Владислав Галецкий
Многие наши недавние соотечественники из ближнего зарубежья оказались не ко двору в сегодняшней России.
Фото Романа Мухаметжанова (НГ-фото)
Среди моих знакомых 90% в той или иной степени испытывают негативные чувства как к так называемым мигрантам, так и к выходцам с Кавказа и из Средней Азии. Остальные 10% – это либо идейные интернационалисты-правозащитники и убежденные либералы, либо сами выходцы из вышеупомянутых регионов, либо этнически безупречно чистые русские люди, живущие по уходящей в историческое небытие формуле: «Не важно, какой нации человек, главное, чтобы он был хороший». Так как упомянутые 90% ни в каких партиях, движениях и группировках не состоят, а представляют главным образом самый-самый низ среднего класса, то, на мой взгляд, можно констатировать: неприязнь по этническому признаку стала характерной чертой российского общества.
Я не буду рассматривать проблему в морально-юридической плоскости. Это уже сделано всеми желающими и со всех позиций. Не собираюсь и призывать к, простите за каламбур, любви к ближнему из ближнего зарубежья, так как давно уже не верю в призывы любить друг друга и жить дружно. А предлагаю безэмоциональный разговор в рационально-прагматической плоскости. Кроме того, хорошо набраться интеллектуального мужества и смотреть в лицо фактам не через розовые очки. Тогда можно сразу же заметить: противоречия и конфликты между различными расово-этническими и культурно-религиозными группами – это скорее правило. Мирное, идиллическое сосуществование – исключение, причем редкое. Обычно в этой связи называют Швейцарию. Можно найти и другие примеры, но они будут лишь доказательством того, что для бесконфликтного и беспроблемного сосуществования требуется пакетное соблюдение нескольких десятков условий, и к подавляющему большинству стран, в первую очередь к России, это не имеет отношения. Следовательно, установка на бесконфликтность и беспроблемность в этнической сфере бесперспективна. Важно, чтобы эти конфликты и проблемы не выходили за цивилизованные рамки и разрешались цивилизованными методами. По аналогии: крайне редко можно найти семью, где никогда не было бы ссор и споров. Важно, чтобы не было убийств, драк и членовредительства.
Миграция: мифы и реальность
В нынешнем больном сознании российского общества перемешались миграция и собственно межэтнические отношения. А это разные проблемы. Начнем с первой из них.
В отличие от евроатлантических стран, куда едут большей частью на ПМЖ, Россия имеет дело с так называемой временной трудовой миграцией, то есть сюда приезжают люди для того, чтобы заработать деньги и затем тратить их уже у себя на родине. Почему они не могут зарабатывать на родине, очевидно: нет экономических условий, массовая безработица и т.д. Один из мощнейших мифов российского сознания связан с представлением о том, что мигранты отнимают работу у местного населения. Миф этот не оригинален. С трудовой миграцией имеет дело большинство экономически развитых стран (если не все). И везде мигранты вызывают у местных жителей определенные опасения: достаточно вспомнить, как всю Европу переполошил «призрак польского сантехника». И тем не менее ни один серьезный экономист или капитан бизнеса не станет отрицать, что без привлечения рабочей силы извне национальная экономика остановится.
Причина этого заключается в острейшем дефиците трудовых ресурсов. Он связан с причинами демографического характера: высокой долей населения, ушедшего на пенсию, и низкой долей молодого населения вследствие низкой рождаемости. Кроме того, местное население не хочет выполнять низкоквалифицированную, опасную, экологически грязную и малооплачиваемую работу. Эта общая схема в России дополняется крайне низким качеством трудовых ресурсов (связанным в том числе с алкоголизмом и общим падением жизненной дисциплины) и разрушенной системой мотивации труда. Тем самым образуется гигантский сегмент экономики, который в принципе не может быть заполнен за счет местных ресурсов.
Поделюсь личным наблюдением. Километрах в 80 от МКАД есть деревня, где я был в гостях у приятеля. В основном там уже живут одни дачники. Кроме них, остались лишь занятые своими огородами старушки и несколько десятков ускоренно спивающихся и нигде не работающих мужиков. На местном магазине полгода висит объявление: «Требуется грузчик. Зарплата 8–10 тыс. руб.». Однако никто занимать вакансию не торопится. Главный аргумент: «А вот он в Москве работу нашел и 20 тысяч получает». В конце концов возьмут мигранта. Отсюда известный каждому профессионалу вывод: на рынке труда местное население и мигранты сосуществуют параллельно. Если бы это было не так, то в мигрантах никто бы не нуждался. Какой смысл нанимать человека, у которого проблемы с жильем, миграционной службой и правоохранительной системой, когда можно за ту же самую сумму денег нанять местного? Только лишь совсем потерявшие память и совесть «эксперты» рассказывают байки вроде: «Мигранты отнимают у местных работу, поэтому русские мужики спиваются». Тотальный дефицит рабочей силы начался еще в советское время, отсюда пресловутый «лимит» и вьетнамские рабочие в Москве уже в начале 1980-х. Что касается пьянства, то эта проблема также уходит в глубину истории. Кто жил в Советском Союзе, знает, что пили едва ли не все, от члена политбюро и академика до дворника и сантехника. Но если выдающийся ученый еще может написать гениальные формулы в промежутке между запоями, то для работы у станка человек с такой пагубной привычкой уже непригоден.
