Лилия Шевцова
Лилия Шевцова: 'Надеяться на стабильность в России – то же, что надеяться, будто проржавевшую трубу водопровода не прорвет'.
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)
Начало см. НГ от 13.12.05
═
Мощь и обреченность в одном пакете
═
Формально Горбачев и Ельцин могут Путину только позавидовать: нынешний президент не только контролирует все властные ресурсы, опирается на общественную поддержку, ему еще повезло с нефтяными ценами. Он не вынужден, как его предшественники, постоянно доказывать собственное право на власть, оберегать ее от соперников, идти на унизительные сделки с бюрократией, военными либо олигархами.
И тем не менее второе путинское правление слишком уж напоминает второе ельцинское президентство – и по отсутствию стратегии, и по шараханьям, и по усилению роли фаворитов. И как когда-то Ельцин в Свердловске каждый раз красил забор перед приездом начальства, за что и был прозван Волшебник изумрудного города, так и Путин ограничился малярными работами. Его основной задачей стало – не раскачать ситуацию. И он с этой задачей пока справляется.
Казалось бы, власть и лидер сегодня могут ни о чем не беспокоиться. Все схвачено, и все под контролем. Но ведь не нужно читать Макиавелли для того, чтобы знать: потенциальные враги в своем лагере всегда гораздо опаснее открытых противников и от них не знаешь чего ожидать. И чем больше «своих» лидер соберет вокруг себя, чем большим количество минных полей он окружит Кремль, тем в большей опасности окажется. Ибо закрытый режим всегда провоцирует ожесточение борьбы за власть. А вчерашние «свои» ведут себя беспощаднее по отношению к своим благодетелям, особенно если чувствуют, что пора перескакивать в другую лодку. «Бойся своих» – это предупреждение Нерона его преемникам сохраняет актуальность для всех лидеров, которые полагаются на верноподданничество.
Есть еще одно следствие опоры лидера на лоялизм – неадекватные решения и откровенные провалы команды. Впрочем, это проблема любой власти. Никсон остался в памяти как президент, который привел с собой массу невежественных, но лояльных людей, не имевших управленческого опыта. Однако в Америке от критических ошибок аппарата и лидера спасает отлаженная система институтов.
В России такой подстраховки нет. Создается впечатление, что после каждого провала президентские подчиненные наглеют от безнаказанности. Почему Путин их терпит? Видимо, в силу разных причин: не любит перетряхивания кадров, не доверяет новым людям, не любит делать лишние усилия. А может быть, он понимает системность провалов – когда ошибки определяются не только качеством тех, кто принимает решения, но прежде всего правилами игры.
Причины политического вегетарианства Путина могут быть разные. Однако результат говорит о том, что президент предпочитает прощать провалы. Это превращает лоялизм в безответственность, а президент ее воспроизводит в ущерб собственному лидерству. Зурабов, Яковлев, Наздратенко, Дарькин, Бородин, Аяцков. А сколько других одиозных личностей остаются в кадровой обойме, подтверждая силу аппарата и слабость президента... Впору собирать музей восковых фигур под вывеской «Политический отстой». Все эти люди остаются в правящей элите, символизируя закон персонифицированной власти: «Соратник, который допустил промах, ценнее вдвойне, ибо уязвимее, а потому зависимее». Но лидеры, выучив этот закон, забывают другой: «Не верь своей тени».
═
Что остановило либеральную волну
═
Россия вошла в вираж, когда возможности для либерального сценария на ближайшие годы оказались минимальными в силу и внешних, и внутренних обстоятельств. Западный мир, доказавший превосходство своей цивилизации, входя в ХХI век, замешкался в растерянности, не зная, как отвечать на новые вызовы. Еще более важно то, что идеология либерализма переживает кризис, который заключается в неудаче поиска нового соотношения между свободой, равенством и справедливостью.
Свой вклад в «упрощение» либеральной демократии внесли постсоветские страны, разделившие выборы и конституционный либерализм (то есть верховенство закона и гарантии прав личности) и таким образом использовавшие демократию для построения недемократических режимов. Выдергивание отдельных принципов в целях обслуживания интересов власти в постсоветских государствах стало самым тяжелым ударом по либеральной демократии.
