Збигнев Бжезинский
Американская политика приобретает антиисламскую окраску, что играет на руку фундаменталистам.
Фото Reuters
Сегодня Америка – самая суверенная страна в мире. Конечно, в наше время понятие суверенитета в значительной степени размыто из-за постоянно растущей взаимозависимости государств, и для большинства из них это скорее юридическая фикция. Даже те немногие страны, которые входят в число наиболее могущественных держав, стараются не поддаться искушению утверждать собственную власть и независимость без оглядки на других. Безусловно, любое государство (или, вернее, его политическое руководство) может проводить самоубийственную неразумную политику. Но такая «способность» становится все более ограниченной за счет пересекающихся интересов около двухсот стран, сосуществующих ныне в политически взаимосвязанном и взаимозависимом мире.
В этом контексте военная кампания Соединенных Штатов против Ирака – как и не столь агрессивная, но не менее принципиальная позиция США по Международному Гаагскому трибуналу и Киотскому протоколу – демонстрирует уникальность Америки как последнего подлинно суверенного государства. Эти и другие подобные шаги, особенно осуществленные после 11 сентября 2001 года, отражают глубокое убеждение администрации Буша в том, что для защиты своих национальных интересов США должны иметь свободу действий: могущественному Гулливеру негоже быть связанным по рукам и ногам слабыми лилипутами.
Постсентябрьская политическая риторика и стратегическая переориентация Америки сопровождаются решительным разрывом с применявшимся на протяжении пяти десятилетий двухпартийным подходом к формированию международной политики. Несмотря на открытую критику в адрес администрации Буша, внешнеполитический истеблишмент демократов в основном был настроен на молчаливое согласие с новыми стратегическими и мировоззренческими представлениями президента, так что некоторые демократические лидеры поначалу даже входили в группу поддержки. В результате большинство рецептов, предлагаемых демократами в области внешней политики, приобрели легкий «бушевский» привкус.
Сентябрьские события показали, что изменения во внешнеполитической доктрине и политике действительно были необходимы. Теперь главное – уяснить, верно ли был поставлен диагноз сразу после 11 сентября, в частности насколько правильно поступили Америка и весь остальной мир, сосредоточив усилия на борьбе с терроризмом. В конце концов даже бесспорная истина о том, что Соединенные Штаты обладают абсолютным суверенитетом как последним прибежищем, все же оставляет открытым вопрос: для чего нужен США этот суверенитет? Для обеспечения государственной безопасности, как скажут многие? Но в таком случае не станут ли усилия, направленные на увековечивание уникального положения, угрожать государственной безопасности Америки и ее гражданской свободе?
Соединенным Штатам следует взглянуть в глаза новой и чрезвычайно важной реальности: в мире происходит беспрецедентное по масштабу и интенсивности пробуждение политической активности, в результате чего стратегия силы претерпевает изменения, столкнувшись с популистской деятельностью. Необходимость как-то реагировать на это массовое явление ставит единственную в своем роде суверенную Америку перед исторической дилеммой: определить свою глобальную роль. Мы находимся в самом начале серьезной дискуссии, разворачивающейся вокруг этой темы.
Внешняя политика после 11 сентября: политический триумф и стратегическая уязвимость
Вплоть до террористических атак 2001 года администрация Буша вообще не имела какой-либо заслуживающей внимания внешнеполитической доктрины, и поэтому неудивительно, что с тех пор ее курс определялся главным образом потрясением, пережитым 11 сентября. Будучи следствием полученной травмы, эта политика формировалась в атмосфере всеобщего негодования и эксплуатирует вполне понятную тревогу, которую теракты породили в обществе. Спонтанной реакцией администрации стала кампания по распространению в общественном сознании ее собственного представления о новом вызове, а также последующее обоснование всеобъемлющего, глобального ответа на этот вызов. Отправным пунктом и источником вдохновения для того и другого явились события 11 сентября. В результате была выработана узко-сфокусированная политика с далекоидущими намерениями.
