Евгений Адамов: я найду полоний где угодно!

Евгений Адамов не собирается менять белый халат на робу заключенного.
Фото Бориса Бабанова (НГ-фото)

Сегодня в Замоскворецком суде Москвы должны начаться слушания по существу «дела Адамова». Бывший руководитель Минатома обвиняется в мошенничестве в особо крупных размерах (ч. 4 ст. 159 УК РФ) и в злоупотреблении должностными полномочиями (ч. 2 ст. 285 УК РФ). Корреспонденту «НГ» экс-министр и научный руководитель Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ) имени Н.А. Доллежаля Евгений Адамов впервые после своего задержания дал развернутое эксклюзивное интервью, в котором рассказал, в частности, о возможных перспективах его российского дела, впечатлениях от пребывания в заключении и радиоактивном следе в деле Александра Литвиненко.

– Евгений Олегович, чем, на ваш взгляд, закончится этот суд?

– Есть два варианта. Если суд будет проходить по закону, то обвинение закончится пшиком. Когда я еще и не приехал сюда, то хорошо понимал, что если с помощью этого дела хотели помочь мне выбраться из американских лап, то путь выбран неверный. Стало ясно, что надо как-нибудь минимизировать остальные (не связанные с американскими обвинениями. – «НГ») нежелательные не столько для меня, сколько для страны последствия. Сделать это можно двумя способами. Первый – следствие воспользуется тем, что в результате кассации, с которой обратились наши адвокаты, Мосгорсуд возвращает ему дело для более четкого формулирования. Если этот материал непредвзято проанализируют, то поймут, что состава преступления не существует. Второй способ – это когда суд шаг за шагом исследует все материалы и принимает решение без административного давления: оправдание в этом случае неизбежно. Иначе мое дело может обернуться чем угодно, можно быть готовым к любой перспективе.

– Вы не раз говорили о том, что хотите предстать перед американским судом. Не оставили ли вы этого намерения? И как может на это повлиять исход суда в Москве?

– Конечно же, не оставил. Для того чтобы предстать перед американским судом, я сделаю все, что от меня зависит. Американский суд не зависит от власти, и, более того, как только суд почувствует, что власть пытается как-то давить на него, следует обратная реакция. Поэтому там властям даже вредно вмешиваться в процесс. Я думаю, что в течение пары месяцев мы должны закончить с судом здесь, потом я буду настаивать на том, чтобы предстать перед судом в США. Но для этого должны быть межгосударственные соглашения, предупреждающие возможность утечки секретной информации, о которых мои американские адвокаты вели речь уже с конца 2004 года. Но я также готов предстать перед судом с помощью телевизора – нигде в законе на это нет запрета. Прецедента такого пока не было – так почему бы не создать?

– Вы можете четко сформулировать позицию власти к «делу Адамова»?

– Нет, потому что власть в нашей стране не есть нечто консолидированное. Если брать власть на высшем уровне, то президент обманут и дезинформирован. Президенту пришли и сказали то, чего на самом деле не было. Если говорить об окружении Путина, то в этой среде неоднородное отношение. Там есть множество людей, которые прекрасно понимают всю искусственность этого дела, но вмешиваться не хотят.

– Что вам известно о судьбе других фигурантов дела?

– Другие обвиняемые по этому делу – Вячеслав Письменный и Ревмир Фрайштут. Письменный – ученый с мировым именем, лауреат Ленинской и нескольких Государственных премий, член-корреспондент РАН, бывший директор Троицкого института инновационных и термоядерных исследований. Фрайштут – экс-директор «Техснабэкспорта». Сейчас они оба находятся в Москве также под подпиской о невыезде. Обвинения у нас одни и те же.

– Расскажите о ваших ощущениях от пребывания в швейцарской тюрьме. Как вы обычно проводили там свое время?

