Ирина Глебова
Люди власти у нас прежде всего озабочены имиджем власти и своим имиджем во власти.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
В России в последние два десятилетия оформился новый тип социальности, одна из главных характеристик которой – сосуществование двух враждебных культурных укладов или, как сказал бы В.О.Ключевский, «складов». Если коммунистический порядок устранил фундаментальное противоречие между традиционалистской, старомосковской культурой основной массы населения и европеизированной cубкультурой верхов (путем уничтожения – как физического, так и ментального – обеих), то выход из коммунизма привел к новому социокультурному расколу.
Из общего исторического корня снова выросли две культуры: новая культура социальных верхов (условно – «нефтегазовая») и новая массовая культура (условно – культура «резервации»). Первая, как бы (именно – «как бы») прозападная, космополитическая, родилась в ответ на социальную трансформацию. Вторую питает «почва», «закрытая» среда. Раскол между ними нельзя свести к обычному противостоянию верхов и низов, свойственному любому обществу. Наш высший слой полностью замкнулся в себе и на себе. Его совершенно не интересует «почва», ее проблемы, интересы, ценности, то, как она выживает. Он озабочен исключительно собой, своим «делом». Самое яркое и убедительное тому свидетельство – судьба постсоветской власти.
Имидж власти и власть имиджа
Одно из центральных понятий, определяющих наше время, – имидж. Образы, замещающие реальность, позволяют примириться с нею. Имидж власти, имидж народа, имидж реформ, имидж демократии и порядка, имидж прошлого. Имидж – это то, с чем может войти в историю современная власть. Именно поэтому новая русская власть – в той же мере, что и советская – стремится замаскировать подлинную действительность, творя рядом с ней и вместо нее иную.
Что же скрывается за имиджем власти, каковы ее истинная природа, задачи, черты? Чтобы ответить на эти вопросы, обратимся к исследованиям глубинных образов власти, проводившимся в 2001–2002 гг. под руководством Е.Б.Шестопал. Согласно этим исследованиям, большинству россиян неясно, кому власть принадлежит, кто ею владеет и распоряжается. Четко выражено только ощущение глубокого водораздела между властью и народом.
С социально-экономической точки зрения подкрепляющую власть «нефтегазовую» культуру представляют 2% населения – лица со сверхвысокими доходами. Обслуживающий и амортизирующий их слой (обобщенный средний класс) – это около 20% общего числа российских семей (его «ядро», обладающее всеми базовыми характеристиками «среднеклассовости», – 7% домохозяйств). Подавляющая часть «средних» связана с относительно эффективными секторами экономики, где сосредоточены очаги экономического оживления.
Носителями культуры «резервации» выступают низшие слои, находящиеся за чертой бедности (около 10% домохозяйств): пенсионеры, безработные, многодетные семьи, инвалиды и др.
Основная же часть «почвы» (примерно 70% российских домохозяйств) – это та промежуточная группа, которую специалисты описывают формулой «уже не низшие, но еще и не средние». Если экономический рост укрепляет материальное положение наиболее обеспеченных доходных групп, а прямое регулирование доходов дает некоторый результат в зоне бедности, то до группы «ниже среднего» (то есть большинства населения современной России) импульсы, исходящие и от положительной экономической динамики, и от попыток правительства поднять уровень жизни населения, либо вообще не доходят, либо доходят в усеченном виде.
Промежуточная группа, вобравшая в себя значительную часть «почвы», – наш аналог западноевропейского и американского среднего класса. Там 60–70% населения – гарант и стабилизатор демократии, рыночной системы хозяйства. У нас эта открытая, аморфная, неопределенная среда – основа Порядка. Дезориентированная, лишенная внутренних органических скреп, нацеленная на выживание (то есть простое воспроизводство), готовая свести к минимуму свои потребности в обмен на гарантированную социальную поддержку, она легко поддается манипулированию. Власть конденсирует и использует бродящие в этой среде «призраки» (мифы, воспоминания, надежды). И группа «ниже среднего», которой как нельзя лучше подходит определение «никакой класс», является в этом ее союзником.