Теоретической основой американской внешней политики после 11 сентября служит идея о фундаментальном стратегическом дисбалансе в мире. Принято считать, что обеспокоенность в связи с терроризмом, который поощряется безответственными государствами-изгоями и приобретает все более зловещий характер в связи с угрозой распространения оружия массового уничтожения, заслонила собой проблему традиционного соперничества между основными державами. В этом контексте «глобальная война с террором» приобретает символический смысл. Она ведется под патриотическими лозунгами и оказывает мобилизующее воздействие, легализуя активность, которая в противном случае расценивалась бы как выходящая за рамки законности или попросту противоправная. События 11 сентября фактически приостановили действие положения о неприкосновенности личности даже в отношении граждан США, дали санкцию на «усиленные допросы» (читай: пытки) задержанных и односторонние военные действия – точно так же, как Перл-Харбор в свое время узаконил в общественном сознании атомную бомбардировку Хиросимы. Все это считалось болезненным, но необходимым атрибутом справедливой войны.
Акцент на терроризме был также политически целесообразен в силу расплывчатости этого понятия. После 11 сентября понятие «терроризм» было доведено до сознания каждого американца. Как следствие, не было никакой надобности объяснять, ни как ведется «глобальная война с террором», ни как узнать, когда закончится эта война нового типа с неуловимым врагом. Отпала необходимость и в более точном ответе на вопрос о сущности террористов, откуда они взялись, какие исторические, религиозные и политические мотивы лежат в основе их ненависти к Америке. Таким образом, терроризм заменил советское ядерное оружие в качестве главной угрозы, а внушающие страх террористы (потенциально вездесущие и в целом отождествляемые с мусульманами) пришли на смену коммунистам.
Новое мировоззрение, в оперативном порядке сформированное администрацией Буша, продвигалось в высших эшелонах Белого дома и Министерства обороны энергичной группой, движимой общей стратегической ориентацией. Внутренняя сплоченность вкупе с общественным негодованием, тревогой и жаждой решительных действий сократила длительные и сложные политические дебаты. Каждый из трех ключевых компонентов новой стратегии, хорошо известных в настоящее время, опирался на теорию исторического разрыва.
Однополярный мир, оправдывающий право на самооборону, вытеснил понятие коллективной безопасности, основанной на атлантическом альянсе и необходимости апеллировать к санкциям ООН.
Право силового предотвращения или даже упреждения возникающей серьезной угрозы заслонило собой одну из ключевых концепций государственной обороны – сдерживание (поначалу не принималась в расчет реальная опасность того, что неточная разведывательная информация может спровоцировать военное вмешательство на основании простого подозрения; это стало причиной серьезного конфуза сразу после вторжения в Ирак).
Ставка на случайные коалиции одновременно обесценила политическую значимость существующих альянсов (типа НАТО) и повысила целесообразность договоренностей в области безопасности с тактически удобными партнерами (такими, как Россия).
Нельзя отрицать, что новая стратегия, порожденная духом времени и всеобщим страхом, в какой-то мере отвечала новым требованиям эры, наступившей после окончания холодной войны. Война с террором оказалась исторически привлекательной формулой. Самой первой демонстрацией новой стратегии в действии стала своевременная и эффективно проведенная военная кампания, предпринятая осенью 2001 года с целью уничтожить гнездо террористов в Афганистане. Эта акция была положительно воспринята американцами и получила серьезную поддержку за рубежом.
Поражение, быстро нанесенное движению «Талибан», и разгром высшего командования террористической сети «Аль-Каида» наконец представили общественности доказательство того, что война с террором реальна и в ней можно одержать верх. Победа буквально витала в воздухе.