Наконец, есть еще два внешних фактора, затрудняющих новую волну демократизации. Первый – международный терроризм, который заставляет общества размышлять в первую очередь о безопасности. Это испытание даже для государств с прочными демократическими институтами, включая США и Европу. Для переходных обществ, к ним относится и Россия, такая дилемма еще мучительнее. Кроме того, необходимость поддержания мировой антитеррористической коалиции заставляет либеральные демократии сотрудничать с тоталитарными режимами, как это делают США, сотрудничая с Пакистаном и Саудовской Аравией. Второй фактор – проблема энергоносителей. Она заставляет страны-потребители относиться снисходительно к странам-поставщикам, среди которых преобладают отнюдь не демократические режимы.
Таков международный фон, который едва ли облегчает либерально-демократический ренессанс в России. Есть и внутренние обстоятельства, не способствующие этому. Во-первых, использование либеральной риторики нелиберальной властью. Во-вторых, неспособность либералов-демократов ельцинского поколения консолидироваться в качестве единой оппозиции власти. В-третьих, игнорирование российскими либералами проблемы равенства и справедливости (за исключением «Яблока»). В-четвертых, объективная сложность сочетания свободы, равенства и справедливости в обществе, в котором не завершены либеральные реформы и сильны традиции патернализма.
В-пятых, отметим отсутствие в российском обществе национализма, который идентифицировал бы себя через движение общества к Западу, как это происходило на Украине, в Прибалтике, Молдове и сейчас ощущается в Беларуси. В России национализм и державничество проявляют себя через отторжение от Запада и его идеологии. В-шестых, учтем фактор огромной территории, который делает невозможным включение этой территории в орбиту Европы. А именно интеграция в европейское сообщество является важнейшей гарантией успеха либерально-демократической трансформации. В-седьмых, Россия пока не справилась с имперским наследием. Европейская история знает несколько случаев, когда поражение в колониальной войне стало поводом для формирования более дееспособного режима (Португалия и Франция). Для России же Чечня является фактором, способным только усилить российский откат. В-восьмых, отметим сохранение атрибутов сверхдержавы и прежде всего ядерного фактора, которые оказывают блокирующее влияние на модернизацию, создавая иллюзию мощи, которой нет; позволяя России бездействовать, цепляясь за эфемерный статус.
═
А теперь о технократах
═
Ответ на вопрос, почему все не так с либерализмом в России, был бы неполным, если бы мы не подняли вопрос о социально-политической группе, которая подходит под определение «технократы». Такие группы имеются во многих странах – от Саудовской Аравии до Китая и от Сингапура до Аргентины. И в большинстве случаев они функциональны: препятствуют экспансии бюрократии и популизма одновременно. Но они могут играть конструктивную роль только при условии, если есть политические силы с развитым либерально-демократическим чутьем, которые смягчают социальную нечувствительность и чрезмерный менеджерский пыл технократов. Успех реформ Бальцеровича в Польше и Клауса в Чехии был гарантирован тем, что тамошние технократы действовали при наличии влиятельных демократических движений. Технократы без демократического прикрытия могут играть на стороне как авторитаризма, так и олигархии. В Чили, став инструментом олигархии, «чикагские мальчики» сыграли решающую роль в перевороте, приведшем к власти Пиночета, и затем начали успешно работать под его командой уже против олигархии.
В постсоветской России технократы в условиях слабости демократического движения стали политиками и не только создали рынок, но и поспособствовали, как подметил Явлинский, формированию олигархического капитализма. Фактически российские технократы остановились на разгосударствлении собственности, этим их либерализм был исчерпан.
Какова роль технократов сегодня? Речь идет о двух группах, впрочем, связанных друг с другом: технократах в правительстве (связка Греф–Кудрин) и технократах, объединенных под крышей СПС. В ситуации, когда власть взяла курс на выживание, правительственные технократы превратились в дымовую завесу, используемую силовой бюрократией в собственных интересах. А технократы под крышей СПС являются рудиментом, оставшимся от ельцинской эпохи, когда технократы еще имели модернизационный заряд. Сегодня партийные технократы, возможно, вопреки воле части из них превратились в подразделение партии власти, риторически заполняя либеральную нишу. Наличие в России правительственных и околоправительственных технократов, использующих либеральную фразеологию, – одна из причин, которая объясняет, почему в России нет реального либерального движения.
