Дмитрий Ефременко После трехнедельной войны в Ираке мир снова стал другим. Многие в этом новом, прекрасном постсаддамовском мире почувствуют себя неуютно. Но именно сейчас складывается уникальная ситуация, когда очень многое будет зависеть от способности политических лидеров принимать неординарные решения. В этом смысле особый интерес представляет один из первых плодов иракской кампании - сложившаяся как будто стихийно антивоенная коалиция в составе Германии, Франции и России.
В американских и - отчасти - в британских средствах массовой информации о феномене нового "тройственного согласия" пишут с нескрываемым раздражением и иронией. Это понятно. Удивляет то, что и влиятельная часть наших медиа с охотой подхватывает эту скептическую тональность, заявляя об изначальной непрочности антивоенной коалиции, о корыстных интересах каждой из сторон и расходясь лишь в прогнозах того, кто первый из тройки явится с повинной головой в Белый дом.
Попробуем, однако, разобраться в глубинных мотивах сближения лидеров трех стран.
Для того чтобы выступить против американо-британского вторжения в Ирак, у каждого из них были свои причины - как внутриполитические, так и экономические. Однако по-настоящему общим стало осознание мощного перевеса США в послесаддамовском мироустройстве, который позволит Вашингтону в достижении политических целей обходиться без учета интересов как России, так и своих традиционных союзников в континентальной Европе. И дело здесь не в Ираке - дело в Европе.
Прозвучавшее в пылу предвоенных дипломатических баталий заявление о "новой Европе", идущей на смену "Европе старой", которую олицетворяют Париж и Берлин, можно было бы расценить просто как очередную бестактность высокопоставленного вашингтонского чиновника, если бы этим чиновником не был Дональд Рамсфелд. А шеф Пентагона всего лишь грубо указал на свершившийся факт: когорта новобранцев ЕС в момент серьезного глобального кризиса твердо заняла проамериканскую позицию, невзирая на все возможное недовольство старших партнеров на континенте.
Можно с уверенностью предположить, что и впредь правящие круги стран - новобранцев ЕС будут увязывать обеспечение своей национальной безопасности не с вхождением в ЕС и даже не столько с ролью НАТО, сколько с непосредственным партнерством с США. Дело здесь прежде всего в том, что, имея такой тыл, они могут практически на равных вести политический диалог с "грандами" старой Европы - Великобританией, Германией, Италией, Францией. Достаточно удобна такая позиция будет и в тех случаях, когда начнется борьба за распределение субсидий из Брюсселя.
Что же касается Германии и Франции, сотрудничество которых было стержнем процесса европейской интеграции на протяжении полувека, то с принятием в ЕС 10 новых членов, из которых большая часть настроена проамерикански, значение немецко-французского диалога может свестись к обсуждению проблем двусторонних отношений, а все политически значимые вопросы евростроительства придется решать с оглядкой на Вашингтон. Сдать позиции на Среднем Востоке - это одно, у себя на континенте - совсем другое.
Странам ЕС в ближайшие месяцы предстоит пережить еще одно великое событие - принятие европейской Конституции. Это может стать последним триумфом стран, стоявших у истоков евростроительства. Но ожидать экономического чуда в расширившемся ЕС едва ли стоит - скорее само расширение придется оплачивать в первую очередь из карманов французских и немецких налогоплательщиков. В целом же такой Евросоюз заведомо будет не в состоянии вести на равных политический, а возможно, и экономический диалог с американской империей (в администрации Буша-младшего и близких к ней кругах этим термином оперируют уже с нескрываемым удовольствием).
Есть ли выход? Может ли быть найдено политическое решение, открывающее перед Европой, перед Германией и Францией в частности, новые горизонты? Если и может, то прообраз его - в нынешней антивоенной коалиции Германии, России и Франции. Надо сразу сказать, что основой взаимодействия трех стран не может быть антиамериканизм - это была бы трагическая ошибка. Напротив, тактически перед лидерами трех стран стоит задача скорейшего восстановления отношений с США, даже с нынешней правореспубликанской администрацией, упивающейся сегодня своим багдадским триумфом. Но не это главное. Более важным является вновь подтвержденное на встрече Владимира Путина, Жака Ширака и Герхарда Шредера в Санкт-Петербурге стремление трех держав отстоять верховенство международного права и вернуть послевоенное политическое и экономическое восстановление Ирака "на площадку ООН".
Задача спасения роли и авторитета ООН (и, в частности, Совета Безопасности), несомненно, является первоочередной. Здесь необходимо сыграть на опережение, предложив такое направление действительно назревшей реформы ООН, которое привело бы не к ущемлению, а к укреплению роли Совета Безопасности. Увеличение количества его постоянных членов (в частности, включение в этот клуб Германии) является наиболее очевидным, хотя и не простым решением. Тем не менее даже достижение этой цели не может стать долгосрочным фактором трехстороннего взаимодействия.
Основой долгосрочного политического партнерства трех стран может стать лишь завершение проекта строительства Большой Европы, то есть вступление России в ЕС, или, иначе говоря, его расширение до берегов Тихого океана. Только такой Евросоюз может быть игроком, способным претендовать на равноправное партнерство с США. Только взаимно усиливая экономический и политический потенциал друг друга, Россия, Германия и Франция в состоянии ограничить негативные для них последствия изменения международного порядка.
Как известно, в начале было слово. Возможно, в нашем случае решиться на такой шаг, как провозглашение членства в Европейском союзе в качестве стратегической цели российской политики, - это самое трудное. Последующие дискуссии, бесконечная череда консультаций и переговоров, принятие тысяч новых законодательных актов и т.д. - вся эта титаническая работа кажется не столь тяжелой в сравнении с одним-единственным "да" интеграции России в Европу. Но уже одно это слово при условии принципиальной поддержки со стороны Германии и Франции сформировало бы новую политическую реальность и отчасти сбалансировало бы изменения международного порядка, вызванные войной в Ираке.
