Экстремальное детство

Дети, оставшиеся без попечения взрослых, взрослеют на улице и остаются социально неблагополучными.
Фото Петра Кассина (НГ-фото)

Недавно Министерство образования и науки сделало на своем сайте страшноватое, но наконец-то истинное признание: в России насчитывается сейчас около 800 тысяч детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей.

Как нетрудно сообразить, масса эта живая, движущаяся. Рождаются новые дети и, еще ничего не понимая, оказываются родителям ненужными. Те, кто достиг восемнадцатилетия, – из статистического учета выпадают, что, конечно, вовсе не означает достижения искомого благополучия, обретения родни, хорошего образования, крыши над головой, любви... Иные же и вовсе не добираются до 18-летия – в прямом, физическом смысле. Зато каждый год прибавляются новые страдальцы.

Так вот, Детский фонд сообщает: с 1988 года (это первый год нашего существования, а значит, первый год нашей общественной статистики, в основном совпадающей с государственной) по 2004 год было вновь выявлено 1 611 174 детей.

Споры о цифрах

Перед вами простая табличка, сложив цифры которой, вы получите убивающую наповал статистику сиротского детства, плавно превращающегося в сиротство взрослеющее.

Обратите внимание на динамику. Рост за семнадцать лет в 2,7 раза. На 170 процентов! Когда не только что каждый процент, а каждая единичка – неутоленная беда. Подрастающая ребятня, государством опекаемая, как правило, лишь до края совершеннолетия. Далее – потемки, неустроенность, бездомье, неуменье.

Кроме сиротства, среди яви наших дней – беспризорничество, вернувшееся из 20–30-х годов. Но нынешние беспризорники совсем не похожи на своих предшественников.

Сегодня среди беспризорников (по опросам, известным мне) почти нет детей одиноких. Их массу составляет народец, не лишенный элементарного – еды, одежды, родни, но запущенный: отца, как правило, нет, мать – пьющая и гулящая. Бабушки и дедушки? Дедушек нет по той же причине, что и отцов, а бабушки с самовольными внуками не справляются. Еще два качественных и жестоких отличия нынешнего беспризорничества. Жажда вольницы, желание ночевать пусть и в теплом коллекторе или подвале, но без взрослых указок и без всяких там школ и детдомов с их занудными учителями и воспитателями – такая жажда была и прежде, вспомним «Путевку в жизнь» или «Республику ШКИД». Но беспризорники Дзержинского не знали, что, нанюхавшись клея «Момент», можно сладко забалдеть, что порошочек по имени «экстази» превращает окружающее в рай, ну, а те, кто добрался до иглы, вообще отправляются в небеса, где никакая школа не потребна, ни взрослые не досаждают, ни хоть какие правила и ограничения. Деньги! Деньги только нужны! Но эти деньги как достанешь, если вернуться к нищей бабушке или в приют, где помоют, откормят, а потом отправят назад в интернат, в серую, глупую толпу букашек, чтобы стать такими же, как они?

Милиция, как всегда, их ловит. Сдает в ЦВИНПы (центры временной изоляции несовершеннолетних преступников, бывшие детприемники), в приюты – государственные, религиозные, общественные, изредка отводит прямо домой, но это слишком хлопотно и на отчетность не влияет. Кстати, на мой взгляд, бывшие детприемники были среди всех этих новых форм наиболее устоявшейся и благой: под приглядом милицейских воспитателей и, естественно, за забором, дети дожидались определения своей судьбы – обратно в семью, к родне или в сиротские учреждения. Теперь, чтобы попасть в такой детприемник, надо непременно совершить правонарушение. Вот чудеса!

Остальных, непреступных беспризорных везут в приюты. Моют, кормят, выдерживают, развлекают, а выдержав некий странный карантин, отправляют – с сопровождением взрослого – домой, к исходной точке, с которой все началось. Кому-то это помогает. Но нет никакого доказательства, что всем, ибо всем может помочь только семья, пусть семья замещающая – в мире существует такой педагогический термин.

А многим, скорей всего большинству, требуется учреждение, школа, лагерь – надо придумать новое и доброе слово, которое бы заменило угрюмый термин колония, – где их бы ограничивали и дисциплинировали, а если надо, то и понуждали к труду, к профессии, с дальнейшим трудоустройством.