Возрождение либерализма как идеологии и либеральной демократии как политического движения невозможно без обсуждения ущербности либерализма технократов. При этом, возможно, часть из них окажется способной включиться в новое общедемократическое движение. Сотрудничество оппозиционно настроенных технократов из СПС (здесь поведение Никиты Белых внушает надежду) и «Яблока» на выборах в Московскую Думу говорит о возможности подобного сценария. Однако шансы формирования в России полноценного конституционно-правового либерализма будут обречены, если этот процесс опять возглавят системные силы – технократы или прагматики.
═
Выплывет ли Россия в одиночку?
═
Уходящий год обозначил не только вектор в международном самоопределении России, но и принципиальные проблемы, с ним связанные. Ни Россия, ни Запад уже не рассуждают о том, какова будет степень интегрирования России в западное сообщество. Хотя при Ельцине и раннем Путине обе стороны не исключали частичного включения России в структуры западного сообщества либо закрепления России в роли ассоциированного партнера Запада. Сегодня Россия пытается перенести свою гибридность во внешнюю политику, то есть стремится совместить партнерство с западным сообществом с укреплением державного статуса, который предполагает ее самодостаточность. Запад принял эту самоидентификацию России, рассматривая ее как партнера и соперника одновременно, даже подыгрывая России в признании ее амбиций в обмен на сотрудничество в сфере безопасности и энергетики. Результат сделки «символы в обмен на компромиссы» – участие России в «восьмерке» и ее грядущее председательство в ней, совместные «пространства» сотрудничества России и ЕС.
Однако практически осуществлять модель партнерства-соперничества оказалось исключительно трудно. События на Украине стали первым открытым конфликтом России и Запада на постсоветском пространстве, который продемонстрировал, насколько Россия и Запад несовместимы по способу упорядочивания. Подчеркну, в период оранжевой революции Россия столкнулась с Западом не столько из-за геополитики, сколько в силу цивилизационных и системных различий. Правда, эти же события подтвердили и то, что Россия не готова к прямой конфронтации с Западом.
Модель «партнер-соперник» начала подвергаться испытаниям не только на постсоветском пространстве, но и за его пределами. Попытки Москвы стать защитником Ирана, Сирии от давления Запада подтвердили растущую самоуверенность России во внешней политике. Но эти попытки показали и нечто более серьезное – различия между Россией и Западом в восприятии не только демократии, но и путей обеспечения стабильности и безопасности в мировом измерении.
Запад, утомленный российскими поворотами, равнодушно взирает на самовыталкивание России за пределы орбиты западного сообщества. К настоящему моменту обеим сторонам стало очевидно, что есть как минимум четыре причины, которые делают невозможным закрепление России в качестве последовательного партнера Запада. Во-первых, российский политический класс не готов принять гегемонизм США (это сделали, пусть и со скрежетом, атлантические союзники), что означало бы отказ от державничества как средства консолидации российской элиты. Во-вторых, Россия стремится доминировать на постсоветской территории, и это естественно, если учитывать, что такое влияние – часть ее самоидентификации. В-третьих, Россия и Запад не только сохраняют различные ценностные системы, но Москва все активнее использует традиционализм в целях укрепления политического режима. В-четвертых, западное сообщество поглощено разрешением собственных проблем и не рассматривает Россию как мировой вызов.
Сергей Караганов так определил внешнеполитический гибрид, который взяла на вооружение Москва: «Вместе с Западом, но своим путем». Это определение передает смысл российских усилий перенести свойственную России несовместимость принципов во внутренней политике в сферу внешней политики. Выборы и единовластие так же сочетаются друг с другом, как «идти с Западом, но другим путем»!
Ни российский президент, ни значительная часть политического класса, однако, не желают чрезмерного дистанцирования от Запада. Однако все труднее не замечать различие траекторий России и Запада в мировой политике. Здесь Россия преследует статус-кво, то есть ту же цель, что внутри страны, пытаясь сохранить как можно дольше остатки прежней международной системы.
