Людмила Семина -Валентин Григорьевич, работаете ли вы сейчас над новыми книгами? О чем вы сегодня думаете, как живете?
- То, что думается сейчас, не всегда ведь и выговаривается. Потому что думы бывают мрачные совсем, а жизнь нелегкая, невеселая. Тут, для того чтобы понять, что происходит, приходится не просто каким-то поверхностным взглядом окидывать эту жизнь, но и более глубоко, когда это получается, разумеется. И поэтому иной раз кажется, что дело плохо, а иной раз, что не так уж плохо. Наверное, это зависит от настроения и от того, как принимает твои книги читатель. А что касается новых моих вещей, я пишу немного. И всегда я писал не торопясь, а сейчас тем более. Сказывается и возраст, очевидно.
- Да уж возраст-то у вас небольшой┘
- Да, 65 лет - это, конечно, почти юношеский возраст для российского мужчины, средняя продолжительность жизни которого 58 лет сейчас. Так что я пережил уже намного этого среднестатистического российского мужика. Но надеюсь, что удастся еще и поработать, и что-то сделать, кроме литературы, очевидно. Жаловаться не стоит.
- А что вам хотелось бы сделать, кроме литературы? О чем вы сегодня мечтаете?
- По лесу походить, например. Огород. Заниматься огородом - самое любимое мое дело. И в одиночестве уходить в лес, не обязательно собирать грибы, не обязательно собирать ягоды, а просто вот так уйти - смотреть, наблюдать, думать. И ощущать эту жизнь, ощущать небо, ощущать землю, ощущать красоту вокруг. И не однажды так бывало, что я просто уезжал, уходил на несколько дней в тайгу. А после этого уже почти полное выздоровление происходит. Я не знаю: медицинское - не медицинское, но по крайней мере духовное восстановление. И чувствуешь себя лучше, и силы прибавляются, да и взгляд меняется. Смотришь уже как-то по-другому, приходит то необходимое очищение, которое действительно нужно каждому человеку. Нужно просто найти способ этого очищения. Но самый главный способ - это, разумеется, храм. И кроме этого люди, близкие по духу, - я прежде всего имею в виду товарищество, общинность. А сейчас люди, мне кажется, в основном этим и выживают - товариществом. Россия выживает.
- Валентин Григорьевич, вы - сибиряк, и вы большие надежды возлагаете на Сибирь. Ведь не ради красного словца было сказано, что российское могущество Сибирью прирастать будет┘
- Да, прирастать будет. (Усмехается.) И прирастает. Еще как прирастает! В восьмидесятых годах в Сибири, если брать с Дальним Востоком, было около тридцати миллионов населения, а ведь это по территории большая часть даже Советского Союза была. Вот считайте, население все-таки было очень и очень небольшое. Сейчас Сибирь остается, слава богу, пока еще в своих границах, Россия уже в других границах, и если сравнивать долю Сибири, она, конечно, приросла территорией по отношению к России, а по населению она больше чем на десять миллионов уменьшилась. Понимаете, сколько народу за это время сбежало из Сибири. Сбежало, потому что Сибирь бросили, особенно севера, как мы говорим, - северные территории. Стройки даже не закончены были, тот же БАМ, Байкало-Амурская магистраль. Это сейчас начинают там потихоньку все-таки восстанавливать. Даже считалось, я сам слышал неоднократно, что эта стройка была никому не нужной, что мы потеряли огромные деньги на этой стройке. Но как же можно так - без дороги, что может быть без нее? Транссиб тоже в свое время казался ненужным, и были такие люди, которые говорили, что мы вбухиваем огромные деньги, а дорога эта никому не нужна. А как представить сейчас страну без Транссиба, как бы существовала Сибирь? То же самое и БАМ, эта северная дорога. Я недавно побывал, в конце декабря, на открытии Северо-Муйского тоннеля. 25 лет строился тоннель. Но ведь все-таки достроили. И какие удивительные люди, и настроение - это ведь единственное окончание стройки, которое произошло за последние десять лет. Мы же больше разрушали, в основном разрушали. И вдруг мы закончили тоннель, который достался действительно очень дорого.
