Мирные переговоры с Ччней: возможные сценарии

МОЖНО сказать, что появляется робкая надежда на начало реального мирного процесса в Чечне. Причем процесса прямого - между Кремлем и Масхадовым. К счастью, нелепые идеи о "внутричеченских" переговорах ("косвенный" мирный процесс, который старательно организовывал Дмитрий Рогозин) или каком-то "фрагментарном" варианте (пусть каждый командир или лидер боевиков сам договорится о сдаче оружия) оказались однодневками и не смогли помешать началу переговоров представителей Путина и Масхадова.

Стоит напомнить, что призыв к ним был одним из главных тезисов российского движения против войны в Чечне. Этих переговоров не зря пришлось ждать два года. Ведь тема официальных мирных переговоров между российским руководством и лидерами чеченского сопротивления (прежде всего - с президентом Масхадовым) сложна и очень болезненна. Именно официальных, поскольку неофициальные контакты происходят уже давно и, судя по информационным утечкам и намекам, с весны этого года явно активизировались. В распоряжении Кремля достаточно специалистов по исламскому миру, способных объяснить, что "борцы за свободу Ичкерии" (как представители восточносредиземноморской цивилизации) будут соблюдать только торжественно подписанное соглашение. Для квазиправового сознания, цепляющегося за любое крючкотворство, крайне существенно, что Государственная Дума не успела ратифицировать мирный договор, подписанный в мае 1997 г. между Ельциным и Масхадовым. Это как бы снимает с Кремля вину за отказ провести во время кризиса 1999 г. с Масхадовым переговоры об урегулировании. Тогда - без лишних слов - перешли к нанесению ударов по Чечне. Необходимо напомнить, что вторжение в Дагестан совершила финансируемая околокремлевскими кругами радикальная антимасхадовская оппозиция. После провала атаки на Масхадова отряды Басаева и Хаттаба отошли на территорию Дагестана. Возможно, Кремль устраивал любой вариант: победи радикалы быстро - смещение легитимного Масхадова избавляло Россию от статусного партнера на переговорах; в случае начала затяжной гражданской войны в Чечне (ливанско-афганский сценарий) можно было вмешаться в качестве избавителя от смуты; военная авантюра проигрывающей оппозиции давала "казус белли". Как оказалось, реализовался именно последний сценарий. Быть может, если бы на перевале радикалов ждал "предусмотрительно отозванный" в июле батальон десантников, а не немногочисленная застава, планы "ваххабитского джихада" остались бы на бумаге.

О возможных формах переговоров. Для чеченцев игнорирование Ельциным подписанного им в Кремле мира ставит вопрос о самых серьезных гарантиях соблюдения любых новых договоров. Лидеры чеченского сопротивления понимают, что только официальные, публичные переговоры с ними будут означать решимость Путина (или его преемника) признать их - в глазах России и мира - в качестве политического фактора, а значит, и то, что конфликт может быть урегулирован лишь политическим путем. Тайные переговоры могут составлять 99% дипломатической работы и готовить почву для официальных. Но официальное начало переговоров обязательно. Официальные переговоры можно обусловить прекращением огня. Негласные же ведутся без перемирия - это создает соблазн военного давления на партнера.

После публичного начала мирного процесса и переговоров с Масхадовым чеченское сопротивление сразу же получит достаточно респектабельный политический статус, а российское руководство, в свою очередь, окажется под бешеным давлением "ястребов", выдвигающих обвинение в "капитулянтстве". Поэтому Кремль скорее всего будет готов пойти на огласку только на финальной стадии. Так поступили Ельцин в конце мая 1996 г. и Лебедь (действовавший с мандатом Ельцина) в августе того же года в Хасавюрте. Команда Вольского, которая представляла Россию на первых мирных переговорах в июле 1995 г., пришла к соглашению о перемирии за две недели. Кремль, видимо, полагает, что сам факт официальных переговоров с чеченцами является для них огромной ценностью, за которую надо заплатить большую политическую цену. В идеальном случае это предполагает, что Масхадов в ходе блицпереговоров (разумеется, вне сакральной территории Кремля и с некоей несакральной фигурой - тем же Казанцевым, Ивановым, в худшем случае с Касьяновым) согласится признать высший суверенитет России. Это станет для Путина огромным личным триумфом (так как будет означать, что ему удалось сделать то, что не сумел Ельцин). Понятно, что чеченская дипломатия не будет готова ему подарить такой триумф.

Учтем, что все варианты сравнительно быстрой выработки формулы мирной договоренности, когда самое трудное откладывается на годы, а переговорщики согласовывают преимущественно округлые фразы преамбулы и очень условные графики разъединения сил и разоружения, уже были исчерпаны в 1995-1996 гг. Новые переговоры неизбежно затронут весь комплекс урегулирования и самые болезненные темы, они могут тянуться многие месяцы и даже годы. Иное возможно лишь при признании одной из сторон своего полного поражения, когда мир становится вежливой формой капитуляции.