Увы, Афганистан, который вполне заслуженно мог бы считаться стратегическим триумфом, вскоре был низведен всего лишь до тактического успеха – в первую очередь непродуманными действиями самой администрации. По широко обсуждаемым, но не вполне понятным мотивам люди, ответственные за разработку американской стратегии, объединили кампанию против «Аль-Каиды» Усамы бен Ладена с военной операцией по свержению режима в Ираке, причем сделали это, не заручившись международным одобрением. Тем самым Ирак трансформировался в главный стратегический плацдарм глобальной войны с террором.
Общественная кампания, поднимающая на щит всю серьезность террористической угрозы, продолжалась и после военных успехов в Афганистане и Ираке вплоть до президентских выборов в 2004 году. Поскольку средствам массовой информации (СМИ) свойственно от природы соревноваться в нагнетании страха, телевидение и пресса обрабатывали общественность почти каждую неделю, пугая леденящими душу сценариями. Так же оперативно был сформирован целый легион антрепренеров террора (читай: экспертов по терроризму). Можно предположить, что, если бы СМИ и высшее политическое руководство страны изо дня в день извещало общественность о быстром ухудшении здоровья нации – мол, наши сердца все хуже перекачивают кровь, память ослабевает, жизненно важные органы быстро изнашиваются, рак распространяется повсюду, и всех нас неизбежно ожидает полный упадок сил, – мы получили бы миллионы американцев, страдающих хронической ипохондрией в стадии обострения.
Стоит ли удивляться, что в обществе, захлестнутом потоком выразительных официальных предупреждений о надвигающейся, но невидимой угрозе, начал развиваться психоз, превращая самоуверенную Америку в исполненную страхом страну? Более того, понятие «война с терроризмом» постепенно отождествляется с политической формулой «Лавры победителя достаются мне, а горечь поражения разделяют все». Отсутствие после 11 сентября террористических актов в самой Америке всегда можно было представить как доказательство достигнутого президентом успеха в войне, а любую вылазку террористов – как подтверждение необходимости продолжать «войну с терроризмом». Неудивительно, что в полном соответствии с историческими прецедентами избирательная кампания «военного времени» увенчалась успехом действующего «главнокомандующего»!
Однако политический триумф президентской администрации не принес Америке стратегических успехов. Война в Ираке, начатая в 2003 году по ложным обвинениям и в одностороннем порядке, оказалась во всех отношениях более дорогостоящей, чем первоначально ожидалось. Мало того что американцы продолжают умирать два года спустя после «окончания» войны и тысячи возвращаются домой инвалидами – администрация не сумела разумно распорядиться плодами победы после завершения главной боевой фазы, и общие финансовые издержки вскоре стали исчисляться сотнями миллиардов долларов. В международном масштабе эта кампания вылилась в исторически беспрецедентную враждебность к США, доверие к нашей стране (и особенно к ее президенту) было в значительной степени утрачено. Демагогия вокруг якобы имевшегося у Ирака оружия массового уничтожения, позор Америки (и ее высших чинов) в Абу Грейбе и Гуантанамо, опасное перенапряжение военного потенциала и, как следствие, неспособность Вашингтона помешать Северной Корее в приобретении ядерного оружия повлияли на снижение политического веса Соединенных Штатов.
Особый повод для беспокойства – растущее неприятие Америки в мусульманском мире. Хотя администрация избегала антимусульманской риторики, муссирование террористической угрозы в телесериалах и блокбастерах, а также со стороны доморощенных членов антиарабского «Комитета бдительности» укрепило в общественном сознании образ затаившегося мусульманского террориста, готового в любой момент нанести удар. Если добавить к этому оказание Израилю усиленной поддержки, вызывающей гнев мусульман, и вторжение в Ирак, то нельзя не заметить: американская политика приобретает явную антиисламскую окраску, что играет на руку мусульманским фундаменталистам, беззастенчиво распространяющим отвратительный «сатанинский» образ Америки. Это подтверждают выводы Комиссии по расследованию событий 11 сентября. Таким образом, бесконечная междоусобная война между фанатиками и умеренными приверженцами ислама переросла в конфликт ислама с Соединенными Штатами, нанося колоссальный вред как мирным мусульманам, так и всей стране.