Напротив, США и ЕС стремятся к новому мировому порядку, хотя у них и нет пока единства взглядов относительно того, каким он должен быть. Америка, будучи максималистом, является основным возмутителем спокойствия в мире. Правда, сегодня тот случай, когда США приблизились к порогу своих возможностей, о чем свидетельствует иракский тупик. Европа также стремится к новой модели и общества, и мирового устройства. Европейская «плоская» модель международных отношений, ориентированная на согласование интересов, отличается от американской мировой «вертикали». Но в силу общности принципов построения западных обществ эти несовпадения в подходе к мировому порядку не выходят за пределы взаимного раздражения.
Россия же оказывается страной, которая стремится законсервировать нынешнюю ситуацию до тех пор, пока не ощутит себя достаточно сильной для того, чтобы активно участвовать в создании новой системы. И поэтому Россия возвращается к привычной для нее консервативно-охранительной функции. Но на этот раз Россия пытается отстаивать мнимую альтернативу, не обладая ресурсами для ее осуществления.
Есть еще одна страна, заинтересованная в статус-кво, – Китай, который также готов к консервации ситуации, пока не накопит достаточно сил для прорыва. И здесь интересы России и Китая временно совпадают. Однако в дальнейшем возвышение Китая неминуемо изменит мировой баланс сил, что затронет и Россию, и – не исключено – самым неблагоприятным для нее образом.
Россия определяет свой внешнеполитический гибрид как многовекторность. И она расшифровывается просто: «С кем хочу, с тем и дружу!» В сравнении с примаковской многополярностью, которая замахивалась на превращение России в центр мировой коалиции, альтернативной Западу, новый курс куда реалистичнее. Но и многовекторность грешит отсутствием видения перспективы. Пока у России имеется потенциал для самостоятельной роли. Но этого потенциала недостаточно для того, чтобы самостоятельно справиться с глобальными и внутренними вызовами. Тем более что в условиях цивилизационного разрыва между западным сообществом и исламским миром пытаться быть кошкой, которая гуляет сама по себе, долго не получится. Придется выбирать.
Сейчас российский политический класс не задумывается, сколь абсурдными выглядят его действия. Если Москва разрабатывает «дорожные карты» по сближению с Европой, то почему надо рассматривать движение Украины в Европу как враждебное? Если Россия готовится стать председателем «восьмерки», то с какой стати обвинять Запад в подрыве целостности России? Если США являются партнером России по антитеррористической коалиции, то зачем требовать, чтобы американцы убрались из взрывоопасной Средней Азии?
Список подобных противоречий можно продолжить. Они – результат тактики «двух уровней», которую Россия осуществляет в отношении Запада: мы сотрудничаем с вами в решении международных проблем, но боремся с вашим влиянием внутри страны. Последним примером такой тактики стало одобрение в Думе в первом чтении поправок в закон о некоммерческих организациях, который, в частности, имеет целью вытеснение западных неправительственных организаций из России. И самое пикантное – принятие этого закона готовится перед саммитом «восьмерки». Правда, после неожиданно жесткой критики Запада и даже увещеваний Буша президент Путин предложил смягчить регистрационную норму законопроекта, ограничивающую деятельность зарубежных НКО, тем самым подтвердив, что ссориться с Западом он не намерен. Но одновременно президент показал, что не намерен и оставлять бесконтрольным западное финансирование даже невинных проектов. Путин оставил в силе ряд механизмов регулирования деятельности НКО, которые можно вводить в действие по желанию властей, словом, вводя гражданское общество в ритм жизни «по понятиям».
Между тем, выходя из сферы западного притяжения, Россия вовсе не укрепляет свой суверенитет, а попадает в сферу притяжения других мировых субъектов. Уже сейчас Москва весьма активно участвует в осуществлении китайских интересов, укрепляя ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), которую китайцы используют для экспансии в Центральную Азию и противоборства с США. Летние маневры Китая и России – пример того, насколько высок класс китайской дипломатии, которая заставила Кремль таскать для Пекина каштаны из огня. Ведь Россию уговорили «маневрировать» в ситуации ухудшения китайских отношений сразу с Японией, Южной Кореей и США; в момент, когда Пентагон заявил, что считает Китай потенциальной угрозой, и начал давить на все страны, требуя прекратить военные поставки китайцам. И в этот момент Россия протягивает Пекину руку и дает китайцам возможность использовать себя для шантажа Вашингтона и своих соседей – какое благородство! В итоге Китаю удалось повысить свои ставки в диалоге с Америкой, озабоченной и сдерживанием Китая, и сотрудничеством с ним. А что получила Россия, кроме усиления подозрительности Белого дома, непонятно. Стать тигром, наблюдающим за возней обезьян, – мечта любой дипломатии. Но, увы, в данной ситуации роль тигра России не досталась.