- Больше 15 километров длиной, в Северо-Муйском хребте сплошь разломы, термальные воды. Не верилось, что одолеют. Я там, внутри тоннеля, не раз за годы строительства бывала┘
- Да, ну вот видите, вы же лучше знаете┘
- И было обидно, что в эти десять лет такую чушь несли о БАМе┘
- Поэтому сейчас приходится говорить горькие вещи по отношению к государству, которое не ценит Сибирь. Потому что изымаются природные богатства из кладовых Сибири, а разведка в государственном масштабе новых месторождений полезных ископаемых не идет. Все эти великие стройки, которые считались коммунистическими, да как угодно они считались, но это действительно были великие стройки, в которых участвовала вся страна. Они перешли к олигархам, олигархи распоряжаются ими единолично, делают что хотят. А Сибирь остается как бы неоприходованной. И, наверное, не все даже знают о том, что несколько лет назад было предложение одного американского экономиста, который захотел купить Сибирь. Купить Сибирь от Енисея до Тихого океана и устроить там семь американских штатов. Назначалась даже цена: 5-6 триллионов долларов - разумеется, с рассрочкой. Не все об этом знают, потому что это предложение не прозвучало широко, но оно прозвучало дважды. Но поскольку оно шло не от правительства Америки, а только как бы от частного лица, на него не обратили внимания. Тем не менее никто ведь не огорчился в конце концов: ну а почему бы и нет? Если сохранится такое же отношение к сибирской огромной территории, что тогда сибиряку остается? Это, конечно, было бы худшее, не просто худшее, это было бы такое, что и представить нельзя. Но многое ведь, что мы называем чушью собачьей, у нас сейчас делается. И, может быть, эта чушь собачья тоже в конце концов осуществится.
- Я думаю, что сейчас небольшой поворот к иному наметился┘
- Ну возможно, возможно.
- Осторожный, непоследовательный┘
- Ну, видите ли, я вам сейчас скажу, что сейчас Россию просто пытаются встроить в глобалистский мировой порядок. Значит, и Сибирь тоже. А с какого бока - тоже Сибири все равно. Или с западного бока, или с восточного бока будут ее туда встраивать. Наша забота - чтобы остаться Сибири все-таки в составе России, а России остаться в составе России, того единого государства, неделимого ни на коммунистическое, ни на монархическое, ни на какое другое. Государства-то, может, и разнятся, а Отчизна у нас ведь общая. Тогда, наверное, и сибиряк взглянет в ту восточную сторону, откуда ближе до Америки, скажет: нет, дорогие, у нас своя земля, своя Родина, свои порядки, свои нравы, свои законы, у нас много чего своего. А если с этой стороны - от Москвы - все свое будет подвергаться пренебрежению и поруганию, то тогда все может случиться. Это всегда и подогреть можно.
- Существуют ведь чисто российские душевность, щедрость, самопожертвование: "Сам погибай, а товарища выручай". И в книгах ваших такие характеры - какая-нибудь простая деревенская бабка, а мудрости и доброты неиссякаемой┘
- Это есть у Николая Яковлевича Данилевского, замечательного автора позапрошлого века, у него сказано, что вот француз - он может отказаться от своих ценностей и остаться французом. Точно так же англичанин. Точно так же немец. То есть он сохранится как величина средняя, впитавшая исторические, духовные ценности. Русский не может сохраниться в какой-то средней величине. Или ему нужно быть русским в той духовной нравственной одежде, которая для него скроена давным-давно, скроена и небом, и землей, или он просто тогда уже выпрягается полностью из своего русского естества. Вот ведь в чем штука-то. И действительно, если нас ориентировать на европейский или американский образ жизни, мы не станем ни европейцами, ни американцами, но мы перестанем быть русскими. Что сейчас и происходит. Есть в Петербурге такой поэт Николай Рачков, хороший поэт, у него замечательные, мне кажется, слова: "Вы Русь не обезрусьте на новом рубеже". Это сейчас, может быть, проблема номер один. Чтобы Россия все-таки осталась Россией с теми ценностями, в которых она поднялась, в которых она существует уже тысячу лет. Без этого все остальное - просто ничего не получится.
- Но мы попробовали жить иначе, попробовали научиться деньги зарабатывать, жить для себя, развлекаться, и что-то не очень получается. У кого-то это получилось, но они - как черные вороны в белой стае┘ (Хотя в вашем рассказе "Что передать вороне" - это очаровательная особь.)
