От «вертикали власти» – к «вертикали народов»?

Сегодня все более многочисленными и влиятельными становятся экстремистские организации, выступающие под лозунгом «Россия для русских».
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Многие особенности развития нашей страны, в том числе этнополитические, на мой взгляд, могут получить удовлетворительное объяснение, если рассматривать Россию в рамках модели «затухающей империи».

Это такой тип империи, в котором основная имперская функция – геополитическая экспансия – практически утрачена и ее атрофия становится все заметнее. Задачи затухающей империи сводятся лишь к самосохранению, прежде всего к сохранению своего имперского тела. Нынешний политический проект российской власти может быть охарактеризован как попытка реанимации империи, и я постараюсь показать, что этот проект утопический, однако уже сама попытка его реализации сопряжена со значительной дестабилизацией этнополитической обстановки в стране.

═

Империя внутри себя

═

Как только обнаруживаются признаки затухания империи, исчерпывается ее позитивный потенциал, а негативные проявления представляют большую опасность для самой имперской державы, чем для внешнего мира. Так, имперская природа власти обусловила специфику «догоняющей модернизации» России: начиная с первой четверти XIX века утвердился авторитарный тип реформирования страны (исключительно «сверху»). Такой тип модернизации не позволял России выйти за рамки догоняющего развития, поскольку верхи, обеспечив реализацию задач самосохранения в изменяющихся условиях, останавливали процесс обновления, и реформы оказывались оборванными. Модернизация не подхватывалась основной массой населения, которое чаще всего воспринимало модернизацию как нечто внешнее, инородное, зачастую иностранное, и потому всегда сменялась взрывом традиционализма, в том числе и в крайних его формах – фундаменталистских. Подобная модернизация обусловила высокую повторяемость исторических коллизий, иначе говоря, исторический «бег по кругу». Он выразился, например, в постоянном чередовании реформ и контрреформ: Александр I – реформатор, Николай I – контрреформатор; Александр II – реформатор; Александр III и Николай II (большую часть его царствования) – контрреформаторы; Горбачев и Ельцин реформаторы и т.д. Каждый – подобный цикл сопровождался заменой целей прогресса («догоним и перегоним») целями традиционализма («уйдем в себя», «найдем золотой век в прошлом»).

Почему я использую термин «империя», а не, скажем, «монархия» или «авторитарный режим»? Потому, что устойчивость авторитаризма в России, на мой взгляд, во многом объясняется его включенностью в целостный имперский синдром, позволяющий регенерировать, реконструировать всю систему при сохранении хотя бы некоторых из его частей. Имперский синдром или имперская система включает в себя следующие основные элементы.

Первый элемент – «имперское тело», то есть территория, сохраняющая рубцы колониальных завоеваний. Речь идет не только об ареалах компактного расселения колонизированных этнических общностей, но и обо всех территориальных общностях, не осознающих себя частью единого «МЫ» и лишь «удерживаемых» в составе единого государства. Имперский принцип «удержания территорий», противоположный принципу «добровольной и заинтересованной интеграции», сегодня канонизирован в российской политике. В Послании Федеральному собранию Владимир Путин упоминает «удержание государства на обширном пространстве» как тысячелетний подвиг России.

Второй элемент – «имперское сознание», включающее сложный комплекс традиционных стереотипов, таких, как имперские амбиции; подданническое сознание (прежде всего устойчивость надежд на «мудрого царя» и «сильную руку»); представления об иерархии народов России, в которой есть главный, государствообразующий народ – «старший брат» и все прочие, «младшие братья».

Третий элемент – имперская власть, или имперский порядок. Это наднациональный режим – в том смысле, что он отчужден от нации (общества) и рассматривает ее если и не как покоренное население, то уж, во всяком случае, всего лишь как послушные трудовые ресурсы и сырье для политического манипулирования.

Механизмы воспроизводства имперского синдрома сложились исторически, вместе с тем на каждом из отмеченных циклов реформ и контрреформ они как бы заново реконструируются и сознательно оживляются властями. Каждый раз период реформ воспринимается как беспорядок, хаос, главными признаками которого являлись представления о дезинтеграции страны, рост страхов по поводу возможности утраты части территории либо полного распада государства.

