От Третьего Рима к гражданской нации

Пока значительная часть общества еще не приняла распад СССР, о российской гражданской нации говорить рано.
Фото Михаила Циммеринга (НГ-фото)

Можно лишь приветствовать тот факт, что идея «российской гражданской нации» уже не режет слух наших политиков. И наибольшая заслуга в этом – Валерия Тишкова, известнейшего нашего этнолога. Однако то ли в пылу полемики, то ли по каким иным причинам уважаемый ученый теперь критикует уже не только противников этой идеи, но и тех, кто полагает, что наша страна еще не готова к формированию «гражданской нации» и пока такая задача может рассматриваться лишь как цель для будущего. Он считает, что достаточно назвать население России нацией – и само это определение породит нацию. Вроде того, как назовешь воск алмазом и можешь резать им стекло.

Я бы не стал публично оспаривать концепцию «переназывания», если бы за этой идеей не просвечивалась проблема отнюдь не академическая. Ведь вся российская политика, по сути дела, сводится к смене, точнее, к подмене названий. Например, Федеральное собрание называют органом народовластия, хотя оно полностью зависит от исполнительной власти. Сконструированную аппаратом Общественную палату называют институтом гражданского общества, хотя по определению оно может возникнуть только в процессе самоорганизации. Вот я и предлагаю читателям поразмышлять над тем, к чему ведет подобная имитационная политика и при каких условиях действительно происходит развитие гражданского общества и гражданской нации.

Сколько ни говори «халва»...

Валерий Тишков в одной из последних своих статей пишет: «Нациестроительство не следует понимать в эссенциалистском смысле как некую социальную инженерию по унификации культурных черт и идентичности россиян. Это прежде всего политика утверждения понятия┘» Должен заметить, что такая «политика» – это как раз и есть социальная инженерия. Из контекста статьи видно, что автор рассчитывает на «утверждение понятия» в результате частого употребления словосочетаний «российская нация» и «российский народ» в важных политических документах, таких, как ежегодные послания президента.

На первый взгляд эта задача представляется легко решаемой. Уж в нашей-то вертикальной стране слова лидеров, тиражируемые СМИ, многое значат. Кому-то даже начинает казаться, что с помощью «ящика» можно быстро перепрограммировать массовое сознание. Однако жизнь показывает, что у информационного манипулирования есть свои пределы. Вот, например, тема Чечни звучит во всех посланиях президента Путина, и телевизионная картинка стабилизации становится все ярче и красочнее, однако результат этой инженерии противоположен ожидаемому: опросы показывают, что начиная с 2002 года доля россиян, верящих в улучшение ситуации в регионе, неуклонно падает. Даже в Советском Союзе, где выбор источников информации был еще уже, чем сейчас, и где была популярна шутка: «Включишь утюг – и там Брежнева увидишь», идеи вождя не обязательно утверждались в массовом сознании. Народ предпочитал слушать запрещенного Высоцкого, а не доклады генсека, а главное, доверял песням больше, чем официальным докладам.

Бенедикт Андерсон назвал нацию «воображаемым сообществом». Действительно, первый этап формирования наций – это формирование образа «мы». Однако любое воображение должно опираться на какую-то реальность, иначе оно либо быстро тает (как, например, иллюзии Перестройки), либо сталкивается с противоположными представлениями. В Грузии воображают, что Абхазия – часть единой грузинской державы, а в Абхазии господствуют совсем иные представления, и 80% местных жителей могут нащупать в карманах свои российские паспорта. Впрочем, наличия паспортов или других формальных признаков гражданства недостаточно даже для воображения себя частью единой нации. Во многих странах проявляются сепаратистские тенденции, в некоторых государствах (Великобритания, Канада) сепаратистские партии, не преступающие правил политической деятельности, даже разрешены законом. Понятно, что сепаратисты, обладающие всеми правовыми признаками гражданства, явно не считают себя частью той нации, из которой хотят выделиться. Эрнест Ренан еще в XIX веке дал определение, которое с тех пор стало каноническим: «Нации – это ежедневный плебисцит». Из этого определения вытекает, что нации не конструируются по воле правителей, не задаются раз и навсегда формальным правовым статусом гражданина – они самоопределяются, и процесс этот непрерывный.