═
Как Россия остается жить в СССР
═
Российская реакция на ее ближайшее зарубежье показывает, что оно остается для Москвы сферой ее внутренней политики. Наш политический класс продолжает рассматривать новые независимые государства (возможно, за исключением Прибалтики) как сферу своего влияния, как территории с ограниченным суверенитетом. Влияние на ближайшее зарубежье остается инструментом консолидации политической элиты и фактором укрепления российского государства. И даже либералы не могут вырваться из этой западни – отсюда и «либеральная империя» Чубайса, и ревность в отношении Грузии, и смешанные чувства по поводу Украины. И в этом мы видим, как трудно преодолеть инерцию политической памяти и примириться с собой в усеченном виде.
Путин в 2004 году заявил, что России нужно избавиться от стремления к монополии внутри постсоветского пространства. Но осуществить это пожелание на практике оказалось нелегко. Реакция Москвы на Грузию, Украину, Молдову продемонстрировала, что самостоятельное движение любого постсоветского государства на Запад расценивается Москвой как проявление антироссийской позиции. Внешний прагматизм Кремля, который Путин так долго создавал, разбился вдребезги, не сумев пережить испытания цветными революциями. Имперско-державный синдром российской элиты проявляется не только в приоритете территории и силы в политическом мышлении, но и в интуитивном восприятии ею постсоветского пространства в качестве новой формы существования России.
При таком подходе, конечно, реальное партнерство России с Западом немыслимо. Особенно если Запад будет считать, что обладает правом иметь отношения с новыми независимыми государствами в обход России. Демократизация России невозможна при сохранении собственнического взгляда на постсоветское пространство, которое оказывается препятствием для трансформации России. Существование СНГ будет отчуждать Россию от Европы до тех пор, пока в России не возобладает идея о том, что движение бывшего СССР к Западу выгодно самой России. А пока этого не произошло, экспансия Запада на постсоветское пространство (американские базы, западные инвестиции, строительство нефтяных трубопроводов в обход России, попытка принять участие в разрешении замороженных конфликтов) будет вызывать у российского политического класса ощущение осажденной крепости.
Сергей Лавров в Казани провозгласил новый поворот в российской политике по отношению к СНГ, который должен усилить влияние России на новые независимые государства. Однако перипетии с переговорами по газовым тарифам между Москвой и Киевом показали, что речь идет все о том же: как использовать энергию в качестве средства давления на соседей. Хотя пример той же Украины должен нам напомнить, что газовые поставки по дисконту лояльности не гарантирует.
Понятно, что переход на мировые тарифы в отношениях с Россией поставит ее соседей в исключительно сложное положение. Но чем быстрее это произойдет, тем скорее Россия и новые независимые государства начнут относиться друг к другу как к суверенным государствам, а следовательно, начнут преодолевать комплексы по отношению друг к другу. Но, оказывается, российским соседям тоже сложно выбраться из западни, которую можно назвать «лояльность в обмен на дешевый газ». Так, сейчас Киев, требуя рыночный тариф за транзит российского газа по своей территории и одновременно «мягкую» цену за свой отбор газа, создает двусмысленную ситуацию, искушая Москву возвращением к политике кнута и пряника. Однако резкая форма перехода от лоялизма к рыночным отношениям, которым пригрозила Москва Киеву и которая является наказанием Ющенко за самостийность, может лишь усилить антироссийские настроения в украинском обществе и заставить все политические силы в этой стране, включая любимого Кремлем Януковича, использовать эту карту в борьбе за власть.