У нас есть спецшколы и спецПТУ, они чаще всего берут ребят не осужденных (для тех – исправительно-трудовые колонии), но совершивших многократные административные нарушения, хулиганов, вообще тех, кто выпал из семьи. Кстати, из школ и ПТУ за колючей проволокой сплошь да рядом дети, там пожившие и отпускаемые домой, возвращаться к родне не желают, просят их оставить, хотя бы до окончания школы.

Вот ведь еще одна ярко выраженная причинно-следственная связь. Семья так изломана, что идти туда не просто не хочется. Вернувшись домой, непременно пойдешь на второй, на третий круг и – в яму.

Удивительное дело, государство ничего не может поделать с беспризорничеством. Идут споры: сколько теперь беспризорников. Люди из Госкомстата упрекнули меня, что я назвал цифру в 2 миллиона, хотя я просто цитировал какого-то «силового» специалиста. А вот слова официального милицейского руководителя: «За 2004 год мы изъяли с улиц 1 миллион 120 тысяч детей безнадзорных и беспризорных. Повторяю: 1 миллион 120 тысяч безнадзорных и беспризорных детей были возвращены родителям либо направлены в учреждения социальной защиты... Если в 2002 году из детей, выявленных на улице, более 1200 не смогли найти приют в социальных учреждениях, то в 2003 году таких детей было выявлено только 19. Всех детей принимают в приюты, направляют в детские дома, если они их покинули».

Последняя мысль свидетельствует о мощном, но никем не подсчитанном росте «капитальных» вложений в экстремальную часть детства: число детдомов в стране выросло с 900 в 1991 году до 2100 в 2004-м (по данным Минобрнауки). Минздравсоц организовал целую сеть приютов, по существу дублирующих детдома и интернаты, где, по данным проверок Детского фонда, на 30–40–50 человек взрослого персонала приходится 3–5–10 ребятишек, которые потом все равно в большинстве своем оказываются в сиротском заведении. Не дешевле ли объединить эти заведения, создав в детдомах и интернатах карантины для детей, чья судьба не определена? Эту идею Детский фонд заявляет не первый раз, с ней согласны многие лидеры систем образования в регионах, но нет для бюджета ничего дороже ведомственных амбиций – ведь приюты у Минздравсоца, а детдома у Минобрнауки. И истории этих немалых растрат – не меньше десяти лет.

Надзор или доверие?

Но вернемся к глобальной статистике: сколько же беспризорников в России? Ну, не 19 же ребятишек, которых поминает МВД, – это смешно! И вот здесь следует признать – ни одна из цифр, названных выше, не действительна.

И 2 миллиона, и 1 миллион 120 тысяч «изъятых» с улиц – это просто количество задержаний несовершеннолетних. В числе детей, задержанных милицией, есть и беспризорные – воришки, попрошайки, токсико- и наркоманы. Их задерживают по два-три раза, а то и по пять раз – вот вам и статистика! Есть беглецы – пока чистые, не совсем достигшие «дна». Но множество – потерявшихся, шаливших, даже хулиганивших. (Давно пора с помощью компьютеров и интернета организовать реальную общероссийскую регистрацию бездомных детей, которые хотя бы раз попадают в руки системы.)

И вот здесь мы подошли к еще одному термину, с чьей-то легкой руки вошедшему в недавний оборот: безнадзорные. Ведь в 1 миллион 120 тысяч входят и они.

Кто такие безнадзорные? Само по себе словечко неприятное – от слова «надзор». В нашей истории были надзиратели в тюрьмах, надзирали за ссыльными, ссыльнопоселенцами. А теперь безнадзорные дети?

Дома дети под надзором родителей. В школе – учителей, хотя и не всегда и не во всем. А по дороге из школы домой? Из дома в кружок? На стадионе, где беснуются тысячи таких же несовершеннолетних? Ребенок по глупости подсел к дяде в машину, и потом выясняется, что его соблазнил педофил. Забрался на порносайт – вполне комфортно, даже не выходя на улицу, обретает «кругозор». Все эти примеры – а вариантам несть числа – следует признать детской безнадзорностью. И еще. Надзирать за всеми детьми невозможно. Нельзя присматривать, даже за не очень смышленым человеком, круглые сутки, днем и ночью. Напротив, мудрость настоящей педагогики – доверие, внушение осмысленности собственной жизни.

