Конец международной анархии?

Страны ЕС показали, как можно по-новому строить международные отношения.
Фото Reuters

Идея «многополярного» мира, противопоставленная «однополярной» американской гегемонии, на устах у каждого политика в России. В особенности после того, как администрация Буша, следуя своей доктрине превентивных войн во имя смены недемократических режимов, довела ситуацию в мире до точки кипения. Впрочем, еще до Буша «многополярный» мир стал боевым кличем российской (и китайской) дипломатии.

Правда – на кончике копья

Российские и китайские политики рассуждают о том, каким благом для международной безопасности стала бы ситуация, при которой мировая политика формулируется не в одном, а во многих «центрах силы». Есть, однако, вопрос, который при этом неизменно остается за кадром: возможна ли вообще безопасность в условиях международной анархии – совершенно независимо от того, сколько «центров силы» формулируют мировую политику?

Ведь на самом деле эта неистребимая анархия – скандал. Перманентный мировой скандал, к которому эксперты-теоретики, живущие во вполне благоустроенных странах, где порядок считается первым условием цивилизованной жизни, настолько уже притерпелись, что давно перестали его замечать. И спорят исключительно по поводу того, как бы поточнее эту анархию определить.

Ну вот пример. Крупнейший американский специалист-международник Кеннет Волтз называет ее «беззаконной анархией», а другой уважаемый эксперт, Роджер Мастерс, возражает, что анархия эта все-таки «упорядоченная», и при этом замечает без околичностей, что «мировая политическая система во многих отношениях напоминает первобытную». Показательно название работы самого Мастерса: «Мировая политика как первобытная политическая система».

На этой почве и выросла на протяжении столетий – от Фукидида до Макиавелли и Киссинджера – школа так называемой «реальной политики» (Realpolitik), самый влиятельный современный гуру которой Ганс Моргентау в книге «Политика наций» писал: «Государственные деятели мыслят и действуют в терминах [национальных] интересов, определяемых как сила. [И поэтому] мировая политика есть политика силы». Современный циник сказал бы: у кого больше железа, тот и прав. В африканском племени нуэр, сохранившем благодаря изоляции первобытные нравы, говорят проще и ярче: правда – на кончике копья. Другими словами, сегодняшняя мировая политика мало чем отличается от политики дикарей.

Удивительным образом оказывается, что живем мы как бы в двух временных измерениях – цивилизованном и первобытном. В одном из них, внутригосударственном, царствуют закон и порядок, в другом, межгосударственном, – сила и анархия. Вот эта неестественная раздвоенность и постулируется в Realpolitik как нечто нормальное, непреодолимое, подобное закону природы.

Средневековый прецедент

Любому историку известно: со времен краха «однополярной» гегемонии Наполеона почти два столетия назад «многополярный» мир, воцарявшийся на руинах свергнутой гегемонии, во всех без исключения случаях приводил либо к возникновению нового гегемона, либо, если гегемон оказывался слаб, – к международной анархии. В ХХ веке, в частности, результатом этой анархии оказались две мировые войны.

Но если «многополярный» мир – опасная иллюзия, а «однополярную» гегемонию народы терпеть не желают, то неужели и впрямь остается лишь подчиняться этому роковому маятнику, колеблющемуся между гегемонией и анархией?

Между тем человечество однажды уже сталкивалось с аналогичной головоломкой. И решило ее.

Вся эпоха феодального Средневековья, во всяком случае в Европе, была, по сути, посвящена решению именно этой «однополярно-многополярной» контроверзы – только во внутригосударственном строительстве. Князья и бароны тоже склонны были считать королевскую власть «однополярной» гегемонией и тоже пытались противопоставить ей своего рода средневековую «многополярность».

Но решение было найдено в Англии в 1215 г. И состояло оно в компромиссе между центральной властью и феодальными баронами. Компромисс назывался Великой хартией вольностей.

Документ длинный. Значение для будущего имели в нем, впрочем, лишь два параграфа. Первый гласил, что свободный человек не может быть арестован, заключен в тюрьму, лишен имущества или изгнан иначе как по приговору пэров (равных) и по закону страны. Второй параграф создавал постоянный комитет из 25 баронов (полвека спустя он превратился в парламент), обязанный следить за тем, чтобы обещания короля исполнялись. Бароны, со своей стороны, обязывались не создавать никаких местных «центров силы», подрывающих королевскую власть.

Оказалось, что как «однополярной» диктатуре короля (читай: произволу власти), так и баронской «многополярности» вполне может быть положен конец. Заменившая их коллегиальная, если хотите, модель государственности упразднила анархию. Сегодня это решение общепринято.