– Ну, никаких ахов и вздохов у меня нет. То, что писали в российских газетах об огромных камерах с душем и холодильником, – неправда. Ничего такого там нет. Но условия довольно комфортные. Мой день там начинался в пять утра. В это время в камере открывалось окошко, и тюремный надзиратель спрашивал, буду ли я пить кофе. Это, конечно, не эспрессо из ресторана, но вполне нормальный кофе. К нему приносили три кусочка хлеба с маслом. Дальше, до семи, когда начинаются различные юридические действия, вы предоставлены сами себе. Я вот ручками размахивал. В результате этих зарядок я за все время в швейцарской тюрьме 18 кг потерял, чему несказанно был рад. Потом, где-то около 9 утра и до вечера (определенное время там расписано), были прогулки: час для обитателей каждого этажа. Вообще в этой тюрьме должно быть 130 человек, но в тот момент находилось 150. Около 30 человек с одного этажа одновременно гуляли. Там можно было играть в настольный теннис. Я никогда не был поклонником этой игры, но там играл. Так продолжалось десять дней, но, когда Сергей Абельцев из ЛДПР (депутат Государственной Думы. – «НГ») предложил меня уничтожить, швейцарская власть перепугалась: тюрьма в центре города, с крыш близстоящих зданий все простреливается. И меня попросили гулять не со всеми вместе, а в одиночку. Меня это только устроило. Дело в том, что все курят во время прогулки, а я нет. А еще я на прогулке бегал, но когда народу много – бегать неудобно.

– Что вы там делали, чтобы не заскучать?

– Скучать там мне не приходилось. Если у человека внутри что-то есть, то он должен находиться иногда сам с собой – очень полезно привести все в себе в порядок. До этого у меня на это просто не было времени. Благодаря посольству я получал российские газеты. Из библиотеки посольства мне приносили книги на русском языке, из тюремной – книги на английском. Я, кстати, не один русский там был – судя по надписям на стенах. Среди задержанных было много чеченцев, молдаван, украинцев, югославов, турок. В основном они все сидели за наркотики, хулиганство, мелкие кражи. В тюремной библиотеке я познакомился с книгами Гришема, Перес-Реверте. Потом мне помощница много книг прислала на русском языке. Так они в тюремной библиотеке и остались, теперь там есть и книжные полки с литературой на русском. Был там и телевизор. Никаких ограничений в его просмотре не было, если только не слишком громко слушать. Русских каналов не было, поэтому я смотрел BBC и CNN. По этим каналам и про себя сюжеты смотрел.

– А как вам российская тюрьма?

– Та тюрьма, в которой я был, очевидно, нехарактерная российская тюрьма. Если бы все тюрьмы в нашей стране были такими, как та часть «Матросской Тишины», в которой находился я, то у нас не было бы с этим никаких проблем. В «Матросской Тишине» есть две тюрьмы – ИЗ 99/1 и ИЗ 77/1. Они различаются как небо и земля. Одна часть вполне типичная для России, вторая (99-я) – на уровне тюрьмы в Швейцарии. Чуть побольше размером комната, так как не один, а три человека сидели в ней. Тот же самый туалет, привинченные стол, скамья. Телевизор и холодильник можно было арендовать. Сколько это стоит, я не вспомню, но недорого. Единственное, что не соответствовало европейскому уровню, – это еда. Если в Швейцарии она была вполне сносной, то здесь есть было вообще невозможно. Поэтому я ел то, что мне приносили из дома, в этом смысле никаких ограничений не было. Единственная проблема была в том, что в месяц можно передать 40 килограммов. Если на одного человека – это более чем достаточно. Но на троих не хватало, а в камере я был единственный, у кого были родственники в Москве.

– После задержания в Швейцарии не опасались ли вы, что Россия не будет стараться вас вернуть? Не было ощущения, что вы оказались в заложниках?

