Накануне

ВООБРАЗИТЕ: летняя ночь, старинная усадьба, откуда-то доносится аромат маттиол, толстая бабочка прилетела на свет, бьет крылами в стекло, трое солидных мужчин вышли на веранду и шушукаются. О чем же? Да о том, что надо убрать председателя КГБ Крючкова, министра обороны Язова, министра внутренних дел Пуго, вице-президента СССР Янаева, премьер-министра Павлова. Вот, в сущности, вам и костяк будущего Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП).

Дело происходит 29.07.91, в Ново-Огареве. Заговорщицки шепчутся: Горбачев, Ельцин и Назарбаев. Они вышли на воздух, потому что Ельцину показалось, что их подслушивают. И действительно, люди Крючкова пишут их разговор. Через некоторое время после провала путча Ельцин своими глазами увидит расшифровку этой записи. И главку о новоогаревском процессе в своих "Записках президента" не без некоторого странного удовлетворения заключит словами: "Может быть, эта запись и стала спусковым курком августа 1991 года".

ДЕМЗАГОВОР

Путч случился накануне подписания подготовленного в Ново-Огареве нового Союзного договора. Хорошо информированная Галина Старовойтова впоследствии публично заявляла, что "президент России вряд ли подписал бы договор в таком виде, как намечалось на 20 августа, он высказал бы какие-то оговорки". Зная Ельцина, в этом нельзя сомневаться. Не исключено даже, что он мог устроить скандал прямо во время церемонии подписания: для того, чтобы вообще ничего не подписывать. И уж во всяком случае - сразу после подписания со стороны Бориса Николаевича обязательно бы последовали шаги, сводящие на нет всю ценность Союзного договора для Горбачева. Демократическое окружение главы россиян уже готовило почву для этого.

Вот, например, в "НГ" от 08.08.91 на первой странице появляется "Обращение к президенту России Б.Н. Ельцину", подписанное рядом активных демократов (первым в ряду семи подписантов стоит Юрий Афанасьев, а последней - Елена Боннэр). В нем говорится, что "текст договора в той редакции, в какой он будет подписан, неизвестен населению России", а прежний текст не обсужден и неудовлетворителен. Далее следуют объяснения того, почему документ подписывать не надо. В частности: "Никто не в состоянии объяснить, зачем России, как и любой другой из республик, иметь над собой двух президентов, если мы не хотим зависеть от их взаимоотношений. Зачем нужны два Верховных Совета - источник "войны законов"? Зачем нужны - одно над другим - два правительства? И можно ли правовому государству жить по двум Конституциям сразу?"

Собственно, Горбачев и хотел подписать договор для того, чтобы снять подобного рода вопросы. Тем не менее многое из того, что зафиксировано в "Обращении...", совершенно разумно. Нельзя позволять подписывать столь важные документы, как Союзный договор, создающий новое государство, бог знает кому, тем более - тайно, без широкого обсуждения (окончательный текст договора был опубликован только 16.08.91). Но только все равно эти разумные апелляции к Ельцину - чистейшей воды демагогия. И направлена она против Горбачева, поскольку конечная цель авторов обращения - не дать подписать договор, о котором президент так хлопочет. Я не берусь утверждать, что "Обращение..." знатных демократов было заранее и во всех деталях согласовано с Ельциным, но в том, что оно - элемент кампании российского руководства, направленной на срыв подписания Союзного договора, очень трудно усомниться.

И вот почему: в том же номере "НГ" содержится еще и журналистский текст под названием "Проект Союзного договора к подписанию готов. Но российские депутаты хотят с ним ознакомиться". В начале этого текста автор напоминает, что в июне Борис Ельцин приложил большие усилия к тому, чтобы российский парламент принял постановление о подписании Союзного договора. В результате постановление было принято. Далее: "Кто бы мог подумать тогда, что документ этот (а вернее, одна его фраза) окажется вскоре серьезным препятствием для дальнейших действий российского президента? В конце постановления черным по белому написано: "Перед подписанием текст Союзного договора представить Верховному Совету РСФСР". Уже объявлено, что официальная делегация Российской Федерации подпишет Союзный договор через две недели, 20 августа. А сессия Верховного Совета России возобновится лишь в середине сентября". Иными словами: намечается конфликт между как бы жаждущим подписать договор Ельциным и принципиальными депутатами, которые требуют либо немедленно собрать Верховный Совет (что технически невыполнимо), либо перенести день подписания...

Но кто же заметил это противоречие и принципиально поставил вопрос перед Ельциным, который из-за обилия государственных дел проморгал столь существенную деталь? Ну конечно, советник российского президента и председатель Комитета ВС РСФСР по законодательству Сергей Шахрай. Тот самый Шахрай, который через четыре месяца станет мозгом Беловежского путча. Тенденция, однако.