Еще большую опасность для долговременных интересов Америки представляет наметившаяся глобальная тенденция создания региональных коалиций с плохо прикрытой антиамериканской направленностью. В Азии, Европе и Латинской Америке все чаще имеет место дистанцирование от Государственного департамента США и всего американского. Данный процесс на руку, например, Китаю, который эксплуатирует усиливающиеся паназиатские настроения народов Восточной и Юго-Восточной Азии для того, чтобы облегчить себе задачу по негласному вытеснению Соединенных Штатов из этих регионов. Та же тенденция существенно ослабляет трансатлантическую составляющую в политике Европейского союза, пытающегося выстроить более четкую политическую линию. Она же побуждает горстку новых, демократически избранных, но левацки ориентированных латиноамериканских президентов укреплять отношения с Европой и Китаем. Появление сильных панъевропейских и паназиатских сообществ и ослабление трансатлантических и транстихоокеанских связей грозит дальнейшим ростом изоляции Америки в мире.
В конце 2004 и начале 2005 года в самой администрации США появились признаки осознания надвигающейся угрозы. С этого времени в Белом доме поутихли разговоры о войне с террором и все чаще стали раздаваться призывы к борьбе за свободу во всем мире. Речь Буша при его вступлении в должность в январе 2005-го, знаменовавшая собой начало грандиозного «крестового похода» за свободу, смело апеллировала к Атлантической хартии Франклина Делано Рузвельта и кампании за права человека Джимми Картера, не говоря уже о «Четырнадцати пунктах» Вудро Вильсона. Однако от внимания зарубежных скептиков не ускользнуло то, что наиболее частыми примерами, призванными доказать успех нового демократического похода, были Афганистан и Ирак, подвергшиеся военной оккупации со стороны США, а также палестинские территории, все еще оккупированные Израилем.
Кратко резюмируя вышесказанное, достаточно отметить, что внешняя политика США после 11 сентября отличается крайней близорукостью и недальновидностью, сеет чрезмерную панику и слишком дорогостояща, если судить по ее первым результатам. В целом она сделала Америку более уязвимой и поколебала легитимности ее мирового превосходства. Что еще хуже, углубленный диагноз не позволяет в долгосрочной стратегической перспективе дать определение исторически значимой роли США в мире, способное сплотить нацию или оправдать ее приоритеты в глазах мирового сообщества.
Америка и политическое пробуждение в мире
Хотя после 11 сентября 2001 года упорядоченный ход истории действительно оказался нарушенным, основная проблема нашего времени – не мировой терроризм, а всеобщее ожесточение, связанное с происходящим в мире пробуждением политической активности, носящей массовый и радикальный характер. Главный вызов, который это явление бросает американскому суверенитету, состоит вовсе не в том, чтобы помешать антиамериканским лилипутам обездвижить Гулливера, а в том, чтобы объединить под своей эгидой быстро растущих лилипутов и вместе с ними заняться поэтапным формированием эффективного мирового сообщества.
Даже если масштабы нынешнего подъема политической активности беспрецедентны, само это явление имеет богатую предысторию. В свое время Французская революция 1789-го также породила небывалую по своему накалу и социальному размаху активность народных масс, быстро охватившую сначала Францию, а потом и всю остальную Европу. Пробуждение массового политического сознания стимулировалось повсеместным распространением грамотности и страстной агитацией. По стране прокатилась волна митингов и манифестаций; на площадях городов, в многочисленных политических клубах и даже в отдаленных селениях звучали пламенные речи. Этот всплеск активности вовлекал в свою орбиту не только все новых представителей буржуазии и низших слоев городского населения, но также и крестьян, духовенство, аристократию.