Пока сохраняется имперское тело, сохраняются и страхи его разрушения. Они особенно усилились после распада СССР, который большинство россиян, судя по исследованиям социологов Центра Юрия Левады, считают главным и самым болезненным событием последних двадцати лет российской истории. Используя такие настроения, Владимир Путин пришел к власти и укрепился в ней, обещая усмирить Чечню, «замочить террористов в сортире», покончить с сепаратизмом.

Пока существуют страхи распада империи, воспроизводятся надежды на «сильную руку» и «мудрого царя». Эти стереотипы, в свою очередь, используются как база для восстановления и укрепления централизации. Лозунгами борьбы с сепаратизмом обосновывались основные реформы нынешней власти: от введения федеральных округов до замены избранных губернаторов назначаемыми.

Рост имперского сознания обусловлен также сочетанием множества других факторов. Среди них: укрепляющиеся представления о времени правления Ельцина – периоде либеральных реформ – как об эпохе провалов и даже «национального позора»; утрата прежней геополитической роли России в мире; болезненное восприятие этническим большинством демографического кризиса, прежде всего сокращения общей численности и удельного веса русских в составе населения. И все же в наибольшей мере усиление массовых надежд на «сильную руку» и традиционализация сознания россиян связаны, на мой взгляд, с чеченской войной, которая является продуктом имперской политики и одновременно одним из важнейших факторов ее эскалации.

Чеченская война во многом определила подход и инструментарий решения всего комплекса региональных и этнических проблем, новый стиль и методы российской политики. Прежде всего это метод давления (не обязательно военного, но непременно жесткого) для обеспечения беспрекословного послушания региональных лидеров Кремлю. На это направлен и последний по времени Закон – «О формировании органов государственной власти в субъектах Федерации». Чеченская война стимулировала появление нынешней реформы региональной политики и морально легитимизировала ее. Не случайно и то, что федеральные округа – первый элемент этой реформы – формировались в границах военных округов, а пятеро из семи первых полпредов президента были генералами, двое (Казанцев и Пуликовский) – участники чеченской войны. Поскольку сегодня у нас две контртеррористические операции – одна в Чечне, другая во всей остальной России, вполне естественно пересечение в обеих кампаниях одних и тех же фигур. В целом война определила чрезвычайный рост влияния силовиков на политическую жизнь страны. В сравнении с эпохой Ельцина доля ученых в нынешних структурах власти сократилась почти втрое, а доля военных настолько же возросла.

Итак, основные механизмы имперской системы активизированы, но позволяют ли они повысить эффективность управления?

═

Стабильная нестабильность

═

«Война с терроризмом» на ратном поле в Чечне привела лишь к тому, что терроризм уже выплеснулся из Чечни и расползается по всей России. С 2004 года в один из перманентных фронтов чеченской войны превратилась территория Ингушетии. Все чаще полем борьбы с вооруженным терроризмом становятся Дагестан, Карачаево-Черкесия и Кабардино-Балкария.

«Война с терроризмом» в сфере реформирования государства порядка в стране не прибавила. Кремль сделал выбор – вместо авторитетных, но неудобных лидеров он ставит слабых, но послушных. Однако такие лидеры не в состоянии обеспечить стабильность в республиках. Доказательством могут служить многочисленные эксцессы, связанные с попытками силовых структур ликвидировать группы радикальных исламистов в Ингушетии, в Дагестане, в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Сеть незаконных вооруженных организаций, созданных на фундаменталистской основе, достигла беспрецедентного размаха.

Это все в национальных окраинах, но ведь и в остальной части России не наступил период стабилизации в этнополитической сфере. То, что обычно принимают за стабильность, на самом деле является лишь сменой форм нестабильности. В начале 90-х годов этнополитическую активность демонстрировали в основном этнические меньшинства, например в форме «парада суверенитетов», проведенного лидерами национальных движений республик России. С конца 90-х основную активность и тревожность проявляют представители этнического большинства. Численность экстремистских организаций, поддерживающих лозунг «Россия для русских», выросла за десять лет в несколько тысяч раз, и ныне, даже по данным официальных правоохранительных структур, в их рядах насчитывается свыше 30 тысяч членов, а независимые эксперты называют цифры в интервале от 50 до 60 тысяч. Сам же этот лозунг в той или иной мере поддерживается почти 60% населения России.

Господство мифа о нынешней стабильности во многом и обусловлено сменой субъекта этнополитической активности. Ведь «свои», русские экстремисты таковыми не признаются. Власти и массовое сознание не хотят их замечать («какие же они экстремисты», «это наши русские мальчики, наши защитники»).