ЗАГОВОР ПРЕЗИДЕНТОВ

Горбачев осторожен, но подчас дает понять читателям, какова была настоящая роль Ельцина в создании ситуации августовского путча. Вот, например: "Он давно, на протяжении нескольких месяцев (со мной об этом делился Назарбаев), вел закулисные разговоры об альтернативном соглашении "четверки" - России, Украины, Белоруссии и Казахстана. Разговор то затухал, то возобновлялся, эта идея не покидала президента Российской Федерации, и не только его". А кого же еще? О российских демократах уже сказано. Но были еще демократичнейшие руководители союзных республик.

Этим достойным людям совсем не с руки было иметь над собой какой-то союзный Центр. Они предпочли бы устроиться как-нибудь без Горбачева. И они искали способ это сделать. Помимо двусторонних соглашений, которые они заключали через голову Центра, уже опробовался метод заключения групповых соглашений. Без Горбачева. 14.08.91 в Ташкенте завершилась встреча президентов среднеазиатских республик и Казахстана. На ней обсуждался Союзный договор, было принято решение об организации межреспубликанского консультативного совета.

А 16.08.91 (как раз в этот день был наконец опубликован окончательный текст проекта Союзного договора) в Алма-Ату к Назарбаеву прилетел Ельцин. Как сообщалось, для обмена ратификационными грамотами договора между Россией и Казахстаном. Но - не только. Перед 20 августа надо было еще кое-что обсудить. Что именно? Да вот то, что обсуждалось и на ташкентской встрече, и, видимо, раньше: грядущая встреча лидеров пятнадцати республик, без участия Центра. Без Горбачева, который до времени даже не знал о подготовке такой встречи. Эта встреча была запланирована на конец августа в Алма-Ате. Информация о ней просочилась как раз 16-го. И это было большущим сюрпризом для Горбачева. Еще не подписав договор, республики игнорируют Центр. А что будет дальше?

Можно только догадываться, к чему могли привести в тех условиях исключающие участие союзного Центра переговоры. Ну вот Горбачев и догадывался... Болдин вспоминает, что 16.08.91 ему позвонил Михаил Сергеевич, он был возмущен. "На повышенных тонах, раздраженный, стал расспрашивать о совещании в Алма-Ате руководителей республик. <...>

- Ты понимаешь, как это называется? Сепаратно, проигнорировав мнение президента СССР, местечковые лидеры решают государственные вопросы. Это заговор. Так не оставлю дело. Надо немедля принимать меры..."

Действительно, надо было "принимать меры", ибо шел ползучий процесс уклонения от новоогаревских соглашений. Состоялось бы 20-го подписание договора или нет, Горбачев оставался ни с чем.

...Обсудив с Назарбаевым сценарий действий на конец августа, Ельцин принял предложение казахского лидера немного расслабиться. Дело было 18-го, ровно 10 лет назад. Поехали в горы, где на берегу быстрой речки были накрыты столы. Обильная еда, море выпивки... Что еще нужно для счастья? Казахи - народ гостеприимный, перегородили речку, устроили нечто вроде купальни. Русский президент примет рюмку, потом погружает державное тело в прохладные струи. Коржаков вокруг бегает: вылезайте, Борис Николаевич, вода уж больно студеная... Тот вылезет, еще рюмку-другую махнет и опять - тело в прохладу купели. Благодать!

Назарбаев нагнал музыкантов. Концерт! Один хор, другой, потом третий... "Пора улетать. Назарбаев нас не отпускает", - рассказывает Борис Николаевич, у которого, по его признанию, "уже в глазах рябит от всего этого". Ну что тут поделать? "Вылет отложили на час. Потом еще на час. У Нурсултана Абишевича восточное гостеприимство - не навязчивое, а мягкое, деликатное. Но хватка та же", - констатирует Ельцин и продолжает: "И вот тут я почувствовал неладное. Какой-то перебор, пережим". Насилу вырвался. До Москвы удалось добраться только к полуночи. "Не думаю, что наша трехчасовая задержка с вылетом из Алма-Аты была случайной". Бог знает, на что человек намекает.

А В ЭТО ВРЕМЯ В КРЫМУ...

В пять часов пополудни, когда президент России вовсю предавался восточной разнеженности, президенту СССР, по-европейски спокойно отдыхавшему на даче в Форосе, доложили, что прибыли товарищи Бакланов, Болдин, Варенников, Шенин в сопровождении двух генералов от госбезопасности - Плеханова и Генералова.

