеологии действия, присутствия на постсоветском пространстве. Так что говорить о «деидеологизации» российской политики не приходится. Наверное, в 90-е такая идеология (во всяком случае, рациональное осмысление ее линии) и была необходима, теперь же это больше не востребовано по причине отсутствия самого этого пространства. Провозглашенный (хотя по-прежнему далеко не ко всем применяемый) прагматизм – универсален для любого куска планеты.

Помимо прагматизма Москва декларирует еще два постулата своего курса – стабильность и безопасность. Это – скорее идеологемы, отказавшись от которых Кремль вообще не сможет интерпретировать свои стратегические цели. Обе они пригодны, да и то ограниченно (формально), лишь для отдельных фрагментов постсоветского пространства, в основном для Центральной Азии. На Кавказе, например, призыв к безопасности выглядит в глазах всех трех стран неоднозначно.

Кроме того, даже самый недалекий человек понимает, что одной стабильности для успешного развития недостаточно. Нужны реформы, нужна модернизация, причем не на словах. Стабильность чревата стагнацией. В устах постсоветских идеологов стабильность почти превратилась в дежурный лозунг типа «Наша цель – коммунизм!». Россия, собственно, и не гарантирует стабильность, а в основном благословляет на нее.

Замечу, что для постсоветских апологетов стабильности интересен опыт Киева, Тбилиси, Бишкека. Они сознают, что вопрос передачи власти может решаться по-разному. Возможно, их наследникам придется перехватывать инициативу у оппозиции, не глуша ее палками по голове. Оранжевые майданы могут оказаться не так страшны, если к ним подготовиться, постелить соломку, научиться действовать не только кулаком и ОМОНом. Кстати, ни одно из государств, переживших оранжевую сумятицу, не развалилось.

Писать в целом о постсоветском пространстве делается все труднее, а со временем вообще станет невозможным. Оно уходит в историю. Слишком «разбегаются» в разные стороны пути развития бывших советских социалистических республик. Для России уже невозможно создать здесь универсальный политический инструментарий.

О серьезной интеграции под эгидой России речь уже не идет. Упущен сам «момент интеграции». Причем поначалу из-за субъективных ошибок. В 1991 году казалось, что Советский Союз не распадается, но переформатируется на новой, более надежной основе. Как-то раз во время одной телепередачи я спросил у бывшего президента Украины Леонида Кравчука, думал ли он, подписывая Беловежские соглашения, что они приведут к полной дезинтеграции страны. Он ответил «нет».

На протяжении 90-х интеграция истаивала по вполне объективным причинам: каждый, надеясь на лучшее, искал это лучшее на стороне. Шло формирование национальных интересов, которые лишь частично ассоциировались и могли быть реализованы в пределах бывших советских границ.

Интеграция утратила объективные предпосылки. Относительно мобильный ЕврАзЭС – скорее декларация о грядущих намерениях. О Едином экономическом пространстве вовсе перестали говорить. Последним рычагом интеграции под эгидой России остается Организация Договора о коллективной безопасности. Однако под ОДКБ нет экономической основы, если не считать поставки оружия по внутрироссийским ценам. Миротворческие силы выглядят пустышкой, поскольку никому и в голову не придет применить их где бы то ни было. «Нарисуйте» реальный конфликт, разводить который будут посланы миротворцы ОДКБ.

Остается Шанхайская организация сотрудничества. Но главный участник ШОС, ее творец – Китай, простите, не входит в постсоветское пространство, а потому игры здесь уже ведутся совсем по другим правилам.

Есть еще «цивилизационное присутствие России». О нем чаще вспоминают в Центральной Азии, немного на Кавказе. А что означает «цивилизационное присутствие России» для Украины и Белоруссии?

Для некоторых стран отношения с Россией на поверку вообще оказываются маневром, способом поторговаться с западным «клиентом».

Кстати, о Западе. У России с США и Евросоюзом нет общих серьезных интересов на постсоветском пространстве. Борьба против терроризма никого толком не объединила. (Нет же общего понимания, что такое ХАМАС.) Каждый по-своему воспринимает постсоветскую территориальную целостность: то, что можно на Балканах, недопустимо на Кавказе и наоборот. Так что, если вдруг (не приведи Господь) возникнет вопрос о целостности центральноазиатского государства X, то ее версии могут оказаться самые разные.

