Екатерина Блинова – Анатолий Александрович, в начале 90-х вы отвечали за антитеррористическую безопасность временных администраций в Северной Осетии и Ингушетии в качестве командира группы антитеррора. На ваш взгляд, каковы особенности действий спецслужб в этих республиках? Насколько значительны ограничения, которые местные условия накладывают на руководителей и участников контртеррористической операции?
═
– Там очень многое зависит от политиков. На нашу работу огромное влияние тогда оказывала негибкость наших политиков. Приведу в качестве примера: понятно, что народы надо примирять, но нельзя лезть с увещеваниями к людям, у которых еще дома полыхают и кровь не запеклась. Так, я помню, один политик высокого ранга, находясь в толпе разъяренных женщин, обращался к ним: «Ну что же, теперь надо мириться, надо жить дружно...» Нам пришлось его хватать и как тараном пробивать толпу, чтобы живым довести до машины.
═
– С тех пор ситуация изменилась?
═
– Острый конфликт перешел в хроническую болезнь. По ходу этих изменений менялось и отношение к спецназу. Если сначала оперативные подразделения выполняли свою работу – занимались контртеррором, то со временем наши функции поменялись и мы стали обыкновенной охраной чиновников. Так что, образно говоря, местная власть стала микроскопами гвозди забивать. И это несмотря на то, что в то время «Вымпел» мог гораздо больше: мы могли изнутри помешать разворачиванию трагических событий. Я имею в виду в первую очередь работу внутри бандформирований.
═
– Опираясь на свой опыт, как вы оцениваете итоги спасательной операции в Беслане? Что это было: спешно организованный штурм или попытка спасти как можно больше заложников, не обращая внимания на террористов?
═
– Вне зависимости от того, как это было организовано – блестяще или из рук вон плохо, – в тех обстоятельствах это мало что меняло. События стали разворачиваться по-своему. Боевики, что называется, «облажались»: по всей видимости, у них произошел самоподрыв. И, как бы страшно это ни прозвучало, то, что произошло, это лучше, чем то, что могло еще случиться. Если говорить о моих предположениях, сверхзадачей террористов было держать людей дней пять – семь, и в тот момент, когда нерв будет обострен до предела, уничтожить заложников. Все планировалось как циничная акция устрашения страны и всего мира. Что касается профессионализма организации спасательной операции и больших потерь среди спецподразделений, то должен сказать: ребята спасали людей, закрывали собой детей и потому вынуждены были пренебречь многими законами спецтактики. Если бы действовали по инструкциям спецназа, не потеряли бы никого. Мы можем говорить о штурме в том смысле, как это было при взятии рейхстага: очень многие огневые схватки велись с расстояния один-два метра. У нескольких бойцов бронежилеты были пробиты насквозь. Многие медлили с выстрелами из-за того, что бандиты прикрывались детьми. Одно дело, когда ты в тире стреляешь по мишени, где три фигурки – диверсант, женщина и ребенок, и другое – когда ты видишь реального маленького человека.
═
– Получается, что столь беспрецедентные для «Альфы» и «Вымпела» потери объясняются не свойственной им работой?
═
– Скорее, несвойственными обстоятельствами.
═
– Столь крупномасштабный захват детского учреждения произошел в России в первый раз. Получается, спецподразделения были не готовы к такой ситуации, к освобождению огромного числа детей?
═
– В мою бытность мы даже предположить не могли, что такая ситуация возможна. Я думаю, что такие вещи спецслужбы стали рассматривать как возможный вариант только после 11 сентября. Тогда у всех открылись глаза на новую угрозу. Самый главный вопрос для меня: как можно подготовить, если уместно это выражение, такой человеческий материал? Технологии шахидов (зомбирование с детства, подготовка камикадзе) оттачиваются уже давно, но тем не менее я все равно не понимаю: как образованного человека (а управлять «Боингом» может только образованный человек), интегрированного в современную западную культуру, можно заставить расстаться с жизнью? По-моему, нашим спецслужбам стоит задуматься именно о существовании технологий формирования таких личностей. Это психологическая проблема, и ее надо изучать. У меня, например, как у бойца-универсала всегда были шансы остаться в живых даже в диверсионной группе, уходящей на подводной лодке с запасом топлива и спецсредств только в один конец. Даже когда ты на торпеде – есть шанс соскочить с нее. Да, я понимаю, бывает, что смерть – единственно верное решение, как у ребят в Беслане, например, – но ведь это совсем другая мотивация.
═
– Многие очевидцы утверждают, что «Альфа» и «Вымпел» не готовились к штурму и работали без бронежилетов. Возможно ли это?