Мифология Французской революции поместила благородные понятия «свобода, равенство и братство» в священный пантеон политических ценностей. Однако действительность Французской революции была такова, что не менее возвеличенными и воспетыми оказались разнузданный террор, революционные трибуналы, националистическая агитация и свирепая классовая вражда, не говоря уже об экспорте революции в другие европейские страны посредством так называемых освободительных войн. Поэтому террор, как вполне осознанное средство политического запугивания, фактически обязан своим рождением именно этой революции. Гремучая смесь идеализма и эмоций способствовала формированию мощного социально значимого национального самосознания, способного воздействовать на политику.
В течение последующих 216 лет это явление – пробуждение политической активности – расползалось хотя и медленно, но неумолимо, подобно чернильной кляксе. События в Европе 1848-го и в целом национальные движения на рубеже XIX–XX веков отражали новую политическую реальность: популизм и усиливающуюся решимость масс. В некоторых странах популисты взяли на вооружение утопическое манихейство. Оно было опробовано российскими большевиками в 1917 году, итальянскими фашистами, захватившими власть в 1922-м, и немецкими нацистами в 1933-м. Процесс пробуждения политической активности перекинулся и на Китай, ввергнув его в пучину гражданского конфликта, растянувшегося на несколько десятилетий. Антиколониальные настроения всколыхнули также Индию, где действенным средством свержения британского империализма являлась тактика пассивного сопротивления. А после Второй мировой войны антиколониальные политические волнения в других странах и вовсе положили конец оставшимся европейским империям. В Западном полушарии первые признаки популистской активности проявились в Мексике в 60-х годах XIX века и в конце концов привели в начале следующего столетия к революции.
Не будет преувеличением сказать, что в XXI веке население большей части развивающегося мира пробуждается к политической активности и во многих странах это выливается в волнения и беспорядки. Жители развивающихся стран остро сознают вопиющую социальную несправедливость, нередко выступая с гневными протестами против тех действий, которые воспринимаются ими как политическое унижение. Информация о положении дел в мире, получаемая посредством радио, телевидения и во все большей степени Интернета, дает представление о положении дел в мире, порождает в обществе зависть, которую политические демагоги и религиозные фанатики используют в своих целях. Энергия возбужденных масс преодолевает границы и бросает вызов ныне существующим государствам и всей мировой иерархии во главе с США.
Фото Reuters
Особо обеспокоена и возмущена молодежь третьего мира. Вот почему демографическую революцию, с которой она ассоциируется, можно сравнить с политической бомбой замедленного действия. Если не брать в расчет Европу, Японию и Америку, можно утверждать, что быстрый рост числа людей моложе 25 лет в странах третьего мира означает выход на политическую арену огромной массы встревоженных юношей и девушек. Их умы взволнованы доносящимися издалека звуками и образами, которые лишь усиливают их недовольство в отношении окружающей действительности. Их протестные настроения способны трансформироваться в «революционный меч», поднятый среди десятков миллионов студентов, обучающихся в вузах развивающихся стран и в большей или меньшей степени интеллектуально развитых. Выходцы в основном из низших, социально незащищенных слоев среднего класса, эти миллионы студентов, воодушевленных осознанием социальной несправедливости, – не кто иные, как затаившиеся революционеры. Они наполовину объединены в крупные сообщества, которые поддерживают связь через интернет и уже готовы повторить то, что годами раньше случилось в Мехико или на площади Тяньаньмэнь, – только в более грандиозном масштабе. Их энергия и эмоциональное разочарование могут в любой момент выплеснуться наружу – нужен лишь повод, нужна вера или ненависть.
