Габриэле Кроне-Шмальц
От Ангелы Меркель теперь во многом зависит, будет ли сохранено и приумножено то, что достигнуто в германо-российских отношениях за последние годы.
Фото Reuters
По многим причинам отношения между Германией и Россией объективно обладают высшим приоритетом в наше время. Когда Конрад Аденауэр полвека назад отправился в свою политически и человечески столь важную поездку в СССР, он, конечно, учитывал западные опасения, связанные с терминами «Рапалло» и «пакт Гитлера–Сталина», но не упускал из виду германские интересы и не давал вести себя на поводке. Такое сочетание мне отнюдь не кажется неудачным для подхода к политическому оформлению германо-российских взаимоотношений и сегодня. На протяжении веков у обеих наших стран с их интенсивными и весьма переменчивыми отношениями было гораздо больше совпадающих, чем противоречащих друг другу интересов. Это создает хорошие предпосылки для того, чтобы они служили благу Европы.
═
О ясности слов
═
Как все мы знаем, после 1955 года – не без активного воздействия со стороны того же Аденауэра – установленные между нашими странами дипломатические отношения замерли, не успев как следует начаться. По словам немецкого дипломата Вернера Килиана, «полное восстановление доверия западных держав было для него [Аденауэра] столь ценно, что он принес в жертву западной гармонии все выгоды прямого диалога с Москвой, которые ранее он считал важными».
И еще одно замечание об Аденауэре. На заключительной пресс-конференции в Москве он сказал: «┘Иногда стороны обменивались очень эмоциональными и очень резкими словами. Я считаю, что лучше высказать то, что думаешь и что у каждого на душе, чем делать вид, будто ничего не случилось». Многие, и я в том числе, считают, что так поступать лучше, даже если это противоречит дипломатическим обычаям. В личном общении такой образ действий всегда полезен, в общении государств между собой он также не может повредить.
Но здесь следует избежать одного недоразумения. Ясные слова не имеют ничего общего с оскорблениями и уж подавно с игрой политическими мускулами. Для того чтобы четко высказывать то, что думаешь, необходимы гражданская смелость, обладание «всей правдой», какой бы объемной она ни была, и хорошо обоснованная позиция. То есть не более, но и не менее чем культура спора – спора по существу, без личных нападок, затаенного недоброжелательства, без скользких, бессодержательных предрассудков, политкорректного винегрета.
Возьмем образ дома – в данном случае не Европейского дома, а дома двусторонних отношений. Обе стороны намерены построить этот дом, но при этом могут начать спор о распределении комнат, о том, куда должны смотреть окна – на восток или на запад. Однако все это имеет второстепенное значение, если фундамент лишен устойчивости. Для устойчивого фундамента – особенно если дом должен стать красивым и большим – нужен железобетон, и железом в этом фундаменте, на который опирается наш общий дом, являются как раз ясные слова.
═
Мир – не дар небес
═
Я понимаю отношения между Германией и Россией как исторический вызов и постоянную задачу. Оставаясь в рамках образа совместного дома, нельзя не признать, что уже построенная вилла может быть очень комфортабельной и роскошной, но если предоставить здание самому себе и не заботиться о нем, то оно скоро придет в запустение. Когда в 1998 году красно-зеленое правительство Герхарда Шрёдера приступило к работе, германо-российские отношения не занимали того места в шкале приоритетов, какое им пристало. Я не буду строить догадок о причинах этого. Фактом остается то, что российский президент Путин свою первую заграничную поездку совершил в Великобританию, а не в Германию. Что еще хуже – никто в Германии не заволновался и не встревожился по этому поводу. А ведь речь шла о российском президенте, который знает нашу страну, как никто из его предшественников, который говорит на нашем языке и который – при иных обстоятельствах – посетил бы Берлин, наверное, в самую первую очередь. Но из Берлина сигнала не было. Так что Берлин стал лишь четвертой целью поездок Путина после Лондона, Мадрида и Рима. Как быстро забываются такие вещи! К счастью, после этой начальной заминки Герхард Шрёдер присвоил отношениям с Россией соответствующий им уровень важности и активно занялся их развитием. Я очень надеюсь, что прошлые ошибки не повторятся при нынешней смене правительства.
