Алек Эпштейн Сейчас в Израиле много пишут и спорят об Ариэле Шароне, о его пути в политике. Между тем практически невозможно говорить о «наследии Шарона»: он не был теоретиком, не писал книг. Само его избрание в 2001 г. на высший пост в структуре исполнительной власти было поздним и, пожалуй, непредсказуемым еще за несколько лет до того. «Путь к трону» Ариэлю Шарону проложил не кто иной, как Ясир Арафат. В ходе переговоров в Кэмп-Дэвиде и в Табе палестинский лидер отверг все предложения тогдашнего израильского премьера Эхуда Барака и дал зеленый свет началу второй интифады. В этих условиях израильское общество в массе своей перестало считать руководство Палестинской автономии партнером по мирному урегулированию, концепция поэтапных уступок была отброшена, и политик, имевший репутацию неуступчивого «ястреба», довольно неожиданно, даже и для себя самого, оказался любимцем публики.
Между тем со времен Давида Бен-Гуриона во главе израильской пирамиды власти не было другого человека с такими безграничными способностями к политическому маневрированию. Но если Бен-Гурион, с которым ныне не без оснований сравнивают Шарона и в правительственные коалиции которого в разное время входили и религиозные партии, и левые социалисты, и правоцентристские круги, все же придерживался неких идеологических принципов (широко известно его изречение о правительстве «без «Херута» и МАКИ», то есть без наследников Владимира Жаботинского – справа и без коммунистов – слева), то для Шарона не существовало, кажется, никаких ограничений. Некогда Бен-Гурион ушел из Рабочей партии, уже не будучи ее лидером и премьер-министром; Шарон же развалил собственную партию «Ликуд», стоя во главе ее, занимая пост премьера как лидер именно фракции «Ликуда» – после отмены прямых выборов главы правительства этот факт имел большое значение. Как выяснилось, не в глазах Шарона.
Шарон глумился над основополагающими принципами парламентской демократии: в его правительственные коалиции в разное время входили и социал-демократическая Партия труда, и Партия Центра, и центристская антирелигиозная партия «Шинуй» – «Секулярное движение», и «русская» партия «Исраэль ба’алия» во главе с Натаном Щаранским, и правая «русская» партия «Наш дом – Израиль» во главе с Авигдором Либерманом, и Национально-религиозная партия (МАФДАЛ), и партия сефардских традиционалистов ШАС, и партия ашкеназских религиозных ортодоксов «Еврейство Торы»┘ Бен-Гурион надеялся «осушить» правых в вечной оппозиции, но именно это позволило им оказаться единственной политической силой, «не запачканной» властью: они могли раз за разом представлять избирателям свою программу, не мучаясь от необходимости отвечать на вопрос о том, что мешало эту программу реализовать. Шарон не повторил эту ошибку – он «замазал властью» всех, никто не остался в стороне, и сегодня любого рвущегося к власти политического лидера в ответ на его более или менее демагогические лозунги можно немедленно спросить: «Да кто же вам мешал реализовать вашу замечательную программу, когда ваша партия была представлена в правительстве?» Выбросив идеологию на свалку истории, ведя политику, не имевшую ничего общего ни с идеологической доктриной Жаботинского, ни со своими собственными предвыборными заявлениями, Шарон сумел добиться этого и от всех остальных игроков израильского политического поля. Кто-то назовет это низкопробным политиканством, где в борьбе за власть все средства хороши, а кто-то скажет, что в этом проявляется подлинная государственная мудрость, поднимающаяся над сиюминутными узкопартийными интересами; в чем-то будут правы и те, и другие.
Многие обозреватели отмечают, что Шарон всегда «точно знал, что надо делать». Поразительно, однако, что это ощущение того, «что надо делать», появлялось у премьер-министра неизвестно откуда и в непредсказуемый момент. Ярким примером может служить идея о строительстве разделительного забора между Израилем и частью территорий Западного берега, на которых расположены еврейские поселения, с одной стороны, и Палестинской автономией – с другой. Впервые этот проект был предложен еще в январе 1995 г. тогдашним министром внутренней безопасности Моше Шахалем и довольно активно обсуждался правительством Ицхака Рабина, но реализация его тогда даже не началась. Шарон на протяжении довольно долгого времени был противником идеи строительства разделительного забора, однако затем (неизвестно, по каким причинам) изменил свое мнение, став горячим ее сторонником. В частности, он принял решение проигнорировать постановление Международного суда в Гааге, вынесенное в июле 2004 г. и предписывающее Израилю немедленно прекратить строительство забора и разобрать те его части, которые уже построены. Выступая на сессии кнессета 31 октября 2005 г., Шарон заявил, что в рамках улучшения ситуации в сфере безопасности Израиль завершит строительство забора как можно быстрее. При этом первоначально Шарон утверждал, что «разделительный забор не является ни политической, ни военной границей, а лишь защитным сооружением, предназначенным для предотвращения проникновения террористов на территорию Израиля» (цитируется фрагмент коммюнике пресс-службы главы правительства о встрече Шарона с премьер-министром Великобритании Тони Блэром 14 июля 2003 г.). Два с половиной года спустя, 30 ноября 2005 г., министр юстиции Израиля Ципи Ливни, одна из наиболее близких к Шарону политиков, заявила, что в будущем забор безопасности может превратиться в защитное заграждение на государственной границе. «Его конфигурация окажет влияние на то, как будет выглядеть будущая государственная граница», – подчеркнула Ципи Ливни. Совершенно очевидно, что министр юстиции, активно поддерживавшая Шарона в 2004–2005 гг. и сразу же присоединившаяся к основанной им партии «Кадима», не могла сделать столь важное политическое заявление без согласования с премьер-министром. Выходит, его позиция по столь важному вопросу о политическом значении «забора безопасности» изменилась на противоположную.