Следует отметить, что пробуждение политической активности наблюдается сегодня во всем мире, ≈ ни один континент или даже регион уже не назовешь в этом смысле пассивным. Поднимают голову все слои общества; исключение составляют разве что периферийные крестьянские общины, пока еще не реагирующие на политические раздражители. В демографическом плане носители революционных идей на удивление молоды, а значит, быстрая политическая мобилизация для них не проблема. Их вдохновение практически не знает границ в силу совокупного воздействия таких факторов, как всеобщая грамотность и СМИ. Как следствие, современная популистская политическая агитация может быть направлена даже против удаленных мишеней, несмотря на отсутствие объединяющей доктрины (такой, как марксизм). Вот почему Америка все чаще становится всеобщим раздражителем, вызывая одновременно такие разноречивые эмоции, как личное восхищение и общественная зависть, политическое негодование и религиозная ненависть.
Терроризм – это разрушительный и крайний симптом новой реальности всеобщего ожесточения. Однако ни мусульманский, ни какой-либо другой терроризм как таковой не определяет в наше время сущность международной политики. Он, конечно, представляет тактическую угрозу государственной безопасности, а в будущем, возможно, и стратегическую угрозу. Но превращение терроризма в универсальный жупел для миллионов встревоженных американцев равносильно тому, как если бы американская внутренняя политика конца 1960-х и начала 1970-х годов была преимущественно направлена на борьбу с «Черными пантерами» вместо того, чтобы устранить главную причину их возникновения, а именно отсутствие полноценных гражданских прав у афроамериканцев. Если сегодня возвести терроризм в ранг почти что апокалипсической угрозы, это может точно так же повлечь за собой недооценку более широкого глобального контекста, который благоприятствует возникновению экстремизма и насилия. Большинство современных государств больше не управляют относительно сговорчивым населением, и многих политиков засасывает в трясину популизма, что лишает их возможности принимать сколько-нибудь действенные меры.
Трансформация глобальной миссии Америки
Слабость формально независимых государств, которые на самом деле становятся все более зависимыми или даже неспособными к автономному существованию, должна быть компенсирована за счет укрепления наднационального сотрудничества, активно продвигаемого Соединенными Штатами. Рамки национального государства сегодня слишком узки и не позволяют должным образом осуществлять шаги, в которых кровно заинтересована большая часть человечества: принимать соответствующие политические решения, реализовывать экономические программы и снимать социальную напряженность. Глобализация смешала интересы и вожделения, не выходящие за пределы собственного государства, с не знающими границ устремлениями к более «злачным пажитям» (имеется в виду фраза из 22-го Псалма Давида: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». – «НГ»), расположенным или по соседству, или на значительном расстоянии. Так, например, Украина воспринимает Европейский союз, а Шри-Ланка – Америку┘
Сегодня ни с одной крупной международной проблемой невозможно справиться без участия Америки. Но и США не в состоянии в одиночку помешать разработке ядерного оружия Северной Кореей, воспрепятствовать стремлению Ирана приобрести обогащенный уран, найти способ справедливого урегулирования палестинского кризиса, предотвратить бойню в Дарфуре, решить долгосрочную проблему растущей мощи Китая. Самостоятельно Америка не может ни покончить со зверствами в Чечне, совершаемыми слабеющей российской властью, ни даже нейтрализовать разрушительные региональные последствия своего доминирования в Ираке.
Таким образом, Америке нужны партнеры. Европа – исторический союзник США, а потому единство Евросоюза и его расширение отвечают американским интересам. Япония призвана обеспечивать новый баланс сил в азиатском треугольнике, в который также входят Соединенные Штаты и Китай. Чтобы поддерживать дружеские отношения с этими странами, Америка должна быть готова вместе с ними решать проблемы и стараться прийти к общему видению нынешней исторической эпохи. Но Америка, вызывающая всеобщую неприязнь, низводящая мировые проблемы к лозунгам о терроризме и демократии, на такое не способна. Гражданам США следует отдавать себе в этом отчет, если они заинтересованы в достойной альтернативе нынешней политике Буша.