Но наша аналогия немногого бы стоила, не будь у нас перед глазами сегодня живого примера принципиального решения этой головоломки и в мировой политике. Я имею в виду объединенную Европу.

Конечно же, выглядит новая Хартия совсем иначе, чем старая. Единственное, что делает ее родство со старой Хартией неопровержимым, это общие для обеих идеология компромисса и коллегиальная модель государственности. И, следовательно, потенциальная способность избавить мир от международной анархии.

Но благодаря чему новая модель государственности стала возможной? Чтобы понять это, надо прислушаться к аргументам защитников средневековой «многополярности», той, которую упразднила старая Хартия.

Первым – и главным – из этих аргументов было утверждение о безусловном верховенстве местных (княжеских) интересов. Защитить их пытались, апеллируя к древним договорам и родословным (в наше время их защищают интересами наций). Князья заключали между собою союзы, коалиции, создавали местные «центры силы», способные защитить средневековую «многополярность» (и с ней, естественно, внутригосударственную анархию).

Вторым аргументом средневековой Realpolitik было верховенство княжеского суверенитета. Со времен Вестфальского договора 1648 г. это правило распространилось и на национальные государства.

Даже поверхностного взгляда на эту средневековую Realpolitik – с ее верховенством местных интересов, с княжеским суверенитетом и нерушимостью границ – достаточно, чтобы понять, как мало отличается она от современной. В обоих случаях все решает сила. А где решает сила, там анархия.

Три мира

Замечательный европейский интеллектуал, англичанин Роберт Купер, считает, что даже сам термин «Запад», так отчаянно будоражащий русских националистов еще со времен Уварова, канул в Лету вместе с холодной войной. И – что не менее важно – вместе с порожденным этой войной делением геополитической вселенной на Первый (евроатлантический), Второй (советский) и Третий миры. Сейчас под термином «Запад» скрываются два совершенно различных мира, живущих в разных временных измерениях.

Сегодняшний Второй мир, назовем его Вестфальским, по-прежнему живет в эпоху международной анархии и молится ее божеству – «национальному суверенитету». И гарантией этого суверенитета для него по-прежнему остается сила. Это мир Realpolitik, мир Бисмарка и Горчакова, едва не погубивший Европу в братоубийственных войнах ХХ века. Принадлежат сегодня к этому миру одинаково и «восточный» Китай, и «западная» Америка.

Первый мир, в отличие от Вестфальского, освободился от господства силы и предлагает остальному миру модель такого освобождения. Сюжет этот очень болезненный для наших националистов.

Вот что писал в 1841 г. один из самых знаменитых их пращуров Степан Шевырев: «Общаясь с Европою, мы и не примечаем, что имеем дело будто с человеком, несущим в себе злой заразительный недуг, не чуем... будущего трупа, которым он уже пахнет».

За прошедшие с той поры 165 лет мнение русских националистов о «живом трупе» практически не изменилось. Вот как, например, ответил в 2005 г. достойный наследник Шевырева Михаил Леонтьев на глупейший, признаться, вопрос интервьюера «То есть гибель Франции – это просто вопрос времени?»: «Да, это вопрос времени. Причем ситуация будет развиваться быстрее, чем кто-то будет просчитывать».

В позапрошлом веке гибель Европы – и Франции как ее ядра – предсказывалась от революции. На деле, как мы знаем, устояла перед революцией Европа, не устояла Россия. Теперь гибель предсказывается от либерализма, в результате которого Франция, как заметил в том же интервью Леонтьев, на глазах превращается в «Исламский халифат».

Почему должно это случиться во Франции, где проживают 4 млн. мусульман (из 60 млн. населения), или в Европе с ее 20 млн. мусульман (из 400 млн.), а не в России, где столько же мусульман, сколько во всей Европе (но из 140 млн. населения), нам не объясняют. Тем более непонятно это, если, как с фактами в руках доказывает редактор журнала «Форин афферз» Стефани Гири, абсолютное большинство европейских мусульман энергично пытаются интегрироваться в ее систему ценностей, а вовсе не противопоставить ей ценности исламской Уммы. Это все к тому, как опасны для России предсказания ее националистов. Особенно в отношении Европы. Сбываются они почему-то с точностью до наоборот.

Именно старушка Европа, столько уже раз приговоренная русскими националистами к смерти, первой шагнула в будущее, открыв в мировой политике новую эру преодоления международной анархии и оказавшись поэтому сегодняшним Первым миром.