А пока даже страны, декларирующие лояльность Москве, пытаются найти противовес российскому влиянию: Азербайджан ведет переговоры об американском участии в обеспечении безопасности Каспия. Казахстан ищет пути экспорта своего сырья в Китай либо в Турцию. Астана и Бишкек получают вооружение от Китая.
Но еще больше Россию должны беспокоить партнеры по СНГ, которые смотрят на Россию как на своего рода крышу. Пример узбекского лидера Каримова, неожиданно воспылавшего любовью к Москве, которую он долго игнорировал, показателен. К России возвращаются режимы, которые боятся потерять власть. Россия перестала играть роль мирового жандарма с приходом Горбачева, и сегодня впервые возникают импульсы – как внутри, так и вне России, которые толкают ее к этой роли, пусть и в масштабе бывшего СССР. По крайней мере уже есть два лидера, нуждающихся в защите Москвы, – Лукашенко и Каримов. Москва начала примеривать на себя роль защитника режимов-изгоев. Это может иметь катастрофические последствия и для ее международной роли, и для ее модернизации. Причем ирония заключается в том, что чем больше Россия поддерживает начавшие шататься либо коррумпированные и непопулярные режимы, тем активнее она формирует антироссийские настроения в странах, которые таким образом хочет удержать в объятиях.
Внешнеполитический курс новых независимых государств, выбравших западный вектор, вполне ожидаем: они постараются в той или иной форме интегрироваться в европейские структуры. Нынешний кризис ЕС замедлил европейскую интеграцию. Но в том, что в структуры Европы будут втянуты Украина, Молдова, а затем и Беларусь, сомнений нет. Даже лояльные России армяне согласно опросам 2004 года в большинстве заявили, что вступление в ЕС предпочтительнее членству в СНГ, и высказались за более тесные отношения Армении с НАТО. Вопрос лишь во времени, в очередности и форме вовлечения новых независимых государств в сферу влияния Европы и Запада. Разумеется, для России важно, произойдет это через структуры НАТО (что было бы нежелательно) либо ЕС. И сам этот процесс станет новым испытанием для российско-европейского диалога, равно как и для эволюции российской власти.
А тем временем России придется по-новому взглянуть на свои интеграционные планы внутри пост-СССР. Так, если Россия вступит в ВТО, к чему стремится, ей придется отложить интеграционные проекты с Беларусью и Казахстаном.
Последняя инициатива с созданием в Киеве Сообщества демократического выбора, в которое вошел целый ряд новых независимых государств, – очередное предупреждение Москве о том, что нужно искать иные формы влияния на окружающее пространство. Чем сильнее Кремль выкручивает руки соседям, тем активнее он заставляет их искать поддержки на Западе. Так, прессингуя сейчас Молдову (даже отключая молдаванам энергию) с целью заставить ее остаться в российской сфере влияния, Москва может добиться только одного – толкнуть эту страну в объятия НАТО, к чему Кишинев до недавнего времени был совершенно не готов.
Более того, соседние государства уже не опасаются проявлять самостоятельность. В частности, Украина выдвинула свой план разрешения приднестровского конфликта, таким образом посягнув на российскую роль арбитра. И России придется либо присоединяться к этим инициативам, либо смириться с потерей инициативы на пространстве, которое она все еще считает своим, но которое все больше оказывается чужим.
═
Россия и Европа: обреченные на вынужденное сожительство
═
Россия и Европа продвинулись довольно далеко в достижении взаимопонимания по принципиальным вещам: с одной стороны, они продемонстрировали признание факта разности, но с другой – согласились имитировать сближение, выражением чего явилось принятие «дорожных карт» по нахождению общих точек в четырех «пространствах». Это признание того, что сейчас ни у той, ни у другой стороны нет ни стратегии, ни желания выйти на новый уровень отношений. Впрочем, имитация в данной ситуации – не худший вариант. Она говорит о том, что обе стороны не хотят и дистанцирования, которое бы стало необратимым.