Пропаганда демократии в лучшем случае лишь отчасти отвечает на брошенный нам беспрецедентный вызов. Политическое достоинство, о котором мечтает пробудившееся к политической активности человечество, может быть обеспечено только демократией. Но политическое достоинство – это также этническое или национальное самоопределение, религиозное самосознание, наличие общественных и личных прав; и все это в мире, где повсеместным явлением стало острое осознание экономического, расового и этнического неравенства. Стремление обрести политическое достоинство особенно путем национального самоопределения и социальных преобразований – это стремление к самоутверждению, которое так явно ощущается среди обездоленной части мирового сообщества.
Из этого следует, что Америка способна укрепить свою международную легитимность, лишь доказав приверженность общим социально-политическим целям. Сама по себе демократия – нежизнеспособное решение. Поспешное насаждение демократии в отсутствие социально развитого и политически зрелого гражданского общества (например, на Ближнем Востоке) скорее всего послужит целям радикального популизма, рядящегося в одежды законности и потворствующего толпе, нередко настроенной явно антиамерикански. Демократия для меньшинства без социальной справедливости для большинства была возможна в эпоху аристократизма, но в век массового политического пробуждения она уже нереальна. Сегодня одно без другого обречено на поражение. Следовательно, пропаганда демократии должна быть напрямую связана с усилиями, направленными на устранение крайней бедности и постепенное сокращение глобального неравенства.
Исторический парадокс нашего времени заключается в том, что наднациональное сотрудничество в этих целях принесет плоды лишь в том случае, если последнее оставшееся суверенное государство возьмет на себя роль лидера и к нему присоединятся наиболее гибкие региональные державы, готовые в конечном итоге поступиться своим суверенитетом ради заключения более эффективных наднациональных договоренностей. Страна, движимая страхом и признающая лишь узконациональные интересы, не способна предложить и отстоять всеобъемлющую стратегию управления постоянно меняющимся и политически неустойчивым глобальным сознанием. Справиться с этой проблемой может лишь уверенная в своих силах Америка, искренне преданная новому видению мировой солидарности.
Сразу отметим, что наднациональная политика не имеет ничего общего с созданием мирового правительства. Даже будь это целесообразно, человечество отнюдь не готово к передаче власти мировому правительству, да и американский народ, конечно, к этому не стремится. Вместо этого Америка должна задавать тон в построении такого мира, который бы в меньшей степени уповал на химеру государственного суверенитета и в большей – ориентировался на неуклонно возрастающую и политически регулируемую взаимозависимость. Поскольку глобализация не только несет с собой новый взгляд на экономические проблемы, но и все глубже трансформирует политические отношения, американский суверенитет, поставленный на службу общему благу, вызовет, по всей видимости, более весомое и стойкое одобрение в мире, нежели нынешняя всепоглощенность Америки собственной безопасностью.
Укрепление международной солидарности, чувствительной к социальным процессам и способствующей политической стабильности, следует осуществлять на основе как формальных, так и неформальных подходов. В настоящее время возможности формального международного сотрудничества сосредоточены скорее в гуманитарной и социально-экономической плоскостях, чем в сфере политики и обеспечения безопасности. В последних двух областях неформальные договоренности между наиболее влиятельными державами будут в течение какого-то времени компенсировать неспособность примерно двухсот формально суверенных государств узаконить такой процесс принятия решений, который отражал бы реальное соотношение сил. Следовательно, достижение этих неформальных договоренностей должно идти параллельно с работой в существующих структурах ООН.
К сожалению, Америка до сих пор не выработала сколько-нибудь внятной позиции по глобальным социально-экономическим и гуманитарным вопросам. Позиция Вашингтона в отношении угрозы разрушения мировой окружающей среды воспринимается во всем мире как чисто негативистская. Как бы ни были справедливы замечания американского руководства по поводу Киотского протокола, отказ от его ратификации был представлен в манере, давшей повод всему миру считать, что Америке есть дело только до себя и ее не волнуют общие интересы. Отсутствие со стороны США каких-либо серьезных усилий по разработке приемлемой для мирового сообщества альтернативы еще больше усугубляет сложившееся негативное впечатление.