Теперь вывод. В ближайшие десятилетия России не обойтись без внешней трудовой миграции, и ее поток будет зависеть от потребностей экономики. Это не значит, что его нельзя будет хотя бы частично контролировать и регулировать. Можно. Мировой опыт есть, но не слишком успешный: так, в Соединенных Штатах численность нелегальных трудовых мигрантов (главным образом сезонных сельскохозяйственных) колеблется от 3 до 5 млн. человек. Очевидно, что нанимать их слишком выгодно для экономики и это в данном случае перевешивает соображения другого порядка.
Самый удобный враг
Теперь о межэтнических проблемах. Прежде всего, не надо лукавить. Они не связаны непосредственно с внешней миграцией, так как нападениям и прессингу подвергаются неславянские граждане России и граждане других стран, мигрантами не являющиеся (студенты, дипломаты и т.д.). Большинство российского населения живет в состоянии сильнейшего социально-экономического дискомфорта и культурно-психологической деструкции. Многие люди не могут адаптироваться к реалиям новой жизни, а сама эта жизнь представляется полной угроз, вызовов, опасностей и неприятностей.
Постсоветское общество оказалось чрезвычайно десолидарным и социально деструктурированным. За прошедшие после 1991 года 15 лет в России не было ни одной всеобщей забастовки. И это при том, что в других странах повышение цен на хлеб более чем на 10% приводило к восстаниям. А россияне легко проглотили дефолт. Дело здесь в дезинтеграции социума: нет социальной и классовой солидарности, нет серьезного профсоюзного движения, не развиты институты гражданского общества и т.д. В такой ситуации выпавшие из социальных отношений люди, что называется, провалились в архаику, в органичные, основанные на крови (этнос, семья, раса) отношения. В этом смысле ненависть к Совокупному Чужаку оказалась комфортной, безопасной и уютной. Ругать его и винить во всех бедах намного проще, чем критиковать высокопоставленного коррупционера или некомпетентного чиновника с конкретным именем и фамилией, защищать природу родного региона от большого бизнеса или требовать законную зарплату у собственного начальника. Что касается уличных экстремистов, то для нападения вдесятером на одного нужно гораздо меньше мужества, чем для того, чтобы сойтись в битве с другой такой же группировкой, иметь дело с ОМОНом, рейдерами, суровым мужчиной с суровой охраной в гигантском джипе или здоровенным мужиком, выгуливающим двух здоровенных ротвейлеров.
Накопившийся в обществе потенциал ненависти и агрессии канализуется, таким образом, по пути наименьшего сопротивления. Это выгодно слишком многим социальным силам: от властных элит, политических партий и группировок до бизнесменов и обычных обывателей, – можно сказать, что здесь существует определенный консенсус. Простые решения, ясный образ врага создают чрезвычайно комфортную психологическую картину мира.
Русский этнос и этнократия
Здесь никак нельзя обойти события, связанные с Грузией и российско-грузинским конфликтом, так как они во многих своих аспектах стали знаковыми. В межгосударственных отношениях всегда бывают противоречия и конфликты интересов, но то, с какой легкостью эти события спроецировались на этнические отношения внутри России, просто потрясает. И то, что теперь проблемы возникли у российских граждан грузинского происхождения, выглядит одиозно даже по советским меркам.
На самом деле ситуация вокруг Зураба Соткилавы, Бориса Акунина и Зураба Церетели, хотя и напоминает то ли скверный анекдот, то ли дурной сон с похмелья, все же имеет далеко идущие последствия, которые пока обществом не осознаются. В первые несколько дней октября текущего года походя был убит один из самых известных и живучих мифов: русский – это тот, кто любит Россию. Оказалось, что собственная, личная лояльность (и любовь) к стране ничего не значит. А ведь без трех упомянутых фигур культуру современной России представить себе невозможно. Хочу особо подчеркнуть здесь роль Бориса Акунина (Григория Чхартишвили). Его можно любить или нет, но никто не сможет отрицать, что созданный им образ «старой, доброй Российской империи» самый «вкусный». И в этом смысле за годы своего творчества он сделал для идеализации и романтизации имперской российской истории почти столько же, сколько Редьярд Киплинг для истории Британской империи. Теперь, оказывается, все это ничего не стоит. И дело даже не в какой-то неразумной или зловредной бюрократии, а в почти полном отсутствии общественной реакции.