В 90-е годы национальные движения были более политизированными, чем этнизированными, их лидеры в ходе «парада суверенитетов» предъявляли претензии властям, а не другим народам. Ныне же «врагом» чаще признаются другие народы, а не власти.

Этнизацией социальных и политических проблем активно пользуются власти в ряде краев и областей юга России, прежде всего в Краснодарском крае: они перехватили националистические лозунги у организаций вроде РНЕ и с их помощью стремятся обеспечить себе политическую поддержку населения, переводя растущее его недовольство на врагов «внутренних» и «внешних». Нарастание социально-экономических проблем почти неизбежно усилит склонность и федеральной власти воспользоваться этой нехитрой методологией перевода ответственности.

═

Последнее прибежище – национализм

═

Первоначально проект реанимации империи был лишен этнической нагрузки и опирался на известный лозунг: «Власть в России – единственный европеец, не мешайте ей вас осчастливить». Однако на удивление быстро оказалось, что выстроенная «вертикаль власти» не только не решает старых проблем, но и порождает новые. Растет произвол чиновников, а вместе с ним растет недовольство населения. Первыми на митинги против неподготовленной реформы монетизации льгот вышли пенсионеры, поскольку это не только самая обездоленная часть населения, но и самая бесстрашная. За ними, вероятно, к различным видам протеста подтянутся социальные слои с меньшим уровнем бесстрашия, вплоть до бизнесменов, все более страдающих от произвола чиновников. Но это вовсе не означает, что миф о «хорошей империи» близок к краху. Скорее всего последует его модификация на этнической основе.

Этническая версия модели «хорошего царя и хороших бояр», выражаемая формулой «власть сразу же станет народной, как только будет русской», и эмоционально более привлекательна, и логически менее уязвима, чем внеэтническая. В России сегодня безраздельно господствует так называемый примордиальный тип восприятия этничности как естественной, почти расовой особенности – представители того или иного этноса «плохие» или «хорошие» просто потому, что по своей природе такие. Против таких воззрений рациональные доводы бессильны, и уже поэтому повышается вероятность реализации второй – этнизированной, национал-имперской или «национал-державной» – модели дальнейшего укрепления вертикали власти в России.

В процессе этнизации имперской модели может произойти смена акцентов в конструировании образа «этнически чужого». Власть не может чрезмерно усердствовать в поощрении античеченских настроений и одновременно втаскивать Чечню в Россию, власти невыгоден рост антиисламских настроений в условиях, когда народы исламской группы составляют большинство в нескольких республиках России. В этой связи могут произойти изменения в структуре ксенофобий. Прежде всего ожидается рост антисемитизма. Это самый давний, исторически привычный образ врага, но и наиболее удобный в условиях кризиса империи. Во-первых, его разжигание не грозит ответным ростом сепаратизма – компактных поселений евреев в России нет даже в Биробиджане. Во-вторых, антисемитизм не раскалывает ряды разных этнических течений националистов, напротив – укрепляет их. Антисемитизм в исламском фундаментализме не слабее, чем в русском. В-третьих, и это сегодня главное, антисемитизм прекрасно сочетается с антиолигархическими настроениями большинства населения. Есть и другие виды этнонационализма, которые не только не вредят, но даже на какое-то время укрепляют имперский порядок. Речь идет, например, об усилении подозрительности и других форм негативного отношения к народам, чьи правительства выбрали курс на интеграцию с Европейским сообществом. Буквально в последние месяцы социологические исследования зафиксировали рост фобий по отношению к украинцам, грузинам и молдаванам.