Примирение с хаосом
Можно констатировать: в России в очередной раз все произошло «как всегда». (При том что «хотели как лучше» – каждый для себя. У очень немногих осуществилось.) В ходе «демократических преобразований» меньшинство (2% «избранных» + 20% «приближенных») получило возможность жить: приобщиться к обществу потребления, увидеть мир – и стать его частью, создать «стартовую базу» для детей, ощутить вкус перемен, испытать «шок будущего». Большинство (70% уже не бедных, но еще не средних + 10% оказавшихся «за чертой») вынуждено выживать – причем само по себе и тихо. Нынешнее «молчаливое большинство» со своими проблемами существует помимо и вне зоны публичности – там правят бал «новые русские», их вкусы, ценности, интересы, представления о жизни. Остальные могут приобщиться – чаще всего виртуально, в качестве зрителей. Поэтому «нефтегазовая» культура приобретает форму легальной, а «почвенная» – подпольной.
Уникальность нынешней ситуации в том, что все эти метаморфозы, расколы и трансформации произошли без обычных русских ужасов – крови, гражданской войны, закрепощения и эксплуатации всего и вся. Напротив, свобода – главный атрибут «постсоветскости». Власть (и ельцинская, и путинская) оставила населению все значимые для него свободы – равно как и заботу об обеспечении возможностей ими пользоваться.
Теперь, когда гнет государства свелся к минимуму, у народа наконец появилась возможность создать что-то, альтернативное власти. Важную роль здесь могли бы сыграть церковь, гражданские инициативы, свободное предпринимательство. Могли бы – но не играют. «Свободная» Россия не проявляет стремления организоваться на благое дело. Она скорее склонна сдаться России «единой» – в обмен на продление своей «вольной».
Что же касается власти, то она вынуждена мириться с вечным хаосом «внизу» (который, собственно, и есть русская повседневность), то «подмораживая» его, то инициируя «потепления». В этом смысле источник развития по-прежнему остается «наверху». Сегодня главная задача власти – приспособиться к своему географическому и демографическому «сужению», не допустить, чтобы оно «съело» русскую историю. А рецепт здесь у нее один – наращивание военного, «имперского» потенциала, что при нынешнем алгоритме существования власти весьма проблематично.
В самоустранении от общесоциальных проблем проявляется истинная природа постсоветской «элиты». Господствующий слой новой России раздроблен на группы, которые находятся в состоянии перманентной войны за доступ к ресурсам и сверхдоходным производствам. Все эти группы участвовали (и участвуют) в создании супермонополий – сырьевых, телекоммуникационных и др., которые легко взять под контроль. Верховная власть выступает одним из игроков на этом поле и «результирующей» всех схваток.
Новый раскол
Теоретически потребительская реальность должна была бы препятствовать расколам, формировать некое подобие социального единства верхов и низов. Однако в России произошло прямо наоборот, хотя потребительская гонка отчасти опосредует, смягчает разрыв социальной ткани. И дело здесь не просто в разном качестве, способах, формах потребления (в том числе информационного). Дело в том, что внезапное вторжение западных потребительских стандартов в сочетании с возможностью стремительного обогащения буквально разорвало постсоветский социум на два мира, две «цивилизации».
Потребности, запросы представителей «нефтегазовой» культуры могли быть удовлетворены только за счет массы населения. Именно заключение в «резервацию» основной части народа позволило «новорусской» жизни превратиться из сказки в быль.
В 1990-е гг. власть (подспудно, незаметно) создала такие рамочные условия существования среднестатистического человека, которые максимально усложняют решение им даже элементарных жизненных задач, ориентируют на выживание в агрессивной социальной среде. Практически все аспекты бытия homo postsoveticus (получение паспорта, приватизация жилья, рождение ребенка и т.д.) превращаются в тяжелую проблему, требующую сил и времени. Многопроблемье подавляет и озлобляет, рождает социальную пассивность. Поглощенный бытовыми проблемами, homo postsoveticus прочно связан с «почвой», вырваться из которой может только чудом. Перемещение в пределах «резервации» в большинстве случаев мало что меняет; здесь действуют единые правила – и все они не в пользу человека.
Конечно, в 1990-е гг. бывший русско-советский «маленький человек» совершенно изменился. Он получил свою долю «американской мечты», свой кусочек потребительского рая. Но общий настрой, жизненная стратегия, тип обустройства в мире претерпели лишь незначительную эволюцию. Люди ищут укрытия от враждебной социальной среды в своих частных мирках, не допуская туда посторонних. Им свойственно неприятие Других, недоверие к внешнему миру вообще.