Россия и Европа вынуждены садиться за стол и разговаривать – слишком многообразны их взаимные интересы. Это подтверждает хотя бы тот факт, что 48% российского товарооборота приходится на Европу, а треть ее потребностей в газе покрывается «Газпромом». Правда, Москве и Брюсселю трудно скрыть взаимную неприязнь. Однако Путин научился строить отношения с Европой на двусторонней основе. Партнерство Москвы с Римом и Берлином помогли России отстаивать свои интересы, что явно подрывает попытку Брюсселя сформировать единую внешнюю политику ЕС. Кремлю даже удалось совершить кульбит высшей сложности – использовать старую Европу в лице Германии для того, чтобы наказать Польшу, Балтию, а заодно и Украину за отступничество, отлучив эти страны от будущих транзитных газовых доходов. А назначение Шрёдера в качестве председателя комитета акционеров (NEGP), оператора Северо-Европейского трубопровода, говорит о новом успехе кадровой политики Кремля по кооптации европейских политиков. Правда, судя по шуму, который поднялся в Германии, немцы не доросли до понимания персонифицированных форм российско-германского сотрудничества. Но если опыт удастся, Путин на саммите «восьмерки» сможет предложить коллегам должности в советах директоров остальных российских компаний, что решит проблемы в отношениях России с Западом на ближайшие годы.
Можно ощутить и тихое злорадство российской элиты по поводу поглотивших Европу в последнее время проблем, которые воспринимаются в Москве как свидетельство европейского кризиса, из которого та еще долго не выползет, а потому будет сидеть тихо. Сами европейцы другого мнения. Как заметил Доменик Моиси, «Европа взяла паузу внутри, а не вовне». Европейцы будут пытаться активизировать свое присутствие на территории бывшего СССР. Уже сейчас ЕС рассматривает это пространство как свое ближнее зарубежье, проявляя все больший интерес к доступу к Каспийскому и Черноморскому бассейнам, к Кавказу и Средней Азии. Россия поздно заметила возникновение новой Европы из бывших советских сателлитов, которая пытается заставить Брюссель сформировать более энергичную политику на Востоке.
Сможет ли Москва по-прежнему нейтрализовывать Европу, играя на двусторонних отношениях? Ключевой для России является Германия. Конечно, для Путина уход Шрёдера – огромная потеря. Захочет ли Ангела Меркель сохранить с Россией особые отношения, как того хочет немецкий бизнес, мы скоро увидим. Но в любом случае вряд ли госпожа Меркель пойдет на такие компромиссы с Москвой, на какие шел ее предшественник. Сомнительно, что для Москвы могут быть полезными отношения с преждевременно «охромевшим» Шираком. Что касается Лондона, то время дружбы Блэра и Путина безвозвратно прошло. Оно омрачено делом Закаева и другими примерами неготовности Лондона пойти Москве на уступки в щепетильных вопросах. А дружба с европейским паяцем Берлускони – и вовсе дурной тон. По-видимому, прав Андрей Загорский, который определяет отношения России с Европой на ближайшую перспективу как отношения «ограниченного сотрудничества и эпизодических конфликтов».
Можно было бы и успокоиться относительно старой Европы, которая хотя и смотрит на Россию с тяжелым чувством, но сохраняет любезность. Но с новой Европой у России явно несовместимость. Наибольшую аллергию у Москвы вызывает фактор Польши, которая пытается играть роль миссионера на бывших советских территориях. Если Брюссель предпочитает быть осторожным, то можно ожидать, что Вашингтон поддержит самоуверенность поляков. Конечно, Польша в роли миссионера не может вызвать в Кремле добрых чувств, о чем свидетельствовала антипольская истерия в Москве этим летом. Кстати, если Кремль был недоволен Квасьневским, то после победы Качиньского нам придется иметь дело с искренним польским националистом в кресле президента. Но раз Россия и впрямь пытается укреплять отношения с Европой, Кремлю придется смириться с тем, что дорога в Брюссель будет вести не только через Берлин и Париж. На этом пути обязательно окажутся Варшава и, возможно, Прага, Будапешт и другие столицы бывшего Варшавского пакта.