– Нет, сначала у меня была полная уверенность, что Россия будет действовать достойно. Все-таки у меня есть ордена и звания, которые мне присваивались этой страной. Но даже независимо от этого я считаю, что страна должна защищать всех своих граждан. Вместо этого, еще до того как меня вернули в Россию, я увидел не защиту, а какие-то нелепые ужимки. В итоге произошло то, что произошло. Меня это не могло ни удивить, ни оскорбить. И не могло не быть поводом для очередного сожаления о том, что происходит в нашей стране. В заложниках? Я не очень в этот момент об этом думал. Я не был шокирован задержанием по той причине, что ситуация с американцами была достаточно известна, я был к этому готов. Даже уезжая из гостиницы, я на этот случай положил в чемодан зубную щетку, бритву и т.д. Уже тогда предполагал, что меня могут задержать.

– Вы не раз говорили, что дело инспирировано. Не рассматриваете ли вы версию, что ваше российское дело играло роль своеобразного предупреждения российским чиновникам, имеющим бизнес-контакты за рубежом и счета в иностранных банках?

– Месседж, может быть, такой и подается, но это вредный месседж. Это вопрос о том, каких людей надо привлекать к государственной службе. Моя точка зрения заключается в том, что нужно привлекать людей, которые уже состоялись в управлении на уровне цеха, завода, института, различных предприятий. Потому что если у этих людей есть амбиции, если они уже состоялись и готовы не откаты получать, а реализоваться на государственной службе, то они не то что рубля не возьмут – они будут заботиться о том, чтобы их окружающие этим не занимались. И то, что у них счета могут быть за рубежом, никакой беды здесь нет, если средства честно заработаны. А бизнес-контакты только помогут нашу экономику развивать. Так вот для этих людей данные предупреждения не нужны. Просто не нужно звать во власть людей, которые к этому не подготовлены жизнью.

– Допускаете ли вы, что чем ближе к 2008 году, тем чаще могут открываться дела, подобные вашему?

– Безусловно, это неизбежно. Потому что мы ничем не отличаемся в этом плане от других государств со слаборазвитыми демократическими институтами и с не очень высоким культурным и экономическим развитием. Уверен, на будущий год будет много грязи. Мы же видели все это на Украине – вот то же самое будет и здесь. Вот посмотрите на нашу Думу – достойных людей там можно по пальцам пересчитать, не снимая ботинок.

– По-вашему, появление и расследование «дела Адамова» как-то оказало (или могло оказать) влияние на позиции российских атомщиков на мировом рынке?

– Думаю, что нет. На позиции наших атомщиков гораздо большее влияние оказывает то, что мы были первыми, кто начал выход из стагнационного состояния ядерной энергетики – еще тогда, когда во всем мире было эхо стагнации 80-х годов. Чернобыль здесь тоже сказался, но это не было основной причиной стагнации – просто появились новые источники органики (органического топлива. – «НГ»). Мы в 2000 году утвердили программу развития ядерной энергетики на 50 лет. Тогда на меня смотрели как на не очень нормального. Но сейчас, по прошествии шести лет, такие долгосрочные 50-летние программы имеют почти все ведущие страны, развивающие атомную энергетику. Мы первыми внутри страны достигли уровня максимального советского производства. В 1989 году атомная энергетика дала 129 миллиардов киловатт-часов электроэнергии – мы в 2000 году произвели 131 миллиард. Нефтяники, газовики, металлурги до сих пор не достигли советского уровня. Так что у нас есть множество факторов, которые определяют нашу достойную позицию как в стране, так и в мире. Конечно, за рубежом не без интереса смотрят на то, что происходит с отдельными персонажами, но как-то пошатнуть наши позиции атомщиков это не может.

– Известна ли вам реакция мировых ученых атомщиков на ваше дело? Кто-то из них поддержал сторону обвинения?

– Таких случаев не было ни одного. Мне известны случаи, когда некоторые политики считали обвинения обоснованными. А с учеными ситуация другая. Мне мои американские адвокаты показывали список из 180 ученых (причем из России там было человек пять), которые говорили, что знают меня, и изъявили желание выступить в суде в мою поддержку. Когда я посмотрел на этот список, то оказалось, что 120 человек я знаю очень плохо, с ними у меня были очень поверхностные контакты. Поэтому из этого периода я очень много вынес. В частности, много новых друзей. Хотя часть старых товарищей потерял.