═
– Я задавал этот вопрос ребятам. Все были в бронежилетах, и все были готовы. Это не значит, что готовились к штурму, но раз они оказались там, то как могло быть иначе? Задача любого спецподразделения по борьбе с антитеррором – сразу по прибытии на место начинать такую подготовку. Я знаю, что основные силы спецназа были выведены за пределы города и находились от школы на расстоянии 20 минут езды на автомобиле. Но не в силу своей неподготовленности – просто все очень боялись, что их присутствие спровоцирует боевиков если не на подрыв здания, то на очередное уничтожение заложников. Так что они находились на определенных исходных рубежах, где были готовы к действию.
═
– Известно, что в ходе событий в Беслане активное участие принимали местные ополченцы. Как вы оцениваете их роль?
═
– Это ополчение представляло собой постоянно действующий агрессивно-настороженный митинг. Стоявшие за оцеплением люди предупредили ребят: пойдете на штурм – будем стрелять в спины. Также скажу, почему, как мне кажется, не было плотного кольца наших снайперов: в толпе были бандитские осведомители.
═
– На последнем этапе штурма использовалась бронетехника. Насколько это было оправданно? Кто и почему мог принять решение о танковой атаке, если было известно, что террористы прикрываются детьми?
═
– Именно поэтому самое эффективное средство борьбы и не было использовано на первом этапе. Отсюда, кстати говоря, и большие жертвы. Ведь огнеметный огонь – самое эффективное средство по нейтрализации людей в здании. Я не знаю, против каких объектов работали танки, но знаю, что террористы пронесли в школу не только огромное число боеприпасов, но и оборудовали некое подобие дота. Предполагаю, что именно в этом месте использовалось тяжелое оружие.
═
– Вы уже сказали о том, что террористы заранее подготовили в школе закладки оружия и огневые точки. У кого они могли позаимствовать эти приемы? Или это их ноу-хау?
═
– Это элементарная классика диверсионной работы. Мы не должны тешить себя иллюзиями, что террористы подготовлены хуже нас. Они такие же профи. Так что надо оставить в покое гаишников и прочих милиционеров: за сто баксов ни один не пропустит грузовик с гексогеном. Физические кордоны – это лишь элемент безопасности, и специально обученные диверсанты легко их обходят. Для этого существует масса приемов из числа тех, которым учили разведчиков: легендирование, проникновение на территорию спецмероприятий, оборудование тайников-схронов, секретные условия связи.
═
– На ваш взгляд, какие уроки должны извлечь из Беслана подразделения «Альфа» и «Вымпел»?
═
– Знаете, какие уроки террористы извлекли из «Норд-Оста»? Они поставили подрывников на педали. Представляете, насколько они все просчитывают? Так что самый главный урок – понимание их беспрецедентной готовности уничтожать наших детей. Есть точная фраза: «Они нас обыгрывают, потому что мы на работе, а они на войне». Нашим спецслужбам тоже надо быть на войне. И проблема не в профессионализме спецназа, там-то люди как раз наиболее подготовлены.
═
– Тогда какие уроки должны вынести спецслужбы в целом?
═
– Мы должны понимать, что спецслужбы не защитят все детские садики, все школы, все автобусные остановки в стране. Так что нужно вести разговор об иной системе противодействия, а она лежит в другой логике, в другой системе координат. Террористы сейчас используют самые новейшие достижения в области менеджмента. Что такое «Аль-Каида»? Это ячейка, атом. То есть существует распределенная система управления. И далеко не факт, что, если поймают Басаева или Масхадова, эта ячейка развалится. Более того, я уверен, что они давно не первые игроки в этой системе. А мы пытаемся победить суперсовременную распределенную систему боевого управления с помощью древней вертикальной структуры, которая работает по объектовому принципу. Мы должны переходить к такой же распределенной системе самообороны. Это значит, что мы должны учить граждан самим защищаться от террора. Самый страшный противник для террориста – бабушка, сидящая возле подъезда и спрашивающая всех: «Молодой человек, а вы к кому?» Никогда террорист после такого вопроса не вернется в это здание. Да, он продолжит выполнять свою задачу, но в этот подъезд, в этот дом он не войдет никогда. Они профессионалы и знают: касание было, меня зафиксировали. И пойдут туда, где легче, где бабушки нет.
Сейчас многие говорят: как было хорошо в советские, сталинские времена – муха не пролетит, какие там теракты! Но сейчас такая схема не сработает. Тогда была система, но ее частью были закрытые границы, уничтожение диссидентства и прочее. Нельзя забывать о гражданских правах. Наверное, это должен быть некий пакт о ненападении между спецслужбами и обществом. И общество должно понимать, что оно обязано идти на уступки.