За всю свою жизнь мне ни разу не пришлось участвовать в войнах, и я очень хочу, чтобы так оставалось и дальше. Но мир – это не подарок небес, а напряженная работа. Нравится ли это кому-нибудь или нет, но мир, который, как известно, является чем-то большим, чем отсутствие войны, – такой мир зависит и от социальных структур, и от человеческого фактора, и от общественного мнения. Демократические структуры несомненно полезны, но они не дают достаточных гарантий. Как раз в последние годы мы являемся свидетелями того, как демократические структуры государства не могут защитить живущих в нем людей от необходимости участвовать в войнах, которых большинство не хочет. Человеческий фактор определяется личностями, которые облечены ответственностью и строят внешнеполитические отношения. Личностями, от которых в конечном счете зависит, как будут решаться возникающие проблемы и будут ли они решаться вообще. Где бы мы были сегодня, если бы министр иностранных дел ФРГ Геншер и советский министр иностранных дел Шеварднадзе не верили иногда друг другу на слово, не перестраховываясь по каждой мелочи? Кто знает, может быть, и личные встречи Аденауэра с русскими в то время, когда он был обер-бургомистром Кельна, стали причиной того, что он решил руководствоваться в Москве в конечном счете здравым рассудком, а не предвзятыми политическими и идеологическими установками.
В прессе было много сарказма о дружбе «без галстуков» Гельмута Коля с Михаилом Горбачевым и еще больше о его совместных походах в баню с Борисом Ельциным. Герхард Шрёдер подвергался необычно острой критике за дружеские отношения с Владимиром Путиным даже со стороны своих партнеров по правящей коалиции. Естественно, г-же Меркель не грозит критика за слишком тесную мужскую дружбу. Однако в недавней истории есть примеры симпатии, оказывающейся возможной между политиками, не только принадлежащими к различному полу, но и представляющими совершенно различные сегменты политического спектра. Стоит вспомнить об отношениях между Маргарет Тэтчер и Михаилом Горбачевым и их конструктивном обмене мнениями относительно требований, предъявляемых новой цивилизацией с учетом изменившихся условий в мире.
Огромной остается роль общественного и печатного мнения в налаживании мирного и дружественного сосуществования. В моей работе мне всегда помогало правило, почти молитва, заимствованная у индейцев: «О, Великий Маниту, сделай так, чтобы я порицала своего соседа не раньше, чем пробегу милю в его мокасинах». Другими словами: не раньше, чем я вживусь в его повседневность, в его реальность. Критика зазвучит по-иному, если критик поставит себя на место критикуемого. Это не значит, что надо все одобрять. Но прежде чем судить, необходимо понять и привести факты в систему. В этом смысле задача журналистов, пишущих о германо-российских отношениях и комментирующих их, ничем не отличается от задачи политиков, их формирующих. Предпосылки для деятельности и тех, и других одинаковы. Только политикам и дипломатам приходится значительно труднее, поскольку им нужно к тому же принимать решения и действовать, а журналисты избавлены от этого.
Наша обязанность по отношению к нашим детям – ориентировать политические решения на главное, на обеспечение мира, и ни в коем случае не на партийно-политические выгоды или на живучие клише. Эти последние следует демонтировать – при необходимости вопреки всему тому, что считается политкорректным.
═
Необходимость знания
═
Редко когда образ страны, существующий за ее пределами, совпадает с фактическим положением. Иногда речь идет лишь о нюансах, досадных, но несерьезных. Однако в случае с Россией налицо громадный разрыв между существующими в этой стране реальностями, с одной стороны, и стереотипами, все еще сохраняющимися в западных головах, – с другой. Этот разрыв носит зловещий характер, поскольку решения, опирающиеся на ложные предпосылки, неизбежно также будут ложными. В наши времена глобальных перемен это создает совершенно ненужный риск.