– А как вы относитесь к обсуждаемому сейчас проекту частичной или полной приватизации атомной отрасли?

– Во-первых, надо разобраться, что такое приватизация. Когда происходит акционирование – это называется приватизацией. Но акционирование может происходить разным образом: когда акции покупают частники или когда акции принадлежат государству. И то и другое – приватизация. И в наших не слишком развитых в экономике умах сразу возникает мысль: «Ага, приватизация – присвоение». Но это, разумеется, совсем не так. А такую идею (так называемый Атомпром), которая сейчас обсуждается, я выдвигал еще в 1989 году. Она заключается в том, чтобы сделать крупную конкурентоспособную рыночную структуру, занимающуюся атомной деятельностью. Здесь слово «приватизация» должно пониматься как корпоратизация. В этом случае военная деятельность и деятельность со специальными материалами и после акционирования отрасли должны находиться под жестким государственным контролем. Все нити, акции в этой части деятельности должны быть в руках государства. Но управление всей этой отраслью в рыночной экономике должны осуществлять акционерные общества, поскольку это абсолютно другие и более цивилизованные механизмы, которые обеспечивают другое качество управления, чем в административной экономике. Поэтому на корпоратизацию надо идти.

– А это не грозит какими-то опасностями?

– Любой процесс может привести к опасностям. Волков бояться – в лес не ходить. Поймите, нельзя, если мы перешли к рыночной экономике, сохранять структуру управления, созданную в экономике административной.

– Как вы относитесь к тому, что руководство Росатома активно лоббирует идею производства и продвижения на внешнем рынке плавучих АЭС?

– Очень хорошо. Но только для начала надо у себя в стране построить плавучую АЭС.

– На ваш взгляд, как может радиоактивный след в деле Литвиненко сказаться на репутации российской атомной отрасли?

– Да никак, потому что если предположить, что Литвиненко действительно отравился полонием-210, то труднее всего достать этот полоний в нашей отрасли. По очень простой причине: у нас в отрасли издавна существует рутинный подход к учету, контролю, хранению любых радиоактивных материалов, поэтому куда как проще его изготовить вне атомной отрасли. Вот давайте вместе с вами сейчас в интернете закажем висмут – абсолютно доступный металл. С кусочком этого висмута идете к геологам, у которых есть лаборатории, где используются нейтронные источники, которые совсем не связаны с реактором. Киньте туда этот висмут – и получите полоний-210. Вот вам и способ его получения. А все эти истории с суши-барами и самолетами – полная чушь. Истерия очень напоминает чернобыльскую. И вред может быть такой же. Когда не от облучения, а от страха люди болеют и умирают. Потому что если бы это были какие-то значимые количества полония, то должны были погибнуть множество людей. Это очень сильный яд. Полоний – это вещество, которое легко переходит в аэрозольное состояние. А так я хоть в ваших волосах могу найти полоний – я это гарантирую! Но в таких количествах, что это ничего не будет значить для вашего здоровья. Я и в других самолетах и в поездах найду его. В куске хлеба найду – да в чем угодно, потому что он существует в природе. А вот если бы это были те миллиграммы, которые могли человека отравить, и они были как-то рассыпаны или распылены, то не получится так, чтобы умер только один человек, будет масса пострадавших.

– Неоднократно звучали опасения, что именно радиоактивные материалы станут основным оружием террористов в XXI веке...

– Я так не думаю. Для террористов существуют гораздо более простые способы, чтобы решать свои задачи, – уничтожать самолеты, к примеру, взрывать посольства. Зачем им возиться с обоюдоострыми вещами? О запрете химического оружия именно поэтому и договорились. Так ведь и радиоактивность обоюдоострая. Вот и тот же полоний в том числе – если бы его распылили или разбросали, то в числе пострадавших был бы и тот, кто это сделал. И это не очень эффективный способ для теракта. Вот ядерное оружие – другое дело. Но его, к счастью, у террористов нет.