Прошлое и образ будущего

Распад многонациональных государств всегда сопровождается так называемым кризисом идентичности: люди с трудом привыкают к новым государствам, новым границам, их образ «мы» деформируется. В России распад СССР воспринимается более болезненно, чем в других государствах СНГ (не говоря уже о странах Балтии). Во всяком случае, во всех государствах Содружества День независимости является главным праздником страны, и лишь в Российской Федерации этот праздник совершенно не значим и недавно даже был переименован. Более того, президент России в своем Послании Федеральному собранию 2005 года объявил распад СССР, то есть процесс, в результате которого появилось им самим руководимое государство, «величайшей геополитической катастрофой XXI века». Российские коммунисты рассматривают нынешнюю Российскую Федерацию как несостоявшееся государство: по словам Геннадия Зюганова, это «обрубок с кровоточащими разорванными связями». Значительная часть населения России воспринимает распад Союза вовсе не как естественный процесс, а как следствие некоего заговора: «Союз не распался – его развалили сознательно». Анализ таких оценок неизбежно порождает вопрос: каким образом может сложиться единая и позитивная идентичность у жителей государства, которое воспринимается властями и обществом как нежданный и незаконнорожденный ребенок, калека, жертва катастрофы и заговора? Откуда в таком государстве появятся ресурсы для гражданского сплочения разных народов и на какой основе может сформироваться здесь единая национальная гордость всего населения?

Юрий Левада отмечает, что в постсоветский период позитивное самоутверждение россиян осуществлялось главным образом путем мифологизации и героизации прошлого своего народа. Речь идет об эклектической комбинации мифов Российской империи и советского периода. Однако в государстве, прошлое которого связано с колониальными захватами, история читается и пишется по-разному многочисленными его народами. Одни и те же события трактуются одними народами как героические, а другими – как трагические. Примерами могут служить Куликовская битва (для русских и татар), изгнание из Москвы поляков (для русских и тех же поляков), поход Ермака (для русских и автохтонных народов Сибири) и т.д. Чем дальше в глубь веков уходят конструкторы государственных символов в поисках памятных дат общегосударственного значения, тем больше вероятность, что эти символы станут предметом раздоров, а не сплочения. Введенный в 2005 году новый государственный праздник посвящен событию, само содержание которого остается предметом спора историков. Для многих остается непонятным: что же все-таки произошло 4 ноября 1612 года? Новый, сконструированный праздник, разумеется, люди отметят как свободный от работы день, но надежды на то, что он сплотит общество, совершенно иллюзорны, и уже первое его празднование, прошедшее под лозунгом «Россия для русских», подтверждает обоснованность подобных сомнений. Насаждаемый сверху традиционализм лишь усиливает стремление людей к культурной изоляции, обостряющей этническую и религиозную нетерпимость.

Гордиться своей древностью могут многие страны. Вот, скажем, Франция тоже не вчера родилась, и французы легко могли бы отыскать в своей древней истории и в Средневековье памятные даты, пригодные для конструирования национальных праздников. Однако их главный государственный праздник посвящен не взятию Орлеана Жанной д’Арк, а куда более позднему событию – взятию Бастилии. Эта дата отражает переход к новой истории страны, к республиканскому строю, и тем самым подчеркивает как нынешние базовые ценности гражданской нации, так и ее установку на демократическое будущее. Вот и России необходимо определиться с тем, какое государство мы строим. Если взят курс на восстановление самодержавия, империи, то празднование событий 1612 года, предшествовавших воцарению династии Романовых, имеет смысл, а если все еще сохраняются цели, отраженные в нашей Конституции, то за точку отсчета развития демократического и светского государства стоит принять другие памятные даты. Одно из основных препятствий для становления российской гражданской нации как раз и состоит в отсутствии у властей и общества образа будущего страны, образа «российской мечты». Вряд ли в качестве таковой может быть принята установка на удвоение ВВП.