Большой писатель Лев Копелев, с которым мне выпало счастье поддерживать дружеские отношения, посвятил значительную часть своих трудов теме возникновения и значения образа друга/врага. Мне повезло в том смысле, что я училась в Германии у профессора, который разрабатывал эту же тему. Моя диссертация была посвящена анализу программ передач школьного радио ФРГ в 1945–1974 годах с точки зрения того, как в них изображался «русский». Это было через несколько лет после того, как тогдашний федеральный канцлер Вилли Брандт добился осуществления своей новой «восточной политики». Тогда я не могла предположить, что мышление стереотипами холодной войны окажется настолько живучим, как это случилось.
Образы врага вообще живучи и устойчивы – из этого исходят исследователи во всем мире. Нескольких эйфорических лет германо-советского сотрудничества при Михаиле Горбачеве, которые в Германии не без основания обозначаются термином «горбимания» (один швейцарский исследователь назвал это «чрезвычайным положением духа»), – этого праздника взаимной симпатии оказалось недостаточно для того, чтобы цивилизованно, кусок за куском разрушить цементировавшийся на протяжении столетий образ врага. Напротив, так как явно завышенные ожидания Запада в связи с перестройкой и гласностью не оправдались, то иллюзии рассеялись и наступило недовольство. Произошло нечто странное. В ходе горячей фазы холодной войны Советский Союз, конечно, критиковали, причем без какой-либо оглядки на его чувства, но относились к нему с определенным уважением. После Горбачева уважение исчезло. Изменился тон. Он стал непочтительным, презрительным, издевательским и обвинительным.
Когда вследствие терактов в Лондоне и Мадриде сотни людей гибнут в метро и на вокзалах, мы выражаем сочувствие жертвам и проявляем профессионализм, рассказывая о тех, кто совершил эти преступления. При терактах в Москве в соответствующих сообщениях репортеров говорится только: Москва не в состоянии обеспечить безопасность своих граждан.
Когда в мае прошлого года рухнул только что построенный самый современный терминал парижского аэропорта имени Шарля де Голля – рухнул практически летом, без воздействия погодных явлений, в отсутствие метрового снежного слоя, – мы сообщили об этом, и все. Когда ранее в Москве зимой рухнул плавательный бассейн, то все сразу поняли, что дело в конструктивных просчетах, расхлябанности и коррупции. Может быть, и в Париже действовали те же факторы, но там нас это не интересовало.
Ведущий телепередачи «Вельтшпигель» позволяет себе в день президентских выборов в России такое высказывание: «В победе Путина сомнений нет. Ну и на здоровье». В чем причина этого? Никому не приходит в голову аналогичным образом комментировать чью-либо победу на выборах в Германии, в США или во Франции.
Характерен вопрос телеведущей, заданный ею совершенно серьезно, почти с упреком, одному из представителей правительства ФРГ: «Разве это нормально, если германо-российские отношения лучше, чем германо-американские?» Для нее совершенно неважно, так это или не так. В данном контексте это не играло никакой роли.
Еще один пример: встреча в верхах по предотвращению выброса парниковых газов в атмосферу. К этому моменту американцы давно уже покинули переговоры. Русские оставались, но в переговорах с ними были трудности. Совершенно оправданный вопрос ведущего находившемуся на месте репортеру гласил: «Проблема – это русские?» Ответ репортера: «Русские – всегда проблема».
Все это мелочи, но они симптоматичны для определенной установки. И эти мелочи получили широкое распространение. Пусть каждый пройдет маленький тест, ответив на следующий вопрос: как вы будете реагировать, если встретитесь на каком-либо приеме с молодым сверхбогатым американцем? Наверное, испытаете немалое восхищение удачливым бизнесменом. Я не говорю здесь о возможных элементах зависти, которые варьируются в зависимости от индивидуальных особенностей. А о чем вы непроизвольно подумаете, встретив на приеме молодого сверхбогатого русского? Да конечно же, о мафии.