Все это наводит на мысль о вполне серьезном тренде в сторону этнократии. Путь этот – тупиковый, и дело даже не в том, что существует такая реальность, как многочисленные нерусские этносы, в том числе институализированные в форме автономий. Дело в самом русском этносе. Для этнократии (даже такой мягкой, как, например, в Латвии) необходим этнос компактный, однородный и жестко структурированный. Что касается русских, то, по подсчетам и оценкам ученых, только у 28% из них в ближайших поколениях отсутствуют другие этнические компоненты. В случае торжества этнократии что будет с остальными 72%? Ведь у всех этих людей есть этнически нерусские папы (мамы), дедушки (бабушки). Дистиллированная этнократия сразу же ударит по ним, и тогда захлебывающимся сейчас в приступе казенного патриотизма и этнонационализма обладателям странных для русского уха имен и фамилий придется несладко. В общем, моноэтнократия в России невозможна.
Правда, существует некое подобие мультиэтнократии, которое называют мультизональной мультиобщинной федерацией. Примером последней является Швейцария, частично – СССР, Бельгия и Канада. При реализации такого государственного устройства продавец меда из Московской области будет иметь явное преимущество не только перед коллегой из Башкирии, но и из Тульской области. При этом государственным языком будет не только русский язык, но и любой другой, даже если на нем говорят всего несколько тысяч человек. Но подобный сценарий исключен даже теоретически. Чтобы его осуществить, Россия из централизованной квазиунитарной федерации должна превратиться в квазиконфедеративную, в которой вся власть находится на уровне кантонов-штатов, а за центральным правительством остаются координационные, военные, представительские и внешнеполитические функции (некий гибрид проекта объединенного Кипра, Швейцарии, Канады, Бельгии и Советского Союза). Это подразумевает и принципиально иной тип экономики и системы распределительных отношений, ничего общего не имеющий с нынешним номенклатурным капитализмом.
Вполне возможно, что в структурах власти какие-то начитавшиеся постмодернистской философии эксперты решили превратить Совокупного Нерусского в Конституирующего Иного, то есть в того, кто поможет русскому этносу обрести (вернуть) утраченную самость. Но надо иметь в виду, что и сам русский этнос может стать конституирующим иным. Если в самом начале 1990-х мои знакомые армяне ругали прибалтов за притеснения русского населения, а Грузию – за дефицит пророссийской политики, то сейчас положение грузин уже вызывает сочувствие. Исторически, культурно и этнически никак не связанные друг с другом народы России могут найти платформу для объединения на почве противостояния прессингу, с которым они столкнулись.
Нельзя также упускать из виду, что этническая толерантность имеет свойство возрастать при движении вверх по социальной лестнице. Русской светской девушке, «у которой нет знакомых, пользующихся общественным транспортом», кто будет ближе: банкир-грузин из общего фитнес-клуба или русский парень с автомойки? Раскол общества по отношению к политкорректности и мультикультурализму получил в свое время название «нидерландского» феномена. Вполне возможен он и в России, и интеграции общества это способствовать никак не будет.
И еще. Советский Союз сделал очень и очень много для крушения планетарной власти белого человека, более известной под названием «колониализм». За этот период был создан образ СССР как некоего «хорошего Запада», а русский (советский) человек был «хорошим белым», не связанным с колонизаторской практикой. Сейчас же обучающиеся в России студенты из-за рубежа – будущая элита своих стран – будут вспоминать не гостеприимство, красивых девушек, щи, сосиски и водку, а бритоголовых парней в подворотне. Во всем развивающемся мире у СССР был имидж Большого Друга небелых народов. Так вот, в России, в начале третьего тысячелетия этот имидж – в темной подворотне – зарезали.
* * *
Что мы имеем в остатке? Россия никуда не денется ни от собственного нерусского населения, ни от мигрантов. За пятнадцатилетний постсоветский период советский опыт мультикультурализма и политкорректности совершенно утрачен. И вряд ли его можно будет так просто в ближайшее время восстановить. Однако в силах общества – пока что – сдерживать межэтническую конфронтацию хоть в каких-то рамках. Что касается экзистенциальной стороны дела, то другой человек (любой другой) всегда создает проблемы – ведь, как тонко заметил Жан-Поль Сартр, «ад – это другие люди».
Русификация Российской империи при Александре III катализировала процесс ее кризиса и последующего распада. Нечто подобное произошло и в 1980-х, в результате рухнул СССР. Нынешние этнократические игры, быть может, дают играющим в них кратковременный тактический успех. Но в стратегическом смысле это сверхсжатие социопсихологической пружины, накапливающей ненависть и комплекс неполноценности, может дать совершенно непредсказуемый результат. Советские власти тоже надеялись на то, что все трудности и неудачи всегда можно будет списать на происки Мирового Империализма. Очень многие в это верили, но однажды коллективное сознание, устав от навязываемого сверху объекта ненависти, с радостью переключилось на нового врага – в лице самой власти. Стоит помнить, что сжатая пружина когда-нибудь обязательно распрямится.
