В Чечне нужен «мир храбрецов»

Комиссар Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблес и уполномоченный по правам человека в РФ Владимир Лукин: общий язык можно найти всегда.
Фото Натальи Преображенской (НГ-фото)

Трагические события 21–22 июня в Ингушетии показали, насколько абстрактный характер приняли «президентские выборы» в Чечне. Уже очевидно, что продолжающаяся почти пять лет – самый долгий конфликт на территории Европы с мая 1945 года! – вторая чеченская война так же далека от «успешного» завершения (если под ним понимать слом сопротивления), как и два-три года назад. На этом фоне обсуждать предвыборные программы подставных кандидатов или прогнозировать, кто сколько получит голосов, – напрасно терять время.

Из кровоточащей, но локальной раны на дальней окраине державы война в Чечне превращается в нарыв, отравляющий кровь всей страны. Миллион солдат уже пропущены через войну – и ожесточившимися и дезориентированными выброшены в мирную жизнь. Безумно раздутый военно-полицейский бюджет разрушает остатки социальных гарантий – несмотря на поток нефтедолларов. Терроризм отравляет общество страхом и ненавистью. Борьба с террором стала обоснованием для цензуры и фактического возвращения казенной идеологии. На этом фоне прогнозы, что для Российской Федерации начался обратный отсчет времени существования, уже не выглядят такими уж фантастическими.

В этих условиях те интеллектуалы, которые пребывают в реальности, а не в созданном пропагандой мифологическом мире, где светозарные рыцари бьются с воплощениями тьмы, обязаны сейчас бить в колокола – и не стесняться предлагать сценарии урегулирования конфликта. В конце концов мирный план – это всегда компромисс между позициями враждующих сторон (их самой умеренной части), но не между реальностью и комфортными мифами массового сознания. Тем более что эксперты могут апеллировать к большому мировому опыту, поскольку все конфликты такого рода – а в Чечне мы имеем в каком-то смысле смесь «антиимперского» восстания против метрополии и этнополитического конфликта – завершались мирными политическими переговорами.

Почти все такие переговоры шли так или иначе не в двустороннем формате, но в формате международном, с подключением авторитетных международных организаций или государств-посредников. Такие случаи, как урегулирование ситуации с Восточным Тимором, стали классическими. Вспомним и Косово, и Македонию, и дейтонские соглашения, прекратившие войны в Боснии и Герцеговине и Хорватии.

Я предвижу возражения, что «косовский» вариант завершился, как известно, трагическим вытеснением сербского меньшинства из районов дисперсного проживания. Да, когда возникла необходимость «пожарного» пресечения беспорядков, международные полицейские силы оказались малоэффективными. Но, во-первых, одной из причин такого развития событий стало самоустранение России от миротворческой миссии в Косово. А во-вторых, этнической ненависти к русским в Чечне не было и нет, поэтому повторение там событий, подобных весенней трагедии в Косово, маловероятно.

Но продолжу перечень мирных переговоров, проходивших при международном посредничестве. Израильско-палестинские переговоры, переговоры по Афганистану, переговоры по Индокитаю (реально они шли между США, СССР и Китаем). Таким образом, в переговорах при участии третьих сторон ничего постыдного, ничего роняющего «державную честь» нет.

Жесткость курса Путина на полный отказ от политического диалога с боевиками приводит только к замене Масхадова в качестве «главного врага» (а следовательно, в будущем – главного партнера на мирных переговорах) – на Басаева. Собственно, к такой замене и сводится весь пыл официальной пропаганды: Масхадов, дескать, никого не контролирует (но стоит за всеми злодеяниями террористов), а все рычаги – в руках Басаева и арабских наемников. Видимо, Путин полагает, что имеет мандат общества на «войну до победного конца». Хотя, согласно социологическим данным, это уже далеко не так.

Социологи Аналитического центра Юрия Левады, проведя опрос россиян в мае, после убийства Кадырова, получили следующие результаты. Как отмечает ведущий сотрудник центра Леонид Седов, половина опрошенных полагают, что за последние полгода в Чечне не произошло видимых изменений, 29% видят улучшения и 13% находят, что положение ухудшилось. 31% верят в то, что в республике налаживается мирная жизнь (в апреле – 35%), 61% считают, что война продолжается (52%). По мнению 52% россиян, в 1999 году войска в Чечню вводить не следовало; противоположной точки зрения придерживаются 33%. За продолжение военных операций выступают 25% опрошенных, за мирные переговоры – 60% (в апреле – 57%).

