Василий Молодяков
В Китае представители одной из женских организаций Японии пришли почтить память жертв японских бомбардировок.
Фото Reuters
ХХ век был веком Побед и Поражений, которые по праву следует писать с большой буквы. Он уникален по количеству рухнувших империй. Одни возрождались из пепла, хоть и в новом обличье, – Германия Гогенцоллернов в виде «Тысячелетнего Рейха» Гитлера, Россия Романовых – в виде «первого в мире государства рабочих и крестьян» Ленина и Сталина. Другие распадались и в глобальном масштабе становились маргиналами – такова судьба Австро-Венгрии Габс-бургов и Блистательной Порты. Чьим народам в результате жилось лучше – вопрос отдельный.
Таковы были итоги Первой мировой войны. Вторая обрушивала империи с еще большей силой и знаковостью. На месте «Тысячелетнего Рейха» образовались «зоны оккупации». Катастрофический разгром пережила Япония, и на «землю богов» впервые в ее истории вступили чужестранные солдаты, причем в качестве победителей и оккупантов. Победивший в этой войне Советский Союз проиграл следующую – «холодную» или Третью мировую, как кому нравится – и тоже исчез с политической карты как единое целое. Разумеется, Российская Федерация никуда не делась – просто сегодня то, что мы называем нашей страной, занимает не одну шестую, а одну седьмую часть суши.
Несмотря на знаковое Поражение 1945 года, Германия и Япония возродились в качестве мировых держав, которым для закрепления этого статуса не хватает разве что постоянного членства в Совете Безопасности ООН. Следует присмотреться к тому, как и почему это произошло.
«Вынести невыносимое»
15 августа 1945 года император Сёва (Хирохито) выступил по радио и сообщил подданным, что им предстоит «вынести невыносимое» – принять условия Потсдамской декларации Союзных держав о безоговорочной капитуляции Японии. Японцы впервые в жизни услышали из репродукторов голос своего суверена, потомка богов и живого бога. Знаковой стала именно эта дата, считающаяся днем окончания войны, а не 2 сентября, когда на борту американского линкора «Миссури» в Токийском заливе был подписан Акт о безоговорочной капитуляции. Дата 2 сентября современным японцам практически ничего не говорит.
Поражение было глобальным: Япония потеряла армию, флот, колонии, возможность вести самостоятельную политику и право гордиться воинскими доблестями. Однако Поражение не было тотальным, как в Германии: император остался на престоле, хоть и опасался за свое будущее; кабинеты сменяли друг друга, избранный в годы войны парламент продолжал заседать, хотя многие министры и депутаты уже видели перед собой призрак тюремной решетки. Японию не разделили на зоны оккупации, хотя вовсе избежать ее было невозможно.
Война на Тихом океане была, безусловно, проиграна, но она показала огромный мобилизационный потенциал японского государства и японского народа. Разгромленная сокрушительными ударами извне, Япония не взорвалась изнутри – там не было ни заговоров (точнее были, но несерьезные и неопасные), ни мятежей, ни забастовок, ни сколько-нибудь значимых акций гражданского неповиновения. Задним числом и коммунисты, и либералы пытались утверждать, что всегда сопротивлялись режиму, но списать поражение на фактор «ножа в спину» было невозможно. Как ни странно, именно это усилило состояние послекапитуляционной летаргии, названной емким японским словом «кёдацу». Если никто не виноват, а катастрофа все-таки случилась, значит, виноваты все.
Японский маятник
Гитлер пришел к власти под лозунгом того, что поражение Германии в Первой мировой войне было вызвано изменой «кучки жидов и социалистов», а германский народ, дескать, войну не проиграл и не несет за нее ответственности. В случае Японии было не так: списать проигрыш было не на кого. Отсюда волна ритуальных самоубийств сэппуку в конце лета – начале осени 1945 года, охватившая как военных, так и штатских. Да, кто-то пытался уйти от возможного суда за то, что он совершил во время войны, но доминирующим чувством было признание общей вины. Не за то, что воевали, – за то, что воевали недостаточно хорошо, а потому проиграли.
Опытный американский дипломат Джозеф Грю, представлявший Соединенные Штаты в Токио в качестве посла в 1932–1941 годах, сравнил колебания японской политики и массового сознания с маятником – чем сильнее он откачнется в одну сторону, тем дальше занесет его в другую. Шовинистический угар военных лет сменился не столько покаянием, сколько волной мазохизма, самобичевания, непродолжительной по времени, но мощной по накалу. Вчера господствовала точка зрения, что Японский архипелаг создан богами, а все остальные страны мира появились из сгущения морской пены. Сегодня заявлялось, что японцы от рождения являются моральными уродами и что мозг у них устроен не так, как у нормальных людей (запомним этот тезис). Предлагалось упразднить японский язык как «реакционный» и ввести вместо него «прогрессивный» английский. Замена монархии республикой вообще считалась многими чем-то само собой разумеющимся. Тем более что сам император в новогоднем радиообращении к нации 1 января 1946 года осторожно назвал концепцию своего божественного происхождения «ошибочной»: оказывается, он такой же человек, как и все остальные.
