От Суслова до Суркова

Товарищ Суслов и вообразить не мог, какие у него будут продолжатели.
Фото Бориса Кауфмана (НГ-фото)

На фоне размышлений над текстами о российской политкультуре, созданными замглавы президентской администрации, полезно также порассуждать не только о мыслях политика, но и о самом факте их появления.

В чем причина востребованности Суркова как создателя постпосткоммунистической идеологии, фактически разрабатывающего еще одну «национальную идею»?

Во-первых, его творчество необходимо для правящего класса, который при всем цинизме, помноженном на безнаказанность и коррупцию, нуждается в самоосмыслении, самоидентификации. Представители этого класса хотят «написать ту Россию», которая им по сердцу больше подходит и... «которую они еще не потеряли» (все же молодец Говорухин!).

Во-вторых, востребованность в сурковском феномене – фактор позитивный: власть чует, что ей как-то нужно объясниться с народом. Если бы vox populi совсем был равен нулю, не надо было бы так пыжиться с рейтингами и суетиться на выборах. Постсоветский люд поразговорчивее и посмышленнее советского. С ним надо общаться, в том числе в режиме on-line. А для этого инструктора райкома уже мало.

Раньше было проще – повесили на уши марксистско-ленинскую лапшу, и точка! Впрочем, нынешние аналитические скриптумы, несмотря на эмоциональный настрой их авторов, почти не отличаются от ветхозаветной программы «Ленинский университет миллионов». (Замечено, что почти все старатели дубовой отечественной политтехнологии по уровню интеллекта на полверсты недотягивают до своего патрона.)

В-третьих, замглавы администрации не надо было бы выращивать концепции, если бы он не понимал, что «что-то идет не так» и в этом нужно разобраться. Следовательно, власть и сопутствующие ей эксперты вынуждены думать (не у всех, конечно, это получается).

В-четвертых, полемизируя с Сурковым, его оппоненты в каком-то смысле спорят с Путиным. С этой точки зрения в сурковских выступлениях, а теперь еще и лекциях можно узреть (если очень захочется) своего рода признак ненаступления тоталитаризма.

Ну скажите, можно было критиковать Михаила Андреевича Суслова (напомню для молодых – главного послевоенного идеолога СССР)?

Сопоставление пришло внезапно. И показалось оправданным и даже не смешным.

Оба – официальные идеологи. Оба оправдывают власть.

Правда, на этом сходство почти кончается.

Суркизм

Тов. Суслова звали «серый кардинал», и долгое время был он вторым лицом в государстве, а главное – в Партии. Что такое сейчас № 2 в «Единой России»? Тьфу, простите за выражение. Под каким номером идет Сурков, сказать трудно.

Суслов всегда был стар, даже когда был молод. Он был чужд любой новизны, служил охранителем, классическим марксистским фундаменталистом. Знал наизусть Ленина и, кажется, больше ничего не читал. Впрочем, в какой-то степени его можно зачислить и в модернизаторы: он проповедовал марксизм как антитезу российской добольшевистской традиции.

Суслов не любил интеллигентов, умников и художников. Это был идеальный «человек в футляре», достигший вершин политики, по которой он топтался в калошах и в широкополой шляпе.

Сурков молод. Он оскорбится, если его назовут догматиком. Считает себя не интерпретатором, но творцом. Причем творцом-новатором. Он любит музыкантов и не чужд умного чтения.

Под речи Суслова засыпали президиумы съездов КПСС, его труды не прочитывались в московских и иных райкомах. Как заметили авторы книги о главном советском идеологе Рой Медведев и Дмитрий Ермаков, 100-тысячный тираж его двухтомника не расходился два года.

Господина Суркова читают с интересом. Широта его кругозора и живость стиля вообще несопоставимы с сусловской манерой письма.

Суслов выступал от имени народа. Сурков – от лица правящего класса, причем не всего, а только его определенной части, но главное – от себя самого.

И, наконец, во времена оны мне бы и в голову не пришло писать столь легкомысленно о члене Политбюро. А теперь о замглавы администрации – пожалуйста: вот она, демократия, хоть и суверенная.

Отличие столпа путинианства от глашатая коммунизма состоит еще и в некоторой... неуверенности в себе. Это отражает неуверенность в себе правящего класса, который, утрачивая единство, всерьез задумывается о стратегическом видении будущего – куда идти дальше? – и о тактике на ближайшие годы, конкретно – как мы без Путина, или: нужен ли нам Путин как образ, как символ?

Эти размышления о будущем – публичные и потаенные – я бы и определил как «суркизм». Его задача – вписать Россию в современный мир, разъяснить, и притом от чистого сердца, что, несмотря на многие несовпадения, Россия – часть Европы. И даже шире – нормального мира. Залогом таких взглядов являются как минимум вменяемость и здоровый цинизм самого автора.