Для того чтобы бороться с терроризмом, нужно иметь минимум три вещи: суперподготовленные спецподразделения, мудрую политику в отношении той среды, которая поставляет рекрутов для террористов (в нашем случае это Чечня), и информацию. А получить ее, не вторгаясь в личную жизнь, не сможет ни одна спецслужба. Поэтому нужны новые принципы работы спецслужб с населением. Не тот подход, при котором население – лишь среда для ведения агентурно-оперативной деятельности, а тот, при котором общество и спецслужбы – партнеры.
Мы должны говорить о системе гражданской самообороны, и частью ее должны стать специальные образовательные программы для детей и молодежи. Нужно формировать такую молодежную культуру, где быть подготовленным к террористической атаке – это круто, престижно. Легче всего рассказать школьнику, как надо себя вести при теракте, но от этого мы только фобии у детей получим. Нужно пересмотреть отношение к вооруженному населению. Нужно заранее формировать отряды из вооруженных мужиков, которым можно дать в руки оружие, которые не больные, не психи. Их нужно заранее разбивать по командам, тренировать на защиту школ, на ведение боя в здании. Это не значит, что эти люди должны на себя брать функции спецназа и идти на штурм, хотя может сложиться и такая ситуация. Их можно эффективно использовать в оцеплении на дальних подступах, при организации фильтрационной работы. Солдатик в милицейской форме может уснуть, а отец, защищающий своих детей, – никогда.
═
– «Альфа» изначально создавалась как антитеррористическое подразделение, тогда как «Вымпел» специализировался на диверсионной работе за рубежом. Насколько сейчас «Вымпел» готов к решению антитеррористических задач? Не этим ли объясняется, что потери «Вымпела» в бесланской операции были более чем в два раза больше, чем у «Альфы»?
═
– Надеюсь, ребята мне простят эти слова, но «Вымпел» сегодня – это ухудшенная «Альфа». Потерялось то, чему нас, бойцов «Вымпела», учили десятилетиями. Не надо было идти по этому пути. Нам нужно именно такое подразделение, каким изначально был «Вымпел» – разведывательно-антитеррористическим. Сила «Вымпела» была в том, что туда отбирали людей по принципу их интеллектуальной способности искусно разрабатывать операции. Ссылаясь на свой опыт, скажу: когда мы работали в горячих точках, ребята из «Альфы» без обид подходили к нам и говорили: поехали вместе – вы там мозгами пошевелите, а мы будем кулаками... Нам нужен умный антитеррор. Нам нужны подразделения, которые ведут агентурно-оперативную деятельность. Подразделения, которые будут внедряться в банды, в подполья. Это совсем другой опыт, совсем другая подготовка, и она длится десятилетиями.
═
– Кто, на ваш взгляд, в Беслане должен был руководить операцией по освобождению: представители Центра специального назначения ФСБ, высшие руководители силовых структур страны или местная власть?
═
– В боевом уставе спецподразделения должно быть особое положение о линии разграничения полномочий. Это реальный рубеж на местности, пересекая который спецназ получает все полномочия. Потому вся ответственность за руководство операцией с точки зрения организации и управления возложена на гражданских лиц (мэр города или глава администрации). Он должен вести переговоры, принимать политические решения. Но если он отдал приказ и спецназ перешел эту черту, то вся ответственность за принятие этого решения – на гражданском лице, а вся ответственность за успешность операции – на военных. Если говорить о Беслане, то у военных это должны были быть первые руководители подразделений антитеррора. Они же должны были отвечать за организацию всей операции. Что касается гражданских лиц, то это зона ответственности как минимум президента республики. Но когда в заложниках более тысячи человек, ответственность на себя должен брать президент страны.
═
– Какая часть сведений о событиях в Северной Осетии, на ваш взгляд, становится достоянием гласности? А какую информацию и по каким причинам не доводят до общественности?
═
– Информации очень много. Помимо бесед с сослуживцами, мое заключение складывается на основе обнародованных данных. Чем больше информации будет доводиться, тем меньше будет проблем у спецслужб.
═
– После взрывов домов в 1999 году Госдума организовала собственное расследование. Будет ли нынешняя Дума инициировать подобное расследование или приглашать с отчетами на свои заседания руководство силовых структур и правоохранительных органов России?
═
– Сейчас нет механизма думских расследований, и это из рук вон плохо. Если говорить о поведении власти и общества, то самое страшное, что может случиться, – если о Беслане забудут, как это делалось со взрывами домов, с трагедией в «Норд-Осте». С одной стороны, это наш позор, с другой – наша национальная трагедия. Забыть было бы самым отвратительным, потому что тогда все обязательно повторится. Мы должны ждать новых атак и постоянно помнить об угрозе.
Дарья Гармоненко