- Ну, получилось, да. Красивая жизнь, роскошная жизнь. Огораживаются, заборы огромные строят. Но ведь сейчас все больше появляется информации о том, что там, за этими высокими заборами, жизнь совсем не счастливая. И дети уже идут отрядами за наркотиками, и жены не очень счастливы в этом богатстве. И сами вот эти функционеры, которые, что называется, выбились в люди, не спокойны. Ну как можно видеть в этом смысл жизни, красоту жизни? Напихали дорогих вещей в свои роскошные дома, а - пустота, смысла-то жизни нет. Если люди еще не творят благо, не знаю, стоит ли отбирать богатство, да и не получится, наверное, сейчас отбирать богатство, но заставить богатых делиться своим богатством - нужно. Это всегда на Руси было - необходимость была замаливать свои грехи. Строить храмы, строить приюты, больницы. И когда наши богатые люди будут делать это, тогда мы, может быть, и смиримся с их богатством. Когда они станут настоящими патриотами и гражданами России, а не теми, кто пытается подобно ракете или стреле вылететь из этого, как они считают, двора, той Родины, которая им неприятна. Пусть уезжают, немного мы и потеряем. Сейчас вот принимаются решения о том, чтобы своих граждан, бывших граждан Советского Союза, принимать в России, будет легче это делать. Наконец-то мы объявили, что они нам нужны: заменят уехавших, незаменимых не бывает, особенно в этом деле, как стать богатым.
- Одно время много говорили о вашем любимом Байкале, лет двадцать - защищали, воевали, спорили... Сейчас, может быть, легче стало?
- Да, легче. Потому что уже десять лет вся промышленность, которая чадила и сливала, она же в основном стоит. В Приангарье большая часть промышленности стоит. А Ангара - это как аэродинамическая труба. Даже из Братска, за шестьсот километров, эти воздушные выбросы несло в Байкал, дальше уже некуда было нести. Но с другой стороны, когда перестало все работать, люди, которые живут вокруг Байкала, они бросились в Байкал. Я не имею в виду, что они бросились топиться или что-то еще. Они принялись вылавливать то, что существует в Байкале. И тут уже никакие законы, никакие предупреждения не действуют. Жить-то надо. А чем иначе жить? То, что Байкал сохранил за те годы, когда постановлениями правительства были приняты охранные меры и по омулю, и по другой рыбе, по лесам вокруг Байкала, - теперь с этим никто не считается. Выловы превышают все пределы. Если так будет продолжаться еще несколько лет, тогда опять, как это было в шестидесятые годы, придется принимать закон о запрете вылова рыбы в Байкале. Омуля по крайней мере. И второе: много чего было закрыто, продано, а Байкальский целлюлозный комбинат благополучно работает, даже увеличивает свои мощности. Находит защитников и в правительстве.
- Валентин Григорьевич, что могут сделать в наше время писатели? Им тоже было трудно выживать в эти годы, писать, печататься. Но - жизнь налаживается?
- Это выживание продолжается. Мы уже научились работать в новых условиях. Мы знаем, что читатель у нас невелик по сравнению с тем читателем, который был в прежней России, особенно в 70-е, в 80-е годы. Это были миллионные тиражи журналов. Многосоттысячные тиражи книг, 300-400 тысяч. И все это расходилось. Сейчас самый большой подписной тираж из толстых журналов - у "Нашего современника", что-то 12 с небольшим тысяч. Я имею в виду все-таки не тот фонд Сороса, который выписывал журналы для библиотек. Сейчас, по-моему, Министерство культуры и Министерство печати помогают либеральным журналам выживать, и подписка эта продолжается. А книги - ну, конечно, пять тысяч тираж - и мы уже рады. Вот насколько все упало. Но радует уже то, что тот небольшой процент читателей оказался прочным, он остается. И это как бы самые крепкие, самые любящие литературу и не отказывающиеся ни от чего, чем жила всегда литература, в том числе ни от нравственных, ни от духовных понятий. Так что отступать, что называется, некуда. Литература приходит в себя. Она сейчас из больших центров, из Москвы, Петербурга перемещается в провинцию. Тиражи небольшие в провинции, но журналы этими небольшими тиражами живут, и местные писатели прекрасно знают, что в Москве сейчас не издаться, в журналы московские попасть тоже трудно, и они как-то оставили даже такие притязания, по большей части печатаются у себя. Это совсем неплохо. Потому что писатели работают, а поначалу они просто бросили писать, уходили куда-то работать сторожами, истопниками и так далее┘
- Это было еще в советские времена. Те, кого не печатали, так тоже тогда начинали┘
- Ну это начало, а тут как раз известные писатели, которые уже показали себя в литературе. Пришлось, потому что не было ни книг, ни публикаций. Сейчас уже писатели прежние возвращаются, и молодые писатели приходят. То есть тот предел, который был допустим, очевидно, для выживания, этот предел пройден. Но беда в другом еще: после того, что произошло за последние 10-15 лет, и в том числе с русским языком, мало кто из молодых писателей остается с хорошим русским языком. Даже в провинции. Это беда, которая заставляет думать о будущем литературы. Литература сохранится, но в каком качестве она сохранится? Я плохо представляю русскую литературу без настоящего, коренного, глубокого русского языка.