Специфика нынешней ситуации в том, что благодаря преобразованиям конца 1980-х – начала 1990-х гг. в России возник слой людей, для которых власть – только функция, пусть важная и существенная. Судьба этих людей в чем-то подобна судьбе интеллигенции: их тоже, сама того не желая, породила власть в процессе «реформ». Речь идет о представителях «нефтегазовой» культуры, впитавших в себя западный (потребительский и накопительский) опыт. Это теперь уже бывшие «новые русские», «вышедшие» из малинового пиджака (как истинный интеллигент – из «шинели»). Среди них – не только криминальные лидеры и прожигатели жизни, но и образованные, чрезвычайно эффективные люди, занятые реальным делом, интересующиеся высоким искусством и поддерживающие его. Она постоянно приращивается, эта среда, принимающая всех, кто ей соответствует – в финансовом отношении.
В России в переломные моменты именно так и формируется «элита» (опричнина Ивана Грозного, петровское дворянство, ленинско-сталинская партия). Русский правящий класс всегда был смешанным, «сбродным» по составу – в социальном, профессиональном, этноконфессиональном отношении. Данная его черта особенно бросается в глаза в смутные времена, когда «элита» открывается для притока людей из «почвы». Эти «новики», непривычные к власти, становятся носителями и проводниками новых политических понятий, проникавших в русские умы в каждую очередную Смуту.
Хотя «новики» вышли из «почвы», ради стремительного броска наверх они отказываются от «корней» и, преодолевая их, перерабатывают себя. Но и «старая знать» тоже должна отказаться от прошлого, пожертвовать им. Будучи полностью адекватна велениям времени, «нефтегазовая» культура строится на отрицании прошлого (как и будущего) во имя настоящего. Отсутствие истории, реальной преемственности заставляет российскую «элиту» постоянно выстраивать традицию, искать «корни», эксплуатировать любое (символическое, культурное, политическое) наследие.
Первый и главный уклад постсоветской жизни сегодня принято обозначать термином «Рублевка». Данное понятие из географического превратилось в социокультурное. Конгломерат «рублевок» (во всех городах и весях современной России) образует «архипелаг» новой русской жизни, оторванный от «почвы», но определяющий ее настоящее и будущее. Это своего рода питомник, где выращивается новая порода людей, чистый продукт «нефтегазовой» культуры. С ними, с их воспроизводством связано подлинное торжество этой «высокой» культуры раскола. И перспективы развития страны тоже.
И вновь «особый путь»
В ситуации нынешнего раскола, при непримиримом, антагонистическом характере взаимоотношений основных субкультур, именно верховная власть скрепляет общество, удерживает вместе его составляющие. Раскол, несомненно, делает власть (как реальность и воображаемое явление) абсолютно необходимой социуму, воспроизводя традиционный принцип социальной интеграции «сверху вниз». Для самой же власти решающее значение приобретают ее внутренние проблемы – легитимации и трансляции.
Противостояние субкультур актуализирует и иные компенсаторные механизмы, обеспечивающие сплоченность на «почвенном» уровне, символическое единение социального организма – все то, что находит выражение в идее «особого русского пути». Ее возрождение приходится на середину 1990-х гг., когда определились основные черты новой российской социальности. Идею «особого пути» не просто «спускают сверху», чтобы усилить почвеннический изоляционизм, герметично закрыть «резервацию». Этой идеей обременена сама «почва». Посредством ее легитимируется власть: обеспечивая России «особый путь», она как бы встает над двумя «складами» русской жизни, непосредственно не связывая себя ни с одним из них, но выполняя функции посредника, модератора. Иначе говоря, она (символически) занимает то положение, которое и назначено русской власти. В результате формируется некое странное подобие (имидж) социального единства, гарантирующего подобие (имидж) благосостояния и прогресса.
Все это еще раз подтверждает: по своему происхождению и взглядам мы не принадлежим к западному миру. Очередной дрейф на Запад не привел к возникновению на русской «почве» гражданской формы жизни, опирающейся на либеральный государственный и экономический строй. И в том, что в 1990-е гг. в России не произошло коренного социального и духовного обновления, вина в первую очередь господствующих групп, которые остаются своего рода несущей конструкцией общественного здания. Несмотря на усвоение западных «элитарных» потребительских стандартов (и размещение на Западе своих капиталов), представители «нефтегазовой» культуры так и не стали людьми европейской цивилизации. Они избавляются, очищаются от тех, кто всерьез пытается вживить в русскую действительность западные ценности, нормы, модели. Именно их интересы требовали преодоления демократической формы правления, торможения модернизации и реального экономического роста. Вместе с тем, как ни прискорбно это констатировать, неспособность одержать победу над собой во имя будущего – черта, которая в равной степени присуща двум культурам, двум русским мирам.
Дарья Гармоненко