═
США и Россия: между идеализмом и Realpolitik
═
Москва и Вашингтон очертили поле, за границы которого обе стороны пытаются не выходить. Внешне все, как и прежде: дружеские рукопожатия лидеров и знакомая триада в повестке дня российско-американских отношений: международный терроризм, ядерное нераспространение, энергодиалог. Но это впечатление разрушила российская продажа Ирану зенитных комплексов «Тор», которая не только заставила Вашингтон побледнеть, но и продемонстрировала весьма легкомысленное отношение России к собственной безопасности. Только дело в том, что вежливые улыбки – компенсация отсутствия прогресса по всем трем пунктам повестки дня. Создается впечатление, что есть микроскопическое продвижение во взаимопонимании по вопросу ядерного статуса Ирана. Видно, Москва всполошилась, что Иран зашел слишком далеко в противостоянии с Западом. Самая же популярная тема – сотрудничество с США в сфере энергетики – заморожена, и в первую очередь потому, что Россия не позволит американским компаниям претендовать на серьезные ставки в освоении российских ресурсов и их транспортировке.
Россия и Америка остановились на черте взаимной подозрительности, которую обе стороны пытаются закамуфлировать. Задействованы мощные дипломатические машины, которые должны показать: отношения Москвы с Вашингтоном важны, и в этих отношениях что-то происходит. Хотя в действительности для США они менее важны, чем отношения с Мексикой, и в них ничего особенного для Вашингтона не происходит. Как констатируют американские аналитики Макфол и Голдгайер, России вообще нет в приоритетах внешней политики Буша. А спорадическое внимание, которое Вашингтон время от времени оказывает Москве, скорее играет роль психотерапии для нашей политической элиты. Если в рамках российско-европейских отношений есть масса конкретики, то отношения между Россией и США, кроме геополитики, не имеют социально-экономического контекста.
Впрочем, американцы еще колеблются в восприятии России. Наиболее терпеливые считают, что нужно делать акцент на том, что нас сближает. «Мы понимаем, что совершенствование демократии – постоянная задача, которая никогда не может быть полностью выполнена», – уговаривает сам себя Томас Грэхем, представитель Белого дома. Но в американской администрации есть и те, кто настаивает на более жестком отношении к России и на попытках сдержать как ее откат, так и ее новую экспансию на постсоветское пространство. Эта дифференциация позиций отражает дискуссию в американском сообществе между сторонниками политики баланса и невмешательства во внутренние дела других государств, с одной стороны, и либерал-интервенционистами, которые заражены идеей поддержки демократии в глобальном масштабе, с другой. Существование такой дискуссии создает возможность для маневра Москвы в осуществлении ее тактики «двух уровней» – партнерство с США и одновременно противодействие американским попыткам влиять на пространство бывшего СССР.
Обе стороны уже не могут скрыть крена в сторону взаимного сдерживания. «От Черного моря до Памира на наших глазах формируется зона российско-американского соперничества. Это соперничество во многом асимметрично: интересы сторон, их ресурсы и ставки, которые они готовы сделать, сильно различаются. Однако соперничество не только вполне реально, но и однозначно доминирует, оставляя все меньше пространства для сотрудничества», – предупреждает Дмитрий Тренин.
Россия не скрывает стремления вытеснить США с территории бывшего СССР. Использование ШОС для выталкивания американцев из Средней Азии – лишь одно направление политики по сдерживанию американского глобализма. В самой российской элите какое-то время еще сосуществовали два подхода к обеспечению стабильности в пост-СССР. Один подход можно условно назвать российской «Доктриной Монро», и он заключается в стремлении Москвы нести полную ответственность за этот регион. Сторонники второго подхода признают, что сил у России недостаточно. Чтобы заполнить вакуум, нужно сотрудничать с Западом, в первую очередь с Америкой. США и Россия даже одобрили Совместную декларацию от 24 мая 2002 года о новых стратегических отношениях, в которой признали наличие общих интересов в обеспечении стабильности Средней Азии и Южного Кавказа. Но сейчас повеяли другие ветры.
Россия выбрала вариант, который считает вариантом «Доктрины Монро». Правда, на практике Москва, пытаясь возродить роль гегемона, может оказаться в роли младшего партнера, но отнюдь не Вашингтона. Бжезинский, которого мы не любим за жесткость по отношению к нам, предупреждал: «Соперничество с Америкой бессмысленно, а союз с Китаем будет означать подчинение России». Кажется, мы не вняли его предостережениям.
А каков ответ Америки? Она делает вид, что считает российскую иг
