Сергей Маркедонов
За терактами, особенно крупными, всегда стоит политическая мотивация.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Политика или уголовщина?
═
Сведение терроризма к банальному бандитизму диктуется, на первый взгляд, благородной целью – принизить мотивацию организаторов и исполнителей терактов, лишить их действия морального оправдания. При этом российские чиновники фактически воспроизводят недопустимые для их ранга обывательские представления о том, что убивать, захватывать заложников и шантажировать государство могут только «нехорошие парни», то есть бандиты, в то время как политиками могут быть исключительно облаченные в дорогие костюмы благообразные джентльмены. Чиновникам искренне кажется, что если позиционировать нашу борьбу с терроризмом в Чечне как антикриминальные действия, то Европа сменит гнев на милость и не будет обвинять Россию в нарушении гражданских и политических прав. Какие, в самом деле, политические права и ценности могут защищать обычные уголовники? Между тем при таком подходе игнорируется фундаментальный для любого уважающего себя государства принцип: любые действия, направленные против единства и целостности страны, а тем паче террористические, недопустимы по умолчанию, какими бы высокими политическими целями они ни оправдывались. Даже если предположить, что теракты осуществляются лучшими и морально устойчивыми выпускниками МГУ или МГИМО и мотивируются благороднейшими целями преобразования человечества – они по своей сути гораздо опаснее действий полуграмотной «Черной кошки».
В научной литературе существуют сотни определений терроризма. Многие из них эмоционально окрашены. Так, например, американский специалист по международному праву Ричард Фальк определяет терроризм как «любой тип политического насилия, не имеющий адекватного морального и юридического оправдания, независимо от того, кто к нему прибегает – революционная группа или правительство». Однако для большинства сегодняшних исследователей существует содержательный консенсус в том отношении, что терроризм рассматривается как политический акт и политически мотивированное насилие. По словам российского востоковеда Георгия Мирского, именно политическая мотивировка терроризма «позволяет отсечь, например, мафиозные «разборки», гангстерские войны, даже если они по характеру применяемых в них методов борьбы ничем не отличаются от политических акций». Таким образом, терроризм – это не страсть к взрывам, грабежам или разрушениям, а политический акт. Следовательно, борьба с ним и предотвращение терактов должны быть, во-первых, политически мотивированы, во-вторых, позиционироваться как политический курс, а не милицейская облава и, в-третьих, концентрироваться на выявлении причин, а не последствий.
К сожалению, наша власть, не понимая до конца политическую природу терроризма, строит контртеррористические мероприятия на основе «полицейского детерминизма», организуя проверки документов, ужесточение правил регистрации, усиление контроля в аэропортах. При этом игнорируются столь очевидные проблемы, как деквалификация и приватизация силовых структур. Однако в царской России, где охранное отделение не было приватизировано и не занималось крышеванием бизнеса, окончательной победы над «организаторами великих потрясений» так и не смогли достигнуть. Не смогли потому, что политические первопричины народовольческого (а потом эсеровского, анархистского и, в меньшей степени, эсдековского и этнонационалистического, например дашнакского) терроризма не были устранены. Главной причиной, обеспечивавшей популярность и востребованность терроризма (даже в кадетской среде), были политические тромбы имперской России, закрывавшие приток свежей крови к высшей власти в стране. А ведь результативность таких руководителей политического сыска, как Рачковский или Красильников, была на порядок выше, чем у нынешних ловцов Басаева. Среди агентов царской охранки был сам руководитель Боевой организации эсеров Евно Азеф. Однако полицейский детерминизм и в начале ХХ века, и сегодня обнаружил свою неэффективность.
═
Чеченский тупик
═
Различные попытки разрешения «чеченского вопроса» на рубеже XX–XI веков (уход и фактическое предоставление независимости в 1991–1994 и 1996–1999 гг., «силовые операции» в 1994–1996 гг. и нынешняя «контртеррористическая операция») поставили чрезвычайно сложную (и для властей непопулярную) дилемму. Либо установление военно-политического контроля над Чечней, победа над организованными государственными и военными структурами сепаратистов и рост терроризма (естественно, необходимо вести борьбу с терактами), либо согласие на существование «пиратской республики» на Юге России. При кажущейся на первый взгляд простоте и привлекательности второго сценария он предлагает лишь «отложенное» решение проблемы терроризма. В независимой Чечне, решившей совершить «бросок назад» в свой «золотой век», сложился такой политический режим, как федерация полевых командиров, и такая экономическая модель, как возрожденное «наездничество». Функционирование подобных моделей возможно исключительно в условиях политической нестабильности, транслируемой не только на Юг России, но и на Россию в целом. Более того, Чечня находится в центре Кавказа, и предоставить ей самостоятельность означает не минимизацию терроризма, а втягивание других кавказских территорий в России в межэтнические конфликты и этносепаратистские эксперименты, в которых не обойдется и без терроризма.
«Принуждение» же «мятежной республики» к миру чревато учащением терактов как единственно возможного оружия сепаратистов. В данной ситуации объявлять о «контртеррористической операции» с заранее объявленными сроками ее завершения означает лишь дискредитацию правильной по сути политики по «замирению» мятежной территории. «Чеченский терроризм» – не конечная цель, а эффективное оружие сепаратистов. А потому задача власти сегодня – с одной стороны, подготовка общества к осознанию неизбежной цены инкорпорирования Чечни в состав России, а с другой – проведение политики по изменению социальных основ чеченского общества (минимизация неформальных связей, модернизация), которые являются питательной средой для экстремизма. Комплексная программа инкорпорирования Чечни, сочетающая военные, социально-экономические, гуманитарные проекты, а не «контртеррористическая операция» к сроку должна стать основой политического курса России. Однако вместо этого российская власть отдает Чечню на «кормление» Кадыровым, то есть собственными руками создает питательную почву для терроризма. Социально-политическое обособление «мятежной республики», укоренение ее «самости» и особости перечеркивают, таким образом, все вместе взятые меры по ужесточению досмотра в аэропортах и паспортных проверок.