- Я не очень хорошо знаю, что сейчас изучают в школах, но с удивлением обнаружила, что даже развитые школьники не могут продолжить фразу Маяковского "Я волком бы выгрыз бюрократизм"┘ Маяковскому тоже в это десятилетие досталось от ниспровергателей. Как вы полагаете, ваш Союз писателей может как-то вмешаться в этот процесс? Ведь к хорошим книгам надо приобщать с детства.
- Нет, к сожалению, не может! Это тяжелый разговор - реформа образования, реформа русского языка, которая готовится. А что такое реформа русского языка, это опять из разряда чуши собачьей, когда предлагается кириллицу заменить латиницей. Ну что такое заменить нашу кириллицу на латиницу? Просто извратить всю нашу тысячелетнюю культуру, более чем тысячелетнюю. Все переставить с ног на голову. Язык - это самое главное для человека нашей культуры. Если мы перейдем на латиницу, тогда уже извращено все будет. Вся суть не только языка, культуры, но и внутренняя суть человека. Попробуйте перевести письмо Ваньки Жукова на деревню дедушке на латиницу! Или письма наших отцов и дедов с Великой Отечественной войны.
- И как мы будем читать проповеди неистового протопопа Аввакума...
- Да-да-да! Всю святоотеческую литературу, древнерусскую литературу, все эти плачи, сказания, это же невозможно, надо в таком случае отказываться от них. Но я все-таки думаю, что мы обойдемся без этой реформы - по крайней мере без перевода кириллицы на латиницу. Вот министр образования Владимир Филиппов время от времени говорит, что никакой реформы не будет, а тем не менее возня продолжается, в том числе и в министерстве. Точно так же, как реформа образования, которая иногда называется реформой, а поскольку слово "реформа" у нас оказалось с несколько подмоченной репутацией, то сейчас находят другие слова, а суть остается прежней - реформа образования. Что тут действительно странно - так это наше пресмыкательство перед Западом, особенно перед Америкой. Даже Америка отказывается сейчас от того образования, которое у нее было, сочтя его недостаточным для богатой и великой страны. Анекдоты же ходят об американском образовании, ребята к концу школы не могут как следует писать, тем более сейчас они уткнулись в компьютеры. Поэтому там проводят реформы и делают образование как бы более отвечающим нуждам не столько современности, сколько национальным нуждам. А мы почему-то пытаемся перевести свое образование на американский манер. Вот единый экзамен - выпускной и вступительный, зачем это нужно? Потом эти тесты - эти тыки, эти американские тыки, которые воспитывают идиотов полных. И мы переводим лучшее в мире образование, которое считалось до последнего времени лучшим, да, оно нуждается в финансировании, а мы стараемся перевести его на эти тыки.
А что касается вмешательства Союза писателей в те же хрестоматии, в школьную программу┘
- Нет, просто писателей - личностей┘
- Ничего не получается. Несколько раз были попытки встреч с министерскими работниками, но они стараются обходиться без этого.
- Валентин Распутин есть в хрестоматиях, слава богу┘
- Есть и "Уроки французского" в младших классах, есть и "Прощание с Матерой", я не знаю, насколько это обязательно┘
- А в гуманитарных вузах есть и "Последний срок"┘
- Не обязательно быть обязательным, что ли. В последнее время для меня это было неожиданностью просто, сейчас ведь читатели пишут мало, по сравнению с прежней почтой тут никакого сравнения быть не может, но пошли письма от ребят. Пошли письма от школьников. Если им нравится, они люди чувствительные, они люди откровенные, они просто отправляют письма или на Иркутск, или в адрес журнала, и благодарят, или пишут, что им не понравилось. Учителя стали больше писать. Сочинения пишутся. Мне вот приятно, что в средних классах, есть у меня такой рассказ "Женский разговор", учителя дают ребятам его читать, и ребята удивляются, что есть, оказывается, и такое отношение к любви┘
- Как складываются ваши отношения с каналом "Культура"?