Опыт аналогичных «колониальных конфликтов» (Индокитай, Алжир, Афганистан, интифада в Палестине) свидетельствует: к середине их обычной продолжительности (7–9 лет) властям метрополии кажется, что победа уже почти достигнута, но затем противник наносит неожиданные удары, и невозможность сугубо карательного варианта разрешения кризиса быстро становится все более очевидной. Поэтому Кремль очень скоро убедится, что не может опираться на общественный консенсус, проводя политику бескомпромиссного отказа от диалога с сепаратистами.

Члены Российского общенационального комитета «За прекращение войны и установление мира в Чеченской Республике», созданного в конце марта 2001 года, постоянно указывали на опасности «палестинизации» чеченского конфликта – перехода радикальных боевиков к терактам в отношении мирных граждан по территории России, и его, если можно так сказать, «хамасизации», т.е. превращения в глазах части боевиков из достаточно рядового этнополитического конфликта в один из фронтов «священной войны» – глобальной конфронтации Запада и радикального исламизма. Обращалось внимание и на неизбежное превращение чеченской войны в конфликт, постепенно охватывающий и сопредельные регионы. Ведь уже сейчас, по данным «Мемориала», «Международной амнистии» и других правозащитных организаций, количество похищенных (т.е. ставших жертвой спецслужб и «эскадронов смерти») в Ингушетии и Дагестане превышает число без вести пропавших в Чечне. Теперь, как показывают события в Ингушетии, и эти субъекты Федерации оказываются на пороге гражданских войн.

Единственный выход, который я в данной ситуации вижу для российской либеральной общественности (хотя бы потому, что либералы так ценят в политике рациональность) и экспертного сообщества, – это использовать весь свой авторитет для давления на Кремль в пользу переговоров.

И почва для договоренности с политическим крылом сепаратистов есть, поскольку, говоря о возможных путях разрешения конфликта, Масхадов в своем недавнем заявлении еще раз подтвердил готовность пойти на переговоры с российскими властями без предварительных условий. Компромисс, который предлагает Масхадов (и предлагал еще Ельцину весной 1999 года), фактически сводится к оформлению ассоциированного членства Чечни в Российской Федерации. По сути, это то, что Путин предложил Лукашенко в 2001 году.

Мне думается, что в первую очередь, после в значительной степени технических переговоров по выработке временного соглашения о прекращении огня, должна быть организована мирная конференция. Россия – мировая держава, и поскольку я надеюсь, что фоном для мирных переговоров не будет общий развал страны, то полагаю, что такая конференция будет проходить не под эгидой Совета Безопасности ООН. Правозащитники уже выдвигали идею трехсекторной структуры переговоров: в качестве двух сторон с правом решающего голоса выступят делегации от федерального Центра и от политического руководства сепаратистов, а третьим – «совещательным» – сектором должны стать представители от международных организаций (ПАСЕ, ОБСЕ, может быть, Евросоюза и Исламской Конференции) и стран-посредников.

Международная мирная конференция отличается от обычных политических переговоров в выгодную сторону тем, что вводит конфликт в международно-правовой контекст, и болезненное восприятие необходимого «смирения» державы, оказавшейся вынужденной вести переговоры с демонизированным ее собственной пропагандой противником, смягчается высоким авторитетом посредников международного уровня. В таких условиях компромисс выглядит не «уступкой врагу», а, если применить дипломатический штамп, «имеющей большое значение выработкой долгожданной формулы политического урегулирования».

Сценарий начала такой конференции мог бы быть следующим. ПАСЕ принимает резолюцию о необходимости прекращения внутреннего вооруженного конфликта в Чечне и создании Контактной группы для подготовки мирной конференции. Затем Контактная группа настоятельно приглашает обе враждующие стороны направить своих представителей для консультаций по подготовке мирной конференции. В итоге конференция плавно перетекает из формата круглого стола в нечто конкретное, вроде Парижской мирной конференции по Вьетнаму или Пешаварских переговоров по Афганистану.

Смерть Кадырова давала возможность «распечатать» политико-правовой тупик в урегулировании чеченского кризиса. Но вместо того, чтобы решиться на политический маневр, Кремль упрямо воспроизводит прошлогоднюю ситуацию. Только вместо Кадырова ставят полностью зависимую от Центра фигуру. Если же иметь в виду начало мирного процесса, то следовало прежде всего назначить выборы не на август, а по крайней мере на позднюю осень. Затем предложить Масхадову и его сторонникам то, что в 1958 году де Голль называл «миром храбрецов»: прекращение сопротивления в обмен на полноценное участие в общественно-политической жизни. Это приблизительно то, что предложило командование антисаддамовской коалиции шиитскому повстанцу Ас-Садру, убедив его прекратить боевые действия – в обмен на право участвовать во главе своих сторонников в выборах иракского «предпарламента».