Какой результат переговоров нужен России? С практической точки зрения: а) предотвратить превращение Чечни в очаг исламского радикализма, терроризма и гангстеризма; б) интегрировать территорию Чечни в общее оборонное и транспортно-коммуникационное пространство России: там не должно быть ни турецких, ни "моджахедских" баз, напротив, желательны российские системы ПВО, пограничники и таможенники, должен быть обеспечен доступ к Грузии и в Прикаспий; в) получить надежные гарантии правовой и социально-экономической стабильности Чечни, которая не должна быть убежищем бандитов, рассадником нищеты и эпидемий. Например, так: 15-20-летняя аренда экстерриториальной базы российских ВВС и ПВО в Ханкале (пока не рассосется кризис вокруг дележа каспийского нефтяного "эльдорадо"), веское участие России в международной комиссии по экономическому восстановлению Чечни (возможность попользоваться грядущими аравийскими миллиардами), совместная нефтепромышленная концессия, запрет на создание в Чечне структур радикального исламизма, объединенная таможня, рублевая зона, светский и нейтральный характер государственности и прочие разумные вещи.

С политической точки зрения России необходимо совсем другое: подтверждение принципа "абсолютной нерушимости границ РСФСР 1991 г." (и, в его обоснование, отрицание "устаревшего" права народов на самоопределение). И "победоносный" выход из войны, так как политический класс России не решается констатировать третье за 12 лет военное поражение от мусульман, которые воспринимаются как некая "низшая раса".

Исключим маловероятный триумф федералов (истощенный войной и карательной политикой, чеченский народ умоляет о пощаде), при котором все вышеназванные практические и политические задачи решаются сразу. В любом ином случае "практические" результаты полностью противоречат "политическим". Для "практики" (то есть для обеспечения подлинных национальных интересов России) необходимо как можно скорее, пока еще не все население Чечни с нетерпением ждет "освободителей с гор" и не все движение сопротивления перешло со светски-националистических позиций на позиции радикального исламского интегризма, прекратить войну и ценой внешних политических уступок - вплоть до признания суверенности - обеспечить хоть какое-то, но реальное российское влияние в Чечне. Перейти от "старого доброго" колониализма 50-х гг. к неоколониализму 60-х. Приоритет "политики" вынуждает Кремль к продолжению карательных операций в надежде сломить волю к сопротивлению. История второй половины XX века свидетельствует о неэффективности такой политики, но новый российский политический класс рассчитывает и здесь найти "особый путь".

При любом торге националистов (сепаратистов) с метрополией делят одно из трех: территорию, статус и влияние. Обычно метрополия (имперская держава) в конечном счете вообще ничего не получает, но иногда в качестве промежуточного этапа ей удается себе что-нибудь выторговать. Первый вариант самый простой: по территории Чечни проводится демаркационная линия. Все соглашаются, что "север" (то есть упомянутая в ельцинской конституции Чеченская Республика) - неотъемлемая часть РФ, а "юг" (отрезанный ломоть) - вольная Ичкерия. В весеннем плане Немцова - предмете гордости российских правых - "юг" не признают, объявляют "мятежной провинцией", обносят колючкой и, при необходимости, долбят авиацией и артиллерией. Но в принципе Кремль может и признать суверенитет "ичкерийского гетто" (как предлагают чеченские ультрапочвенники, не знающие, как избавиться от вестернизированных жителей равнин). Соблазнительные планы расчленения Чечни будет сдерживать то, что сейчас кремлевские аналитики уже явно избавились от иллюзий 1994 г., когда в Москве полагали степень отчуждения между чеченскими кланами (тейпами) превосходящей общенациональную идентичность и надеялись Чечню "ливанизировать" - разбить на враждебные анклавы, а затем "переварить" по частям. При любом исходе второй войны - триумфе или национальной катастрофе - чеченцы выйдут из нее еще более консолидированной нацией. В эту формулу чеченского единства может не вписаться только столичная диаспора, но не она будет определять судьбу нации.

При разумном подходе к разделу сфер влияния в Чечне Кремль примет в расчет, что русского населения там почти не осталось, а федералов не любят на равнине почти так же, как и в горах. Россия сможет эффективно контролировать лишь узкую степную полосу на севере Чечни. В ином случае предстоит затяжная борьба чеченцев за национальное воссоединение. Город Грозный - это один из основных центров партизанской активности, и мало надежд, что его удастся включить в "замиренную" часть Чечни. А без Грозного Чеченская Республика - это не Чечня, даже если перенести столицу в Гудермес. Возможно, партизаны из числа радикалов-исламистов и будут готовы "подарить" России "вестернизированную" равнину с крупными городами. Но в Чечне очень силен и светский национализм. Узкое приграничье, которым сопротивление, возможно, решится пожертвовать во имя признания независимости, вряд ли удастся представить как полноценную республику. Возможно, в качестве Чеченской автономной области ее включат в Ставропольский край. Но наверняка ее не присоединят к Ингушетии (формально восстановив Чечено-Ингушскую Республику), чтобы не усиливать Аушева.