Вестфальские табу

От господства силы и международной анархии ЕС освободился благодаря тому, что он впервые переступил сакральные табу Вестфальской системы. Главное из этих табу – абсолютное верховенство национальных интересов. В большинстве стран подвергнуть его сомнению равносильно кощунству, если не государственной измене. Мало кому приходило в голову увидеть в нем нечто не очень даже и приличное. Как увидел, например, Владимир Сергеевич Соловьев, первым, сколько я знаю, назвавший верховенство национальных интересов «национальным эгоизмом». Но, не отказавшись от этой сакральной формулы, нечего и думать о преодолении международной анархии.

Так вот: ЕС от нее отказался, подчинив национальные интересы своих членов интересам Сообщества. Не интересам какой-нибудь империи или сверхдержавы, но именно интересам Сообщества равных, принципиально отрицающего чью бы то ни было гегемонию. Это та же идеология компромисса и тот же принцип коллегиальности, посредством которых преодолена была в 1215 году анархия внутригосударственная.

С этим, конечно, связано и преодоление второго табу, национального суверенитета, который традиционно считается главным достижением Вестфальской системы. Само собою, для стран Вестфальского мира, включая США и Китай (не говоря уж о России, где суверенитет на глазах превращается в официальную идеологию), это табу и сегодня не менее сакрально, чем в XIX веке. И только в Первом мире интересы безопасности Сообщества оказались выше национального суверенитета отдельных государств.

Увы, националистам даже в голову не приходит, что несопоставимо более надежной, чем сила, гарантией безопасности является взаимное доверие, основанное на общих моральных и политических ценностях. А если и приходит, то уверены они, что это не более чем инфантильная пацифистская утопия.

Можно сказать, что ЕС, собственно, и существует как живое опровержение этой циничной уверенности. Слышал ли кто-нибудь, чтобы могущественный партнер по Сообществу угрожал безопасности другого, пусть даже самого маленького и слабого? Не было таких угроз и немыслимо их себе представить. В ЕС нет и не может быть ни «однополярной» гегемонии, ни «многополярной» грызни. Нет, следовательно, и международной анархии.

Отказался ЕС и от третьего сакрального табу Вестфальской системы – от «границы на замке». Границы между членами Сообщества прозрачны.

Звуковой барьер

Несомненно, любой политолог убедительно объяснит нам, какие ужасные неприятности переживает сейчас Европейский союз. Граждане Нидерландов и Франции провалили на референдуме в июне 2005 г. первый проект Конституции Европы, а сегодня еще и Германия нацеливается на аналогичный референдум. И вообще, словно бы позаимствовав у бывшей советской империи экспансионистские вожделения, ЕС, можно сказать, «подавился», как СССР, Восточной Европой.

Правда, экономически восьмерка новых, восточноевропейских членов ЕС расцвела. По темпам развития она опередила Запад, а Эстония со своими 12% роста перегнала не только Запад, но и Китай. Политическая ситуация в этой восьмерке, однако, без преувеличения скандальна. В Литве и в Чехии у власти правительства парламентского меньшинства. Эксцентричность правительства Польши превзошла, кажется, все пределы. В Эстонии и в Словении администрации вроде бы нормальные, но реформы топчутся на месте. (Новый балтийский «тигр» – существо совершенно загадочное: словно бы для экономического роста Эстонии правительство вообще не нужно). Венгерская администрация держится на ниточке, а словацкая, по выражению британского журнала «Экономист», и вовсе «составлена из представителей самых отталкивающих и мерзких партий в стране». Предстоящее пополнение ЕС (Румыния и Болгария) ситуацию наверняка усугубит. Разве, заключит негодующий политолог, вся эта политическая вакханалия не пятно на его репутации?

Как историк я соглашусь, что и впрямь пятно. Однако самовластье Генриха VIII и «огораживания» времен Елизаветы I, когда «овцы съедали людей», были куда более позорными (и в отличие от сегодняшних скандалов кровавыми) пятнами на репутации Великой хартии. Но ведь не помешали эти пятна тому, что Хартия вольностей впервые в истории, если можно так выразиться, преодолела звуковой барьер Средневековья и внутригосударственная политика прорвалась в принципиально новое измерение.

То же самое и с ЕС. Разве важно, в каком именно году и в какой форме будет одобрена Конституция Европы? Или как разрешатся политические скандалы в восточноевропейских неофитах? Важно, что новая модель государственности, способная покончить с международной анархией, создана. И новая Хартия, возвещающая конец «однополярно-многополярной» контроверзы, существует. Пусть на небольшой сравнительно территории и с населением всего лишь в 400 млн. человек. Но ведь и мечта о преодолении внутригосударственного средневековья воплотилась поначалу в одной маленькой Англии.