═
Мятежные этноэлиты
═
Чеченский терроризм – не единственная террористическая «практика» в нашей стране. В начале 1990-х гг. о себе заявил дагестанский этнический терроризм, никак не связанный с Чечней. Эти годы стали для Дагестана периодом межэтнических конфликтов (аварско-кумыкский, аварско-лакско-чеченский, аварско-ногайско-русский) и борьбы различных этноэлит за политическое доминирование в республике. Волну дагестанского этнотерроризма удалось сбить только в середине 1990-х гг. посредством установления системы консоциальной демократии (то есть этнического квотирования во всех органах республиканской власти), отказа от прямых выборов главы республики и от института президента. Однако в период укрепления властной вертикали призрак дагестанского этнотерроризма снова обрел реальные очертания. Принятие поправок к Основному закону республики вводило институт всеобщих президентских выборов. Поправки эти были инициированы Кремлем для приведения регионального законодательства в соответствие с федеральным. Несмотря на отказ от прямых выборов глав субъектов РФ, Конституция Дагестана второе исправление не прошла. Между тем предвыборные ожидания сформировали слой «обманутых вкладчиков» из представителей ведущих этноэлит. Закономерен вопрос: поможет ли тотальный паспортный контроль в борьбе с дагестанским этнотерроризмом, если власть своими действиями строит для него политический фундамент?
Особая статья – исламский терроризм, главными базами которого являются тот же Дагестан, Карачаево-Черкесия («Джамаат Карачаево-Черкесии») и Кабардино-Балкария («Джамаат «Ярмук»). Бросается в глаза молодость исламских террористов в кавказских республиках. Такая демографическая диспропорция диктуется прежде всего политическими причинами. Первая – отсутствие социальных лифтов для карьерного продвижения и бизнеса молодежи в регионе. Вторая – обскурантистская роль духовных управлений мусульман, видящих в любом религиозном вольнодумстве «ваххабизм» (салафитские воззрения). Без разрешения этих ключевых для региона проблем (параллельно с улучшением социально-экономического положения) ваххабистские джамааты будут постоянно пополняться новыми кадрами. Особо подчеркну: исламских радикалов необходимо нейтрализовывать. Однако нейтрализация не должна сопровождаться политикой, ограниченной исключительно поддержкой коррумпированных этнократических республиканских режимов и окормляющих их духовных управлений.
═
Пока – маргиналы...
═
Более маргинальными террористическими практиками являются крайне левый и крайне правый терроризм в нашей стране. Ультралевые террористические группы – это, например, «Новые революционные инициативы» (минирование Останкинского и Черемушкинского военкоматов г. Москвы, взрыв в общественной приемной ФСБ России), «РВС (Реввоенсовет) РСФСР» (взрыв памятника Николаю II в селе Тайнинское Московской области, попытки взрыва памятника Петру I в Москве и газовой станции в Люберецком районе Подмосковья).
Сегодня проблемы ультралевого радикализма и терроризма фактически не обсуждаются экспертным сообществом. Между тем политические предпосылки для его развития очевидны. Монетизация льгот, происходящая параллельно с выдавливанием с политической арены «старых левых» (КПРФ), способствует тому, что коммунистическое движение в нашей стране имеет все шансы на радикализацию. В этом случае место степенных зюгановцев в костюмах могут занять качки с рабочих окраин, для которых террористическая риторика окажется привлекательнее, нежели чтение «Советской России» и «Правды». Как в этом случае разработчики законопроекта «О противодействии терроризму» будут определять территорию «террористической угрозы»? Объявлять Москву и Питер на осадном положении?
Праворадикальные (ультранационалистические) организации в современной России не менее активны, чем «революционные». Серию взрывов в московских синагогах и минирование еврейского театра «Шолом» связывают с деятельностью РНЕ, убийство питерского этнополитолога Николая Гиренко – с так называемой «Русской республикой». Пока говорить о терроризме как приоритетном способе политической борьбы русских ультранационалистов не представляется возможным. Однако и на этом фланге есть политические предпосылки для террористической активизации. Это – этнополитический маятник («русский ответ» на этнонационализм этнических меньшинств начала 1990-х гг.), фрустрация этнического большинства, потакание определенной части государственной элиты защитникам этнической чистоты русского народа. Второй всплеск этнополитической активности в стране связан не с компактно проживающими меньшинствами, а с этническим большинством. В случае если власть пустит процесс «русского возрождения» на самотек, вопрос об удержании окраин отпадет сам собой, поскольку уже центр страны начнет самоопределяться вплоть до отделения от ненавистных «черных» и «приезжих».
Российский терроризм сегодня многолик и многообразен. Но все террористические практики объединяет одно – политическая, а не криминальная мотивация. А посему бороться с ними облавами, проверками документов и ужесточением регистрации, как борются с банальной уголовщиной, – значит заниматься сбиванием температуры вместо того, чтобы лечить болезнь как таковую.