Следующий вариант - компромисс по статусу Чечни. Здесь таятся огромные проблемы. Кремль превратил территориальную целостность в фетиш и будет готов оставить за Чечней массу прав и привилегий - лишь бы лидер сопротивления признал верховный суверенитет Москвы. Такой вариант с удовольствием поддержит и Запад, который, добиваясь прекращения этнических конфликтов, старательно настаивает на том, чтобы национальные движения соглашались на автономию. К сожалению, российский конституционный строй очень негибкий: никаких особых - договорных, ассоциированных или конфедеративных - отношений он не предусматривает. А путинская политика "восстановления вертикали" уже показала, насколько эфемерны те права и привилегии, которых отдельные регионы Федерации добились было от Ельцина. Тут все трудности начинаются с первой точки: для чеченских сепаратистов их страна даже не вошла в состав нынешней РФ, которая была провозглашена независимой в декабре 1991 г. (через два месяца после того, как суверенитет провозгласил Джохар Дудаев); Чечня не подписывала Федеративный договор в марте 1992 г., не участвовала в конституционном референдуме в декабре 1993-го. Но для российских "конституционалистов" нынешняя РФ - правопреемник и РСФСР 1990 г., и Российской империи, поэтому завоеванная сперва Александром II, а затем повторно Сталиным Чечня - это неотъемлемая часть нынешней России.

Может быть, долгожданный компромисс будет напоминать тот статус "почти суверенной" автономии, который предлагают Нагорному Карабаху. В любом случае, чеченские партизаны захотят иметь гарантию, что через какое-то время ими не займутся ФСБ и Генпрокуратура. Никакая амнистия не защитит, когда нет контроля общества за действиями полиции, ведь при необходимости повод для преследований всегда будет найден. Хорошим вариантом могло бы быть вхождение Чечни в конфедеративное Российско-Белорусское Союзное государство. Но союзный договор 1997 г. требует от его членов обязательного членства в ООН. Однако не исключено изобретение такого статуса, который мог бы позволить Москве публично говорить о сохранении Чечни в составе РФ, но при этом федеральные чиновники и силовики не могли бы хозяйничать там по своей воле. Вполне вероятно, что чеченцы, наученные горьким опытом 1999 г., потребуют самых серьезных гарантий правового иммунитета и безопасности. Лучшей формой таких гарантий может быть размещение международных наблюдателей. Но неизвестно, что еще будет воспринято Кремлем как большее унижение: формальная утрата части территории в результате признания военного поражения (вариант: пусть победит достойный) или сохранение территории Чечни - но под иностранным контролем. Только представим себе осознание того, что плоды победы русского оружия достались Турции, Пакистану, НАТО и т.д.!

Еще один вариант компромисса - раздел сфер внутричеченского влияния. Пять лет назад, когда генерал Лебедь готовил перемирие в Хасавюрте, автор этих строк печатно предложил в первую очередь согласовать форму избрания будущего чеченского учредительного собрания, дающую возможность пророссийским и умеренным силам занять в нем прочные позиции. Альтернатива тогда была такая: либо российские войска отходят за Терек (раздел Чечни), либо - через какое-то время - референдум по статусу Чечни. Но референдум предусматривает бинарную логику: за независимость или против. Ответ почти предопределен: противники национального суверенитета автоматически попадают в "предатели". После всенародного голосования "за независимость" деятель, предложивший конституционный компромисс, обрекает себя на политическую смерть (это в лучшем случае). А учредительное собрание может постепенно вырабатывать достаточно гибкие политико-правовые формулы. Страсти утихают, и общество становится значительно восприимчивей к компромиссу. Но в накаленном августе 1996 г. Кремлю было не до тонких маневров: требовалось выйти из военной катастрофы, не признавая независимости Чечни немедленно. В нищей и раздираемой конфликтами Чечне стал неуклонно приближаться срок референдума по статусу. Умеренной политической силы, склонной отстаивать вхождение в Россию, внутри Чечни Кремль не нашел и выбрал опору на радикальных националистов вроде Басаева. Сегодня найти пророссийские круги в Чечне будет еще сложнее. Но всегда существует возможность предусмотреть такой способ формирования демократической чеченской власти, который бы гарантировал определенную квоту для сил, готовых - в перспективе - искать в Москве партнера и даже союзника. Это может быть двухпалатный парламент (верхняя палата - из глав администраций); принудительная коалиционность временного правительства (как в послевоенной Восточной Европе); обеспечение в учредительном собрании квоты для "московской диаспоры"; переход президентских функций к спикеру парламента (это "размывает" влияние харизматического героя, могущего стать полновластным президентом); и т.д.

Для Кремля важна стабильная Чечня, находящаяся в поле российской культуры и экономики, Чечня, в которой можно свободно играть на внутриполитическом поле, старательно выращивая влиятельную "русофильскую" партию. Иное дело, что такой проект требует очень долгой и деликатной работы, отказа от изображения чеченцев как врагов цивилизации. Россия сегодня стратегически выбирает не между Чечней в составе РФ или независимой Ичкерией, но между суверенной Ичкерией (полусветской и полудемократической), соблюдающей правила игры, и форпостом исламского радикализма (кавказской "Кубой") под боком.