- Не знаю. У меня нет почти никаких отношений с телевидением, не знаю, что этот канал пытается сделать. Но когда министр культуры, который ведет свою передачу "Культурная революция", так вот, когда он ведет передачу о русском языке, то он выступает за то, что если мат существует, то пусть он существует везде. Это делается хитро: как бы разные мнения, плюрализм у нас. Приглашается человек с одной стороны, с другой стороны. Одни за то, чтобы мат был на равных началах в художественной литературе и в русском языке, другие против. Но это всегда с тайным таким, мне кажется, смыслом, что пусть будет. Ничего страшного в этом нет. Раза два я посмотрел такие передачи, и... знаете, это не канал культуры.
- Как вы относитесь к версии, что в 37-м году, во время разгула сталинского террора, родилось наибольшее количество талантливых людей. И это было как бы компенсацией природы за невинно убиенных. Нет ли в этом мистики?
- Ну даже если есть, пусть она будет, мистика в конце концов. По-моему, это Андрея Битова высказывание. Господь Бог, или сама жизнь предложила литературе это искупление. Но дело не только в этом. Когда мы входили в зрелый возраст, началась оттепель 60-х годов. Вот тогда Россия бросилась читать, и не только мировую литературу приняли, но и своих классиков. Тут и Достоевского начали печатать, и Есенина издавать. Чуть позже Бунин пришел. И все это мы читали запоем. Литература, хлынувшая в Россию, способствовала взращиванию личности писателя.
- Валентин Григорьевич, вы человек довольно замкнутый, не любите впускать посторонних в свою жизнь. Кое-что о вас можно узнать из ваших книг, как, например, в "Уроках французского" о вашем детстве в голодной послевоенной деревне. Как вы живете сегодня?
- Что касается жизни, географического существования, то я не могу назвать себя замкнутым, потому что я остаюсь жителем Сибири и большую часть года я провожу в Сибири, а зимой живу в Москве. Здесь дочь, она окончила Московскую консерваторию, теория музыки, и она играет на органе. Выступает с концертами, по большей части ее приглашают в провинциальные города, но это и хорошо. Потому что в Москве тут органистов немало. И у нас в Иркутске есть орган. Приглашают сейчас ее и в Калининград, и в Нижний Новгород поездка может состояться. Так что зиму я провожу с дочерью, вместе с женой мы сюда приезжаем, а потом возвращаюсь к сыну, к внучке. Сын Сергей у меня работает в Иркутске, преподает английский язык, так получилось, что он окончил иняз и стал преподавать. Завел свое дело - обучение английскому языку. Это у него получается, он преподаватель хороший. Ну а там Байкал, там Иркутск, это все для меня родное. И я сейчас уже с нетерпением жду окончания, что ли, своего зимнего московского сезона, чтобы перебраться туда. Там я оживаю, чувствую себя гораздо лучше.
- А жена? Я сейчас услышала вашу фразу: жена уже прочла эту книгу┘
- Жена читает, я-то читаю меньше сейчас. Потому что у меня уже и глаза сдали, не одна операция была на глазах. И врачи просто регулируют мое чтение, и регулируют довольно строго. А у жены - хорошие глаза, она читает много, и мне говорит, что нужно читать, как бы первый отбор. Она была преподавателем математики в вузах, а сейчас на пенсии, как и я.
- Пенсию получаете?
- Да.
- Президент обещает выдающимся людям сделать персональную пенсию, большую.
- Да, подпишет президент, значит, что-то будет.
- Валентин Григорьевич, вас замечали и в консерватории. Какую музыку любите?
- Вы знаете, я не специалист по музыке. Но я нутром чувствую хорошую музыку. Я не всегда могу сказать, чья это музыка. Даже великих знаю не всех. Но очень люблю музыку Свиридова - мы дружили с ним, и Гаврилина. Когда хорошая музыка - встрепенешься сразу: чудо, Господи. Глубокий вздох, все посадил в себе на свои места, все приоткрыл, все форточки, все двери, все окна, и тут уже великое наслаждение получаешь. Хочется жить, писать. И про свои 65 лет как-то забываешь.