Стоит более основательно задуматься о значении разницы в восприятии. Процесс восприятия лишь в очень ограниченной степени носит сознательный характер, к тому же он зависит от факторов, повлиять на которые индивидуум может только условно. Определенную роль играет и расстояние до объекта. Горную вершину, господствующую в своей характерной форме над окружающим ландшафтом, часто не разглядеть, если находишься у ее подножья. Но гора остается одной и той же. Восприятие определяется не в последнюю очередь и теми инструментами, которыми располагают наше сознание и наши сердца, – так сказать, духовной аппаратурой, позволяющей видеть мир. Это своего рода сито для просеивания и упорядочения впечатлений. То самое сито, которое несет ответственность за то, что одни и те же человеческие чувства мы называем у американцев патриотизмом, а у русских национализмом.
Как найти выход из такой ситуации (я полагаю, что это в наших общих интересах)? Мне представляется, что основную роль здесь должна сыграть исчерпывающая информация о том, что существенно. Это не значит, что поток информации должен обрушиться на каждого гражданина, – мир слишком велик и в нем слишком многое происходит. Но те, кто вырабатывает суждения, кто принимает решения, кто формирует политику, и те, кто сообщает о событиях, – они должны знать.
═
Многоцветная реальность
═
Сейчас не время вести детальную дискуссию по таким темам, как Чечня, Ходорковский и другие вызывающие разногласия материи. Важно прислушиваться друг к другу, серьезно воспринимать то, что тебе говорят, а не сразу отмахиваться от услышанного как от якобы очевидной неправды. Конечно, все брать на веру не следует, можно и нужно получать информацию из других источников, но только не от людей, чьей потребностью все еще остается делить мир на добрых и злых. В нем гораздо больше оттенков цвета, чем могут себе представить эти завзятые мастера черно-белой живописи.
В данной связи я хочу указать на опасность, которая грозит нам при дальнейшем формировании наших отношений. Очень многое меняется, и не только в России. Меняется также и Европа – в смысле Евросоюз, поскольку Россия, естественно, также относится к Европе. Перемены – это всегда одновременно и шанс, и риск. В том, что касается России, есть риск, опасность, которую, по-моему, недооценивают или из политкорректности не решаются о ней говорить. Эта опасность состоит в предоставлении определяющей роли в европейской внешней политике вновь принятым в ЕС восточноевропейским странам, у которых есть какие-то претензии к России. Поистине исторический шанс стабилизировать и укрепить Европу был бы необдуманно упущен, если бы старая западная часть Евросоюза допустила, чтобы ее восточные соседи занялись по отношению к России игрой мускулов, которую можно понять, которой можно сочувствовать, но которая не принесет ничего, кроме вреда. В этом случае мы не успели бы оглянуться, как возникла бы новая разделительная линия, только немного восточнее прежней.
Этическое переосмысление отношения к внешнему миру почти столь же важно, как и исчерпывающая информация. Высшей целью должно быть признано благо людей, а не образцовое следование идеологическим догмам, которые ты исповедуешь. В этом лежит, по моему разумению, ключ к миру во всем мире. Это также тесно связано с понятием толерантности.
Иногда бывает полезно просто поговорить с теми людьми в России, которые, не являясь представителями чьих-либо корпоративных интересов, не только следят за событиями, интересующими нас, иностранцев, но и живут ими. При этом можно услышать высказывания, отражающие отрезвление и разочарование поведением Запада. Вот краткий образец: «Вы настырно требуете политического решения для Чечни. Нам этого тоже хотелось бы – наши ребята гибнут там. Но скажите: где было ваше политическое решение для Косово? Где оно для Афганистана и Ирака? Где оно на Ближнем Востоке? Там везде присутствуют США, сильнейшая страна мира, и ничего не выходит. Вы настаиваете на реформах и оказываете давление на нас, если дело идет не так, как вы этого хотите. Но политически желательное и политически выполнимое – это разные вещи. Иначе почему вы сами у себя столько лет откладываете настоятельно необходимые реформы?»
Не отворачиваться от подобных суждений, воспринимать их всерьез, не искать каких-либо задних мыслей у высказывающих их людей – это также признак хороших отношений. Это не имеет ничего общего с простодушием или наивностью, но зато имеет много общего с взаимным уважением и осознанием того, что ты сам не являешься центром мироздания. Есть ли на свете еще какая-либо страна, кроме России, в чью внутреннюю и внешнюю политику мы вмешиваемся с такой бесцеремонностью?