Американская оккупационная администрация умеряла эти порывы, всерьез угрожавшие внутриполитической стабильности. Но лишь немногие поняли принцип маятника и оценили диапазон его качаний. Не раз казалось, что Японии угрожает коммунистическая революция, а этого не могли допустить даже самые левые американские администраторы. Для начала они попытались разобраться, почему японцы сложили оружие столь же массово и дисциплинированно, как раньше воевали. Куда девалась их враждебность? Их воинственность? Что это – затишье перед бурей, которая грянет с утроенной силой? Или признак моральной слабости и малодушия?
Энергию – в мирных целях!
Воля императора, доведенная до населения через все уровни государственного аппарата, подвергнутого чистке, но не ликвидированного, сделала свое дело. Шок от поражения оказался кратковременным, мобилизационный потенциал никуда не исчез. Оставался вопрос – в какое русло направить энергию.
Военный вариант исключался – такова была главная цель победителей. Любая деятельность за пределами страны – по крайней мере на какое-то время – тоже. Политическая активность бурно выплеснулась наружу с введением демократических свобод и сразу же стала принимать экстремистский характер, в основном «слева», что в условиях начавшейся холодной войны было неприемлемо. Оставалась экономика. Так великое Поражение стало основой и мотивировкой новой Победы – «японского экономического чуда».
«Экономические животные», «экономический гигант и политический карлик», «транзисторные торговцы» – такие определения стали реакцией окружающего мира, прежде всего вчерашних победителей, на стремительный экономический взлет Японии, начавшийся во второй половине 1950-х годов и продолжавшийся треть века. Можно было насмехаться над «самураями», променявшими воинский дух на «чечевичную похлебку» экономического благополучия. Так это виделось со стороны. Изнутри картина была несколько иной. Еще в последней четверти XIX века, в период стремительной модернизации и выхода Японии на мировую арену, самураи – представители воинского сословия, подавшиеся в бизнес, уважительно назвали новую сферу своей деятельности «войной в мирное время». Эту войну Страна восходящего солнца выиграла без оружия – своим потенциалом, причем не только материальным, но и моральным. Теперь ей предстояло отыграться за военные поражения на экономическом поприще.
Япония смогла отыграться – прежде всего за счет внутреннего единства, за счет фактора «группизма», который в условиях индустриального общества и массового конвейерного производства оказался как нельзя кстати. Японские товары и до Второй мировой войны отличались дешевизной, но их качество вызывало у многих потребителей такие же ассоциации, как у нас сейчас – китайское или турецкое. После Второй мировой войны японцы вырвались в лидеры по качеству, считая его своей национальной доблестью и предметом гордости. Потом произошел научно-технический рывок, продолжающийся и поныне.
Нельзя сказать, что японцы совсем отказались от экспансионистского сознания. Просто Поражение научило их, что Победа может быть одержана не только с помощью танков, линкоров и бомбардировщиков. Сначала текстиль, потом магнитофоны, телевизоры и автомобили, потом компьютеры и начинка к ним. Потом вывод производства в азиатские страны и «скупка мозгов» со всей Азии. К экономической экспансии органически добавилась культурная: сначала икебана и чайная церемония, театры Но и Кабуки, потом – курсы и школы японского языка чуть ли не во всех странах мира, манга и аниме, суси и сасими. Эти слова уже стали всемирными. Как некогда «колхоз», «комсомол» и «спутник»┘
Бытие и сознание
Стремительный и уверенный подъем, сделавший Японию второй экономикой мира, не мог не сказаться на сознании тех, кто этот подъем совершил, и особенно тех, кто унаследовал его плоды. Поэтому в семидесятые-восьмидесятые годы ожили давние теории национальной исключительности японцев – конечно, в новом обличье. Всерьез заговорили о том, что использование иероглифики в равной мере развивает оба полушария головного мозга (в отличие от европейцев, у которых преимущество имеет одно из них), и даже о том, что нос у японцев устроен по-другому и лучше дышит. Традиционную японскую культуру объявили уникальной и непостижимой для иностранцев, но за японцами была признана способность усвоить плоды любой цивилизации и культуры. И так продолжалось до тех пор, пока не начался очередной экономический кризис.
«Бытие определяет сознание». Пример послевоенной Японии подтверждает этот вообще-то сомнительный постулат. Экономические успехи давали японцам основания чувствовать себя победителями во всем – разумеется, в условиях мира. Экономические трудности провоцируют новую волну мазохизма, на сей раз подогреваемую извне, – японцам в который раз напоминают про их ответственность за войну в Китае и на Тихом океане, про оккупацию азиатских стран и преступления их армии. Напоминают то американцы, то китайцы, то корейцы. Причем каждый раз у подобных выступлений без труда находится экономическая мотивировка. Огрызаться японцы не могут, но лишь робко заявляют в ответ (причем на сугубо неправительственном уровне), что Филиппины, Бирма и Вьетнам получили независимость, пусть формальную, именно в результате войны. Кстати, с этими странами, равно как с Индией, Индонезией и Малайзией, у Японии неразрешимых проблем нет.