Суркизм несовместим с реконструкцией тоталитарной системы и идеологии. Он – за продолжение реформ, за модернизацию общества. И он – за демократию, хотя и особую. Он отражает запоздалый транзит, бесконечную переходность, результатов которой так опасаются властные бюрократы.

Он – идеология той части правящей «элиты», которая не погнала бы против Каспарова и компании провинциальный ОМОН. Суркистам мордобой ни к чему.

Этой публике нужен свой обаятельный интеллектуал, скорее молодой, чем убеленный сединами, символ «суверенного либерализма» или мягкого авторитаризма.

Но суркизм неустойчив, зыбок, и его все время затягивает в «сурковщину»...

Сурковщина

...которая, увы, представлена в трудах нашего идеолога более рельефно и впечатляюще. Эта тенденция есть своего рода неофундаментализм, который апеллирует не к советской идеологии, но через ее голову обращается к российской политической традиции в версии модного ныне Ильина. Что «посильнее, чем «Фауст» Гете». «Стереотипы современной политики, – уверяет Сурков, – воспроизводятся с уникальной матрицы национального образа жизни, характера, мировоззрения». Приехали┘

Сурковский неофундаментализм красив, доступен для понимания низов и удобен, ибо всеоправдывающ, для верхов. Общество проглатывает, не прожевывая, «самобытность», а верхи наслаждаются и гордятся исконной, отвечающей национальной традиции вертикалью власти. Такая идеология полностью отвечает чаяниям наевшихся, расслабившихся на нефтегазовой лежанке хозяев: «кушать подано!».

Отсюда – возврат в исконную политкультуру, к царю-президенту, светочу из-за кремлевской стены, к гиперцентрализованности. Сурковщина – апология самодостаточности, черпаемой чуть ли не из Средних веков.

Она же – оправдание попятного движения, отказа от использования чужого опыта. Этого опыта до смерти боится правящий класс. Хотя бы потому, что на том, «нерусском», богопротивном Западе есть мерзкая традиция смены власти, отвратительная привычка спрашивать у тех, кто при ней кормится, «а чем вы, други, собственно, занимаетесь?», «а откуда у вас это, а откуда то?».

Без чуждого русскому духу закордонного опыта ответственности перед населением всегда можно просто рявкнуть: откуда? – от верблюда! не ваше это православное дело совать свой нос в освященную вековой традицией вертикаль власти! А на особо любопытных – наслать стрельцов.

В отличие от рефлексирующего суркизма, сурковщина по-хозяйски таращится из-за трона. Она уверена в своей правоте, даже когда понимает, что выглядит глуповато. Невнятная и забавная суверенная демократия чем-то напоминает сусловский «реальный социализм». Помните, было такое хитроумное понятие?

Настоящее сурковщины – идеологии сугубо охранительной – безоблачно, зато будущее непредсказуемо. Причем точно по той же причине, по которой сомнительно и будущее суркизма. И совсем не потому, о чем подумал сейчас наш искушенный читатель, – дескать, обе вредны и опасны для страны. Причина куда прозаичнее.

Грядет ли охота на сурков?

Полуоднофамилец нашего президента Григорий Распутин однажды изрек: «Меня убьют, и России конец». Исчез Распутин, и ведь действительно исчезла та Россия. Созвучные думы сейчас на уме у многих «сподвижников» Путина. Его уход из политики многими находящимися во власти душами напрямую отождествляется с их личной катастрофой. Не отсюда ли девиз «Единой России» – без Путина, как при Путине! – или вскрик знатного политолога, что Путин все равно останется пусть и не формальным, но вождем, что он, так сказать, «живее всех живых»? И чуется здесь великий страх – а ну как после попрут? Попрут и спасибо не скажут?

После ухода Путина может начаться ускоренная фрагментация элиты, попросту говоря, грызня. Как после Ленина, Сталина, Хрущева, даже забытого Черненко.

Победителем в схватке за наследство может оказаться тот, кому сурковские философизмы станут не с руки. В случае окончательного триумфа вертикали оная уже не будет нуждаться в объяснении и оправдании своего бытия. Будет вменено в обязанность принимать ее как данность, как закон Ома, как ленинизм. Будут полностью заглушены голоса сурковских оппонентов. А сам он, как и всякий думающий субъект, окажется не просто неугоден, но даже опасен для серого железобетонного «позвоночника».

Вернется время Суслова, не советского, правда, но государственно-монополистического. Тогда может статься, что

...пойдет охота на сурков,

Пойдет охота,

На серых хищников, матерых и щенков...

И мы, смахнув слезу печали, помянем Суркова, не самого глупого человека посреди нынешнего истеблишмента.

P.S. Последняя строка куплета:

...кровь на снегу и пятна красные флажков.

Красные флажки легко меняются на триколоры.

═