То же самое относится и к инициированной Шароном программе вывода израильских поселений и войск из Газы и Северной Самарии. Никто не может сказать наверняка, откуда возникла сама эта идея и почему Шарон, начиная с декабря 2003 г. и особенно начиная с апреля 2004 г., столь последовательно шел к ее реализации, при том, что ни перед выборами 2001 г., ни перед выборами 2003 г. он нигде не высказывал подобных умонастроений. При этом Шарон неизменно декларировал приверженность плану «Дорожная карта». Однако в «Дорожной карте» нет ничего, что указывало бы на возможность реализации Израилем каких-либо односторонних шагов, не согласованных с палестинской администрацией, а ведь именно таким был уход из Газы и Северной Самарии. Более того, в «Дорожной карте» все территории, занятые Израилем в 1967 г., на которые в настоящее время претендуют палестинские арабы, рассматриваются как единое целое: нигде нет и намека на то, что политический статус Газы и Северной Самарии может быть иным, чем статус других спорных территорий. Каким образом Ариэлю Шарону пришла в голову эта идея, как ему удалось убедить США в том, что односторонняя израильская инициатива может считаться шагом в направлении реализации «Дорожной карты», целиком построенной на принципах взаимности и согласованности? Действительно ли он знал, что делать с так называемым «Филадельфийским коридором» на израильско-египетской границе, который, согласно первоначальным заявлениям Шарона и членов его кабинета, должен был остаться под контролем Израиля и который впоследствии был полностью Израилем оставлен и передан египтянам? Понятно, что контрабанда оружия в Газу после этого не прекратилась, как понятно и то, что египтяне борются с ней значительно менее активно, чем это делали израильские войска (руководитель Общей службы безопасности Юваль Дискин отметил недавно, что число винтовок, поставляемых из Египта в Газу, увеличилась после ухода израильских сил вчетверо, достигнув двух тысяч стволов ежемесячно; кроме того, в Газу из Египта ежемесячно попадает до двух тонн взрывчатки). Но что же произошло, почему позиция Шарона по столь важному вопросу изменилась на диаметрально противоположную?
Нет, Шарон едва ли «точно знал, что надо делать», и именно потому столь зигзагообразной и порой расплывчатой была его политика, в том числе и по самым принципиальным вопросам, касающимся сферы, в которой он считался экспертом, – сферы безопасности. Однако невозможно оспаривать тот факт, что в последние месяцы Шарон пользовался беспрецедентно широкой популярностью в обществе, о которой он едва ли мечтал когда-либо в прошлом. Почему? Увидели ли израильтяне в нем политика, который так же, как и они сами, не знает пути к снижению остроты конфликта, но мучительно и всеми силами ищет этот путь, пусть и ценой отказа от прежних идеологем и декларируемых в прошлом позиций? Оценили ли они его готовность принять ответственность за непопулярное, весьма трудно реализуемое решение об эвакуации из бурлящей террором Газы – и умение это решение реализовать без единого убитого и раненого с израильской стороны? Просто привыкли к нему, устав от чехарды смены политических лидеров? Видели в нем политика, который «пережил» Ясира Арафата, отдал приказ о физической ликвидации лидеров ХАМАСа шейха Ясина и эль-Рантиси, победил интифаду и террор? (Для такого восприятия были вполне определенные основания, ибо в 2005 г. от террористических актов погибло в десять раз меньше израильтян, чем за 2002 г., а проведенные правительством Шарона контртеррористические операции «Защитная стена» на Западном берегу и «Радуга в облаках» в Газе были беспрецедентными по своим масштабам.)
Наверное, каждая из этих гипотез помогает понять ту беспрецедентно высокую популярность, которой пользовался Шарон в последнее время. И все же, если принять во внимание все нерешенные проблемы современного Израиля, эта едва ли не всенародная любовь к главе правительства с трудом поддается рациональному объяснению.
Дарья Гармоненко