Империя и демократия

А годится ли на роль «российской мечты» идея восстановления великой империи? Доминик Ливен, отмечая, что смысл понятия «империя» исторически изменялся, убедительно показал, что уже после Первой мировой войны за ним прочно закрепилось следующее значение: «Империя, по определению, является антиподом демократии, народного суверенитета и национального самоопределения. Власть над многими народами без их на то согласия – вот что отличало все великие империи». Аналогичные определения дают М.Бейсингер, М.Дойль, А.Мотыль и другие исследователи, обратившиеся ныне к теории империй для анализа современных вертикально организованных обществ.

Российские власти не могут не учитывать мировые нормы легитимности политических систем, поэтому, даже если бы проект восстановления империи сегодня вызрел в Кремле, власти не стали бы его публично декларировать. Сталин и тот понимал, что имперский тип правления в XX веке уже нелегитимен, и декорировал империю под союз национальных республик. Вот и нынешние российские лидеры декорируют свой главный политический проект рецентрализации страны и «власти над народами без их на то согласия» под демократию и федерацию. На языке специальных служб это называется «разработка легенды». Однако еще Аркадий Аверченко писал, что российского филера легко узнать, поскольку из-под штатского пальто горохового цвета у него всегда выглядывают синие полицейские штаны. Имперский тип нашего политического устройства (речь идет об усеченной «империи для себя») также все заметнее проступает по мере свертывания реальных федеративных свойств нашего государства и уменьшения и без того слабых проявлений народовластия.

В современной России субъекты Федерации являются таковыми только по названию, а в реальности теряют свою политическую субъектность – они всего лишь объект управления, им управляют из Центра. И жители России, имеющие российские паспорта, только называются гражданами, в реальности же они подданные, объект политических манипуляций. Демократия – это прежде всего определенность процедур выбора при неопределенности его результата. В современной России все наоборот – процедуры выбора неопределенны, поскольку постоянно меняются для удобства властей, а их результат становится все более предопределенным. Кроме того, сама сфера политического выбора россиян сузилась по сравнению с серединой 1990-х годов.

Еще Эрнест Ренан отмечал, что в империи не может быть гражданских наций. В вертикальном иерархизированном обществе есть лишь «верх» и «низ». Верхи, власти не могут восприниматься как «мы» и определяются массовым сознанием исключительно как «они». В какие-то времена «они» могут оцениваться как мудрые хозяева («вот приедет барин – барин нас рассудит»), а в каких-то случаях – как виновники всех наших бед. Что касается низов обществ, то при отсутствии в империях горизонтальных политических связей и отношений, при неравенстве статуса жителей метрополии и колоний образ «мы» формируется лишь локально на основе простейших и древнейших этнико-генеалогических отношений. Так в империях вызревают этнические нации, на которые рано или поздно имперская конструкция распадается. При этом совершенно не важно, как называются будущие линии и границы раскола: национальные республики, как в Советском Союзе, или провинции, как в Османской империи.

Политические, гражданские нации формируются только в обществах, основанных на общественном договоре и народном суверенитете. Лишь в таких условиях народ воспринимает себя как источник власти, а государственный аппарат – как часть народа, которому делегированы полномочия управления, полномочия реализации общественных (национальных) интересов. Лишь в этом случае вся общность может ощущать себя единым «мы». Так рождается гражданская нация, и только при этом условии «воображаемое сообщество» не становится иллюзорным.

По-братски? Нет, лучше поровну

Известный современный социолог и антрополог В.Кимлика пришел к фундаментальному выводу, который сегодня широко цитируется и поддерживается в мировой литературе. По его мнению, в западных демократических обществах большинство этнокультурных групп не хотят находиться под защитой государства: они хотят быть признанными в качестве полноправных членов общества. Дискуссии возникают лишь по вопросу о специфике их участия в социально-экономической и политической жизни обществ.