Нынешний кризис – частично преодоленный, частично запущенный – тоже существенно повлиял на массовое сознание. В обществе резко усилилась конкурентная борьба, противоречащая традиционным идеалам гармонии и консенсуса, но неизбежная. Крупные компании постепенно отказываются от таких «священных ценностей», как система пожизненного найма и оплата по старшинству, – а это уже не только менеджмент, это психология. Мелкий и средний бизнес, не раз выручавший правящие круги – в том числе путем поглощения избыточной рабочей силы для предотвращения безработицы, – предоставлен самому себе. «Чувство семьи единой» тает на глазах, хотя постулат «в семье не без урода» в открытую еще не провозглашается. Японцы привыкли работать в команде и делать все сообща, тащить вперед отстающих и подлаживаться под общий темп, не стремясь ускорить его. А отношение к талантам выражают поговоркой: «Торчащий гвоздь забивают».
В условиях кризиса выросло целое поколение. Послевоенный трудоголизм ему уже чужд. Потребительский ажиотаж времен «экономики мыльного пузыря» – еще нет, но зарабатывать деньги на удовлетворение «шопоголической» страсти все труднее. Молодые японцы понимают, что надо скорее взрослеть, брать на себя ответственность и все решать самим, но пока не знают, как это сделать. Наиболее дальновидные люди озаботились воспитанием у сограждан индивидуализма, но не подготовили необходимых инструкций, без которых в Японии ничего не делается. Молодежь пытается развивать индивидуальность в меру своего разумения: кто-то красит волосы в ярко-рыжий цвет, кто-то нарочито громко говорит по-английски – потому что Америка остается для них страной всех ценностей цивилизации.
Первым заметным признаком ломки психологических стереотипов в сегодняшней Японии является массовая пропагандистская кампания – явно одобренная свыше – с призывом менять работу. Раньше на перемену места работы японское общество смотрело косо – примерно как некогда советское на развод. Теперь внушается, что это разумно, правильно и даже «круто». Это шаг по пути развития индивидуализма, без которого в XXI веке можно оказаться попросту неконкурентоспособным.
Побежденные победители
Сравнение – это, как гласит французская пословица, не доказательство. Но повод для того, чтобы задуматься. Япония проиграла Вторую мировую войну в честном бою, под натиском превосходящих сил внешнего врага. Советский Союз проиграл Третью мировую, фактически не заметив, как это произошло. Япония оставалась отмобилизованной и организованно отступала. Советскому Союзу казалось, что он вроде и не отступал никуда┘ Японию, что бы ни утверждали марксисты, не раздирали внутренние противоречия, а если и раздирали, то так и не разодрали. Советский Союз сгубили именно они, а ссылки на «цэрэушников», «жидов» и «масонов» – лишь слабое и унизительное оправдание проигравших, не желающих признавать собственную ответственность.
Поражение помогло японцам отмобилизоваться вновь. Полнота поражения дала полноту новой мобилизации. Элита постсоветской России упорно не признает поражения в Третьей мировой, ссылаясь на Победу во Второй и всячески преследуя за любые «посягательства» на нее. Конечно, приятно чувствовать себя победителями. Зато куда как неприятно сравнивать свое нынешнее положение с «проигравшими» – Германией и Японией. Прошлым легче гордиться, когда оно подкрепляется настоящим. Да и со стороны это выглядит гораздо убедительнее.
Сможет ли Россия отмобилизоваться вновь? Кажется, что без наличия ярко выраженного внешнего врага это вряд ли получится. Безликий «международный терроризм» на него пока не тянет, хотя число его жертв говорит о том, что идет настоящая война. Кажется, что наш маятник не качается из стороны в сторону, а вяло колышется на месте. Неужели никак не обойтись без глобального Поражения с большой буквы? Этого наш государственный организм, ослабленный вялотекущей войной всех со всеми, может и не выдержать.
Что остается? Неужели только то, что прозвучало горьким рефреном в «Песенке британских солдат» поэта Георгия Оболдуева, написанной в 1947 году:
Мы победили, мы┘
Подайте сколько можете!
Почему солдаты – «британские», понять не сложно: Оболдуев не только воевал, но и сидел, причем за стихи. Какие гимны, какая идея помогут России? Думаю, что прежде всего чувство внутреннего единства, сплочения нации, без которого даже самые амбициозные «нацпроекты» останутся красивыми словами. Как этого достичь? Если б я знал – наверное, был бы президентом. Значит, стоит поучиться у других – в том числе у тех, с кем воевали.