Вот история, о которой писали столичные газеты и которая может быть своеобразным тестом: внешне благополучный мальчик жил в районе площади Маяковского, в хорошей квартире, правда, мама – одиночка. Вокруг школы сплошь элитные. Учеба в одной «элитке» не получилась. Перешел в другую. Но когда не получилось и там, он учиться перестал, хотя каждое утро якобы уходил в школу, давал матери расписываться якобы в дневнике и якобы учил уроки. Мама, занятая работой и хозяйством, полагала, что все в порядке. Финал: в пятнадцать лет едва писал, ни по одному предмету ничего сказать толком не мог. Он просто гулял. И никто о нем не вспомнил.

Безнадзорный? Я-то считаю – беспризорный, хотя вполне благоустроенный. Так что есть новая мутация беспризорности: благополучная. С точки зрения милиции, – ведь у него не было задержаний.

И еще. Многие, в том числе высокие умы, путают беспризорничество с сиротством. Да, из иных детдомов дети бегут, в том числе из-за страха перед воспитателями или сверстниками, и становятся беспризорными. Но дети в сиротских заведениях – не беспризорные, они под призором, другое дело, что проблем там полон рот, и после передачи федеральных функций вниз – в регионы, а дальше – в районы, дела там ухудшатся, ведь и сейчас-то в некоторых таких домах кормят в день на 10–15 рублей, у детей нет зубных щеток и пасты, нет новых книг, не хватает учебников, а большинство сирот сплавляют в ПТУ, откуда ходу нет.

Вот где ключевой перекресток! У ребят нет перспектив, нет надежд. После ПТУ в вуз не попадешь, на хотя бы приличную ступеньку в житейской иерархии не поднимешься. Куются кадры для низов нашего бытования, для дна, для преступности.

Замкнутый круг «неполноценности»

Еще одна важная мысль. Многие годы пишу – и кричу! – что детство в нашей стране ипостась абсолютно раскоординированная. И хотя некоторые вещи объяснимы (скажем, за здоровье детей отвечает Минздравсоц, а за учение Минобрнауки), есть множество вещей, пронзающих насквозь поначалу весь детский, а потом и взрослый мир.

Ну, к примеру, в стране сотни и сотни интернатов для детей с задержкой психического развития и так называемых коррекционных школ. У подавляющего большинства детей там (а всего их несколько сот тысяч) такой уровень врожденных отклонений, что их взрослая будущность – только богадельня. А ведь в России великая традиция спасательной, коррекционной, выравнивающей педагогики, живы ее классики, школа эта сильна и молодыми научными силами.

Но в целом очевиден разрыв между возможностями научных достижений и массовой практикой, когда ребенка не вытягивают в нормальную жизнь, а опускают еще ниже, вынося ему приговор. Причем этот приговор не звучит грубо – он не жилец, всего-то: он не получился, он хоть и человек, но не полноценен. Но вот эти-то «неполноценные» вырастают во взрослых и продолжают свое «неполноценное» бытие во взрослости, рождая детей, подобных себе. Замкнутый круг. Мне неизвестны радикальные государственные решения, хотя бы пытавшиеся разорвать его для сотен тысяч и миллионов неполноценных граждан, которых, впрочем, не назовешь безнадзорными. Но для таких «надзорных» нет, допустим, специально изданных для них книг, нет видео- и кинофильмов. А ведь им – в раннем детстве – даже игрушки особые нужны!

Это всего лишь один пример «раскоординированности» государственного участия. Ну, а как должен учиться (не лечиться!) ребенок, перенесший лейкемию, – спасибо президенту, что он повидал эту боль и проникся ею? А что творится с родителями таких детей – как им помочь, как социально поддержать эти впрямую рассыпающиеся от детской болезни семьи? Не маловато ли присутствия в нашем социуме обществ глухих и слепых – на пути от детства к взрослости в такого свойства инвалидности?

Нормально, когда мама ведет за ручку своего малыша. Так и государство в целом должно твердо взять за руку все российское детство – и вести его до взрослости, ни на час не отпуская. Забота о детстве есть состояние естественное, вот в чем элементарная истина.