Политическая эксплуатация массовых этнических предубеждений может стать одним из инструментов трансформации существующего политического режима. Попытаюсь обрисовать по крайней мере два возможных сценария трансформации России в страну с национал-имперским строем. Первый вариант: нынешняя власть частично обновляется за счет инфильтрации в нее политических фигур с выраженными национал-имперскими настроениями, она сбрасывает с себя остатки либеральной драпировки и со все большим ражем строит вертикаль, опираясь на антиолигархическую и державную риторику. Второй вариант – на смену нынешнему режиму приходят радикальные русские националисты, которые уже сформировали и широко растиражировали свою программу воссоздания Российской империи якобы для целей возрождения русской нации. Их лидеры называют себя «третьей силой», идущей на смену коммунистам и демократам; при этом нынешний режим они относят ко второй категории. Националисты тоже определяют нынешнюю федеральную власть как антинациональную, но понимают под этим не ее отчужденность от нации как гражданского общества, а расовые «недостатки» некоторых членов правительства. Подобная трактовка находит куда больше понимания и приятия у населения, чем рассуждения о гражданской нации. Если этнический национализм меньшинств, как правило, носит антиимперский характер, то этнонационализм большинства можно использовать для реставрации имперской системы. Так было в германской Третьей империи; этот опыт используют теоретики русского национал-империализма. Они не удовлетворяются нынешней вертикалью власти и хотят соединить ее с вертикалью народов. На вершине ее должен стоять «государствообразующий» народ (как «истинные арийцы» в рейхе). Кстати, если в России возродится империя в новом, расистском обличье, то она тоже будет третьей – после царской и советской.

═

Колесо без обода

═

Насколько устойчивой может быть такая империя в нынешние времена? Она может просуществовать достаточно долго для того, чтобы дать всем почувствовать, почем фунт лиха, и сильно проредить и без того не густые побеги либеральной оппозиции. Однако исторически она, разумеется, обречена на быструю гибель. В первом из описанных мною вариантов она будет затухать сравнительно медленно и бескровно. Во втором – быстро и скорее всего с большими человеческими жертвами. Однако в любом случае в нынешних условиях ни у одной из политических сил нет ни инструментов, ни ресурсов для того, чтобы выстроить общество в шеренги и направить их по тому или иному пути. Страх как мобилизационный ресурс был исчерпан еще в 1960-е годы: об этом свидетельствовали, например, события в Новочеркасске. Да и последние протесты льготников показывают, что массового страха в обществе нет.

Изменился и тип чиновника, основного исполнителя имперского проекта. Во времена Сталина с нэпманами боролись классово чуждые им социальные слои. Сейчас чиновничество борется не с частной собственностью, а за передел ее в свою пользу. Россия не может брать пример с чилийской модернизации времен Пиночета. Там генералы, вышедшие из буржуазии, боролись против левых. У нас генералы из левых борются против буржуа. Российское чиновничество разъедается коррупцией, как проказой. При этом националистический идеализм у какой-то его части легко уживается с прагматичной алчностью. Так, уровень ксенофобии среди сотрудников милиции выше, чем у других социальных слоев, что, однако, не мешает милиционерам «крышевать» этнические преступные группировки и покрывать нелегальную миграцию.

Подданническое сознание россиян хоть и сохраняется, но уже сильно деформировано. Люди еще готовы признать, что «государство должно заботиться о нас», но уже не хотят быть в услужении государству и государю. Еще сохраняются амбиции жителей «великой державы», но уже нет и в помине стремления бороться за их реализацию – особенно ценой своей жизни.

Империи распадаются и без явных признаков сепаратизма провинций: ни малейших признаков его не проявлялось у большей части республик, выпавших из СССР. Империи напоминают колесо без обода. Все части этой конструкции скрепляются только через центр, и при его перегрузке вся конструкция распадается.

Россия не обречена на распад. Однако для ее сохранения необходима федерализация, возрождение которой, в свою очередь, потребует экстраординарных политических усилий всех антиимперских сил, появления в их рядах новых заметных имен и новых свежих идей. Все это пока маловероятно.

* * *

Я все больше убеждаюсь, что особенности трансформации России, сущность ее действительно особого пути развития в наибольшей мере могут быть поняты исходя из ее имперского прошлого, да и настоящего. Судя по опыту восточноевропейских стран, важнейшим условием их успехов в демократизации и модернизации был и остается мотив бегства от империи. Он позволил перетерпеть поистине шоковые терапии. Он оказал блокирующее влияние на саму возможность возрождения там идей «социалистического пути». В России же такого естественного барьера для возвращения к имперскому традиционализму нет. Большая часть ее территории – это бывшая метрополия, на которой легко возрождается весь комплекс имперских настроений: от представлений о стране как о сверхдержаве до надежд на имперский порядок.

Россия не может убежать от империи как от внешнего врага. Единственное, что она может сделать, – это выдавить империю из себя. На мой взгляд, этот процесс будет проходить в нашей стране медленно, в режиме самовыгорания надежд на «сильную руку» и «мудрого царя».