Фактически Россия может очень много выиграть не только от самого вступления, но и от подготовительного процесса, от последовательного прохождения различных его стадий, включая ассоциированное членство. А процесс может быть достаточно длительным. Очевидно, что он далеко выйдет за пределы первого десятилетия XXI века.
Надо сказать, что у нас за пределами академических кругов не было серьезного обсуждения европейской перспективы для России. От этой идеи принято как-то вяло отмахиваться: нас, дескать, там никто не ждет, да мы и сами не очень хотим. Вообще говоря, венгров, словаков и киприотов в ЕС тоже никто особо не ждал, но у них, у их лидеров была воля - и вот они уже перешагивают порог объединенной Европы. А у нас? Или нам кажется неприличным встать в очередь вслед за Болгарией, Румынией, Хорватией и Турцией? Проблема, конечно, не в приличиях и национальной гордости. Если когда-нибудь дойдет дело до нашего вступления в ЕС, то это потребует не только от нас, но и от самого Евросоюза серьезной и тщательной подготовки.
Надо понимать, для России путь в Европу - это не прогулка по тротуару Невского проспекта в приятной компании германского канцлера и французского президента. Интеграция в Европейский союз означает для России в первую очередь радикальное реформирование институтов власти и управления, всей судебно-правовой системы, обеспечение реального разделения властей и гарантий прав человека. Это те реформы, на которые российская власть может пойти либо в силу мощного давления гражданского общества (что пока почти отсутствует), либо в целях выполнения международных обязательств.
Надо понимать также, что курс на максимальное сближение и интеграцию в Европейский союз означает для России вполне определенный пересмотр ее политики на постсоветском пространстве или по крайней мере ее политики в отношении европейских стран СНГ. Очевидно, что эта политика должна как минимум не препятствовать задачам интеграции России в ЕС. По сути дела, движение России в ЕС создаст мощную инерционную силу, которая увлечет за собой Украину, Молдавию и Белоруссию (последнюю, к сожалению, с весьма вероятными драматическими потрясениями). Возможно, что и некоторые другие страны СНГ захотят воспользоваться ситуацией и заявят о своем стремлении в Большую Европу.
Наконец, необходимо отдавать себе отчет в том, что реализация европейского проекта для России рано или поздно поставит вопрос о выборе другого вектора политики в отношении Чечни, скорее всего радикально отличающегося от той схемы урегулирования, которая была избрана с проведением референдума 23 марта. Мы можем и дальше изображать таких деятелей ПАСЕ, как лорд Джадд или Биндиг, в качестве лицемеров и экзальтированных русофобов, но факт остается фактом: проблема Чечни не просто портит имидж России - она тяжеленным камнем тянет нас в прошлое, в Азиопу.
География, несомненно, имеет большое значение. Азиатская часть России по площади более чем в два раза превосходит территорию расширенного Евросоюза. Но помимо географии есть еще политика, экономика, культура. И если заведомо не ставить под сомнение европейскую сущность русской культуры, то придется согласиться с тем, что россиянин из Владивостока - ничуть не меньший европеец, чем россиянин из Калининграда.
Что до географии, то есть еще одна страна, большая часть которой находится в Азии, а меньшая - в Европе. Эта страна - Турция, и ее правительства - даже последнее, сформированное сторонниками исламского возрождения, - активно ведут переговоры о присоединении к Европейскому союзу. В сущности, турецкие претензии на присоединение к ЕС - это очень серьезный вызов европейской идентичности. О связанном с возможным присоединением Турции к ЕС риске прямо говорит, в частности, председатель европейского конституционного Конвента Валери Жискар д'Эстен, хотя представители Брюсселя и большинства правительств стран Евросоюза спешат заявить, что это всего лишь частное мнение патриарха европейской политики. Нетрудно догадаться, что если начнется предметное обсуждение на политическом уровне возможности вступления России в Евросоюз - пусть даже через 10-15 лет, то мы услышим целый хор подобных голосов. Особенно громкими будут заявления ряда деятелей тех стран, которые пока еще сами только готовятся к членству в ЕС.
В случае России Европа, конечно, тоже рискует. Однако степень реального риска существенно меньше тех возможностей, которые открываются для объединенной Европы с ее более чем трехкратным пространственным расширением. Достаточно сказать, что (помимо изменения глобального соотношения сил и увеличения емкости внутреннего рынка) ЕС непосредственно выходит к другому гигантскому рынку в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Наконец, фактор, которым у нас на политическом уровне откровенно пренебрегают, но который имеет первостепенное значение для европейцев, - экология. Между тем именно Россия располагает крупнейшим на планете массивом нетронутых экосистем (порядка 8 млн. кв. км), имеющим огромное значение для стабилизации глобальной окружающей среды. Соединение этого потенциала с лидирующей ролью ЕС в экологической модернизации, борьбе с глобальным потеплением и т.д. способно стать не только одним из моторов завершения строительства Единой Европы, но и серьезнейшим фактором прогресса в решении планетарных экологических проблем.
Можно сказать, что в сегодняшних российских условиях, накануне парламентских и президентских выборов, для обсуждения европейского проекта не самое удачное время. Но, во-первых, было ли вообще в новейшей российской истории удачное время для такого рода дискуссий? Во-вторых, если сами выборы не считать заведомо пустой формальностью, то почему, собственно, проблемы внешней политики и безопасности должны быть на периферии предстоящих электоральных баталий? А если нет, то в этих дискуссиях должно быть что-то более конструктивное, чем угрюмый антиамериканизм или подобострастные призывы идти в фарватере единственного лидера свободного мира.