Несмотря на достигнутый прогресс в деле реализации программы «Цели развития тысячелетия» (Millenium Development Goals), Соединенные Штаты пока далеки от выполнения обязательств, взятых на себя в 2002 году в Монтеррее (на Международной конференции по финансированию развития. – «НГ»): существенно увеличить объем официальной помощи, выделяемой на общее развитие, что резко контрастирует со значительным ростом в последние годы американских военных расходов и затрат на внутреннюю безопасность. Исход переговоров в рамках ВТО (раунд в Дохе) по устранению основных разногласий с развивающимися странами в области сельскохозяйственных субсидий и доступа на рынки развитых стран также пока трудно предвидеть. Привилегированное положение США и Евросоюза оспаривается полуофициальным блоком развивающихся стран во главе с Китаем, Индией, Бразилией и ЮАР. Между тем достижение соглашения необходимо как воздух, ибо полномочия нынешней законодательной ассамблеи США истекают в 2007-м, после чего ратификация американским Сенатом какого-либо документа, основанного на далеко идущем компромиссе, не представляется возможной.
Соображения практического и морального характера также диктуют необходимость дальнейшего расширения сферы действия международных правил, регулирующих поведение государств в ходе совместной деятельности. Подобные нормы давно уже требуются в коммерческой области, и Америка в свое время выступала за усиление роли ВТО в их разработке. В то же время Америка по-прежнему скептически относится к международному сотрудничеству в сфере юриспруденции. Однако, несмотря на сдержанное официальное отношение США к Международному Гаагскому трибуналу, преследование последним военных преступников получает все большую поддержку со стороны мирового сообщества. Со временем это должно привести к пересмотру изоляционистской позиции США в отношении трибунала.
В области международной безопасности идею все более полномасштабного политического сотрудничества придется претворять в жизнь преимущественно в неформальном ключе. Хотя беспрецедентная военная мощь Америки является залогом ее суверенного права на самооборону и хотя сдерживание все еще играет значительную роль в отношениях между крупными державами, полномасштабная война как высшее проявление абсолютного суверенитета перестает соответствовать духу времени. Новые вызовы являются прямым следствием растущего раздражения во всем мире. Расползание ядерного оружия остается постоянной угрозой во многом из-за того, что обладание им превращается в политический соблазн. Более того, насилие на этнической и религиозной почве – все более распространенное явление во многих странах – в какой-то момент способно достичь чрезвычайно опасного уровня. И тогда в ход могут быть пущены биологически активные вещества (более доступные, чем ядерные устройства), которые скорее всего представляют самую серьезную долговременную угрозу всеобщему благополучию.
Поскольку в основе всех этих угроз лежат самые разные географические и исторические факторы и особенно ввиду их трансграничного характера, только сознательная координация международных усилий позволит выработать хотя бы элементарную политику в области глобальной безопасности. В настоящее время как Организация Объединенных Наций, так и существующие международные альянсы не могут осуществлять подобную координацию. Обеспечить необходимый географический охват не в силах ни Совет Безопасности ООН, ни НАТО. К тому же ни одна из этих организаций не отражает фактического соотношения сил в современном мире. Попытки же расширить Совет Безопасности заходят в тупик по причине регионального соперничества. Следовательно, необходимо разработать новый механизм консультаций между теми странами, которые способны внести серьезный вклад в дело всеобщей безопасности, даже если они поначалу будут вестись на неформальной основе.
Полуофициальный, по сути, консультативный саммит по вопросам глобальной безопасности, представляющий все регионы мира и объединяющий по-настоящему сильные государства, мог бы восполнить давно образовавшийся пробел. Сформированный при
Дарья Гармоненко