Ну а в экономике все уже давно настроили себя на конкуренцию, на взаимное соперничество.

Запад – за эволюцию постсоветского пространства, Россия – за его внутреннюю консервацию. Казахстанская «Отан», российская «Единая Россия», узбекистанская Народно-демократическая партия – близнецы-сестры. Общий страх перед оранжизмом – страх за самих себя, так сказать, «за собственную (медвежью) шкуру».

Правда, Западу, похоже, надоело повсюду стимулировать демократию. Где получается – хорошо. Где нет – значит так тому и быть. С одной стороны, они свыклись с нынешними авторитаристами, с другой – уверены, что следующее поколение будет более демократичным. Их надежды укрепил, например, наследник Туркменбаши, врач-стоматолог Гурбангулы Бердымухамедов. Да много и не требуется. Пусть будет хотя бы как┘ в Иордании. И король есть, и реальная многопартийность, и выборы┘ Даже что-то типа гражданского общества. Советскость когда-нибудь да пройдет.

Американского империализма никто на постсоветских просторах больше не боится, и каждый готов отдаться ему по сходной цене. А вот разделить полноценную любовь с Москвой желающих становится все меньше.

Не учи ученого?

Нынешняя внешняя политика России на постсоветском пространстве – советский заштопанный «секонд-хенд».

У Владимира не Вольфовича и не Владимировича, а Ильича была статейка «Записки постороннего». Мне всегда импонировало это безответственное название. Тем более что ныне каждый, кто думает иначе, – посторонний для вечно правой и вездесущей российской власти. Давать ей советы – все равно что писать в юмористическую рубрику советской «Литературной газеты» «Если бы директором был я».

И все-таки, рискуя показаться не совсем адекватным (Ю.В.Андропов говаривал, что советскую власть может критиковать только сумасшедший), скажу.

Во-первых, вам надо первыми, то есть играя на опережение, отказаться от понятия «постсоветского пространства», а заодно и нелепого словосочетания «ближнее зарубежье». Хватит втискиваться в «постсоветскость», в рамки искусственного внешнеполитического направления, где «через запятую» идут Украина, Таджикистан и Армения.

6 января 2007 года именно Путину надо было первым поздравить с победой на выборах главного ворога Михаила Саакашвили, тем самым дав ему понять, что Москве по большому счету безразлично, кто там станет начальником в ее бывшей провинции, а заодно ввергнув в тупик всю тбилисскую пропагандистскую машину.

Все это позволит отбирать партнеров по принципу не кто больше любит прошлое, но кто больше надеется на будущее.

Во-вторых, перестать шантажировать ценами на газ, скажем мягче, ставить их в зависимость от политической лояльности.

В-третьих, отказавшись от идиотических, заведомо бесперспективных региональных и тем более макрорегиональных структур, выстраивать отношения на двусторонней основе. Даже это не всегда получается. Перспективы альтернативного ГУАМ чем-то похожи на будущее СНГ.

В-четвертых, подумайте о русских и русскоязычных, то есть тех, кто воспитан на русской культуре. Посмотрите на британцев, французов, которые, уйдя, остались. Уже третье поколение в Кот д’Ивуаре (б. Берег Слоновой Кости) и Сенегале читает Виктора Гюго, Оноре де Бальзака и Франсуазу Саган. И чтит, заметьте, генерала де Голля. А кого из «колонизаторов-москвичей» будут чтить в Таджикистане и Азербайджане?

В Ферганской долине по-русски молодежь говорит только «спасибо» и «твою мать». Для потенциальных гастарбайтеров этого достаточно. Миллионы узбеков и таджиков опробовали свои силы на ниве добычи углеводородов в Ханты-Мансийске, строительства особняков и изготовления плова в Москве и на Урале. Вопрос: прибавилось ли любви к России?

Спасение остатков культурного наследства возможно только через черновую, невзрачную, но дорогостоящую работу, плоды которой увидятся не скоро. Но начинать работать необходимо прямо сейчас.

Если всего этого не сделать, то приоритетность «ближнего зарубежья» – пустой звук. А сама Россия постепенно перестанет быть приоритетом для наших соседей.