═
Контакты на разных уровнях
═
По-настоящему надежными и прочными германо-российские отношения станут лишь тогда, когда людей, принадлежащих ко всем слоям населения, свяжут личные контакты. Поскольку задача формирования отношений между нашими странами передается от поколения к поколению, мы должны дать нашим детям возможность знакомиться друг с другом. Нам нужен обмен студентами и школьниками. Германо-французский молодежный фонд принес громадную пользу. Идея создать его принадлежит, кстати, Аденауэру (он прекрасно реализовал ее совместно с де Голлем). Работа этого фонда способствовала укреплению взаимопонимания, доверия и дружбы – а мы ведь были когда-то наследственными врагами с французами. Нам давно надо было реализовать что-то крупномасштабное в таком духе в отношениях с Россией и не ослаблять этой работы. Молодые люди, которые могут знакомиться с миром на своем личном опыте и перепроверять образы врага на месте, – вот что я называю политикой мира. Я убеждена: в долгосрочном плане доход от инвестиций в этой сфере гарантирован.
Федеральный канцлер Шрёдер и президент Путин подписали в прошлом году соответствующее соглашение. Таким образом, заявлена политическая воля обоих руководителей. Однако, как это часто бывает, – с канцлером ФРГ точно так же, как и с президентом России, – в министерствах осуществление соглашения идет с большим скрипом. Путин заявил, что будет лично контролировать этот вопрос. Было бы желательно, чтобы такое же решение было принято и немецкой стороной. А возражение, будто у нас в стране есть сейчас и другие проблемы, не может быть принято всерьез перед лицом проблем, с которыми по-прежнему сталкивается президент России. Все это вопрос приоритетов и пропорций. Было бы прекрасно, если бы спустя 60 лет после окончания войны с Россией нам удалось наладить то, что мы уже осуществили с Францией, Польшей, Израилем и Чехией.
Хочу упомянуть и о Петербургском диалоге – о конструкции, спроектированной и реализованной президентом Путиным и канцлером Шрёдером с целью создать стабильный форум для открытого и масштабного диалога между людьми обоих государств. Петербургский диалог предоставляет множество шансов, их нужно только использовать. Мне хотелось бы в особенности назвать два из них. Во-первых, возможность четко высказывать расходящиеся мнения и интересы без обычных дипломатических расшаркиваний, которые все равно ни к чему не ведут, поскольку разногласия подспудно сохраняются и начинают жить своей собственной непредсказуемой жизнью. Во-вторых, ставить на обсуждение волнующие обе страны вопросы, на которые ни в одной из них не найдено общепринятого ответа. Например, в каких дозах государственное регулирование и гражданское общество нужны стране для того, чтобы людям хотелось в ней жить? Какая политическая концепция позволила бы соединить эффективность рыночного хозяйства с социальным балансом? (В этой связи небезынтересно, что Людвиг Эрхард входит для Владимира Путина в число политиков, с которых следует брать пример.) Как должно выглядеть гуманное общество?
Если удастся реализовать идею Петербургского диалога – помочь ликвидации предрассудков и строительству гражданского общества, то он внесет свой вклад в сотрудничество в Европе и обеспечение мира. Ибо ничто не укрепляет мир надежнее, чем знакомство друг с другом и взаимопонимание. Развитое, уверенное в себе гражданское общество располагает по крайней мере шансом дать отпор политическим решениям, направленным на конфронтацию.
И напоследок: не игнорируя неоспоримые трудности и не предаваясь бодрячеству «на голубом глазу», считала бы невредным иногда подпасть под влияние не записных носителей сомнений, а позитивно настроенных оптимистов (это относится не только к германо-российским отношениям) – тех, кто готов засучить рукава и добиваться достижения высокой цели. В этом плане я с удовольствием привожу суждение российского поэта Евтушенко, который однажды сказал: безграничный оптимизм отличается недостатком знания; безграничный пессимизм отличается недостатком фантазии. Так вот тем, кто строит наши отношения, я желаю побольше фантазии.
Дарья Гармоненко