Совсем иная ситуация в России. Политики и идеологи, именующие себя представителями русского народа, требуют не большего его участия в управлении страной, а защиты, предоставляемой государством как внешней силой. У государства просят наделения электорального большинства дополнительными статусными преимуществами, например в форме признания русских единственным «государствообразующим народом». Между тем во всех известных исторических случаях лидирующая роль представителей этнического большинства в интеграции общества сопровождалась их отказом от требований преимущественных прав для себя. У них и без того есть преимущества – они составляют большинство электората. Разумеется, это преимущество реализуемо только в демократическом обществе, в котором выборы, референдумы и другие процедуры народовластия имеют значение. В мире существует практика государственной защиты меньшинств, хотя целесообразность особого статуса даже для меньшинств сейчас подвергается (и обоснованно) все большему сомнению. Что касается требований особого статуса для электорального большинства, то они просто уникальны и не проявляются в других странах, называющих себя демократическими. На самом деле такие требования или прошения «на высочайшее имя» означают лишь одно – попытку задешево откупиться от большинства. Вместо реальной возможности быть хозяином страны, основным источником демократической власти, этническому большинству предлагают возможность вообразить себя хозяином по отношению к другим – скажем, к мигрантам – как к «гостям».

Понятно, что уже одна лишь постановка вопроса о возрождении статуса «старшего брата» вызывает подозрительность у людей, которых таким образом заталкивают в некие сконструированные страты «средних», «младших», «сводных» и прочих братьев и сестер. Но, может быть, посулами каких-то статусных льгот можно консолидировать хотя бы этническое большинство? Весьма в этом сомневаюсь.

Гигантская социальная поляризация между верхами и низами современной России не дает возможности сформироваться образу единого «мы». Беспрецедентные для стран, называющих себя «развитыми», перепады в уровнях жизни разных регионов постоянно напоминают нам, что страна наша – империя, в которой есть привилегированный Центр и бедные окраины, если не колонии. Москва действительно похожа на Третий Рим в том смысле, что он возвышается над прочими городами и весями и, как огромный насос, высасывает финансовые, материальные, трудовые и интеллектуальные ресурсы из провинции. Но еще важнее то, что государство как аппарат управления страной все в меньшей мере воспринимается населением как часть единого «мы». Как только государство теряет признаки мифологической сакральности, оно предстает в своем естественном обличье: гаишника с большой дороги, начальника ДЕЗа или министра, который пребывает высоко в горах и знать не хочет о безобразиях в своем ведомстве, а главное, не несет за них никакой ответственности.

* * *

Социологические исследования уже несколько лет указывают на устойчивое падение доверия населения к основным институтам российской власти – правительству, армии, право-

охранительным органам, судебной системе. Пока еще высок рейтинг президента страны, однако опыт отечественной истории показывает, что прокладка, отделяющая «хорошего царя» от «плохих бояр», рано или поздно рвется. Жители России постепенно осознают, что, даже имея паспорт в кармане, они не граждане, они подданные, просители, зависимые от чиновника. В стране, где нет граждан, не может быть гражданской нации, и одними лишь информационными технологиями эту ситуацию не изменить. Уж наш российский человек привык не доверять названиям. Сколько раз под красивой этикеткой он обнаруживал паленую водку и фальсифицированную демократию.

Однако есть в нашей недавней истории примеры чрезвычайно эффективного воздействия информационного конструирования на массовое сознание. Так, за короткий промежуток времени (1990– 1991 годы) доля людей, поддерживающих идею «социализм завел нас в тупик», выросла в 8 раз и охватила к концу указанного периода две трети населения. Это произошло после десятилетий советского «промывания мозгов», после тотального воздействия пропагандистской машины, навязывавшей россиянам «социалистический выбор». Таким же взрывным был рост личной популярности Владимира Путина. Еще в начале 1999 года он был практически неизвестен в стране, а уже в 2000 году обладал самым высоким политическим рейтингом. Оба этих примера показывают, что информационное перепрограммирование массового сознания возможно в тех случаях, когда оно соответствует неким еще не оформившимся ожиданиям народа. Вот и сегодня люди еще терпят информационное «кривое зеркало» и эстрадно-политический «аншлаг» имитационной политики, но уже нарастают ожидания перемен.