Прежде чем принять заговорщиков, Горбачев пошел к жене. В ее дневнике это описано так: "Ко мне в комнату вдруг стремительно вошел Михаил Сергеевич. Взволнован. "Произошло что-то тяжкое, - говорит. - Может быть, страшное". Далее президент информирует супругу о том, кто приехал, и продолжает: "Требуют встречи со мной. Они уже на территории дачи, около дома. Но я никого не приглашал!" Оцените смятение: связь "вся отключена! Это изоляция! Значит, заговор? Арест?" И тут же: "Ни на какие авантюры, ни на какие сделки я не пойду. Не поддамся ни на какие угрозы, шантаж".

Стоп, но кто сказал, что должны быть "угрозы, шантаж"? Прибывшие товарищи пока что почтительно ждут под дверью, хотя им и не терпится поговорить о положении в стране. Через сорок минут из внутренних покоев выходит глава государства. В его голосе гнев: "Что случилось? Почему без предупреждения? Почему не работают телефоны?" А действительно - почему? Валерий Болдин, в чьем изложении вся эта история выглядит едва ли не как посещение коллегами приболевшего начальника, ловко увиливает от этого вопроса. В своем "Крушении пьедестала" он педалирует тему "обсудить ряд вопросов". И еще одну: Горбачев, мол, сам хотел введения чрезвычайного положения.

Может, и хотел, не будем этого полностью отрицать, но только вряд ли это было отчетливо осознанное хотение. Все знали, и он сам не раз говорил, что ситуация тяжелейшая, что необходимо предпринимать какие-то чрезвычайные меры для выхода из кризиса, в который стремительно погружалась страна. Но ведь это не значит, что Горбачев намерен был отдавать приказ о введении ЧП.

И тем не менее он его отдал. Точнее, показал, что не против введения ЧП. Как? Да словами и жестами. Вот, например, Анатолий Лукьянов рассказывает: "3 августа 1991 года, всего за две недели до так называемого путча, Горбачев на заседании кабинета министров констатировал "наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер". Причем, как он подчеркивал, "народ поймет это!"

Но разве из этого следует, что президент велел готовить какие-то документы для введения чрезвычайного положения? Нет, не следует. Тем не менее документы начали готовиться. Почему? Давайте разберемся. Лукьянов подчеркивает, что о "необходимости чрезвычайных мер" Горбачев говорил "всего за две недели" до путча. Верно. Но дело-то вовсе не в том, что говорилось это за две недели до оного. Дело в том, что сказано это было как раз накануне отъезда в Форос (04.08). Существеннейшая разница, ибо одно дело просто сказать нечто в общем словесном потоке, который и завтра продолжится, и послезавтра... И совсем другое - когда нечто сказано накануне путешествия, из которого уже не будет возврата в прежнюю страну. Будет возврат в страну новую, которая возникнет едва ли не в самый момент возвращения. Приедет, подпишет бумагу, и - баста. Накануне такого отъезда все, что ни скажешь, звучит как последняя воля...

То есть: разговоры о чрезвычайной ситуации, которые вел Горбачев в момент непостижимого для здорового рассудка отъезда на отдых (куда ж ты подался, если все так чрезвычайно плохо?), можно рассматривать как своего рода подначку - вперед, действуйте. Скорее всего подначку вполне бессознательную. Но упала эта подначка на унавоженную почву. Для тех, кто привык ловить каждое слово начальства, каждый намек и при этом очень хочет услышать именно то, о чем сам навязчиво думает, слова Горбачева о чрезвычайной ситуации - едва ли не инструкция: пока меня нет, надо принимать чрезвычайные меры.

И вот через день-другой после его отъезда мысль о ЧП начала обретать реальную плоть. Встретились председатель КГБ товарищ Крючков и министр обороны товарищ Язов. Совещаются. Результатом этого становится то, что люди из госбезопасности (Егоров и Жижин) и армии (в лице кристальнейшего Павла Грачева) начинают заниматься составлением стратегического прогноза последствий введения ЧП в стране. Он оказался неутешительным. Тем не менее утром 16-го на столе председателя КГБ лежал материал, который и стал основой так называемого "Постановления ГКЧП # 1". Пикантно, что Павел Грачев, приложивший руку к этому замечательному документу, стал одним из первых, с кем проспавшийся после вчерашнего Ельцин разговаривал по телефону.

ЕЛЬЦИН АРЕСТОВАН?

Вернемся в Форос. Посланцы из Москвы входят в кабинет президента. Окинув их взглядом и увидев Плеханова, Горбачев возмутился: "А вы с какой стати здесь?" - и выгнал начальника службы охраны КГБ вон. Потом задал первый конкретный вопрос: "Кого вы представляете, от чьего имени говорите?" Болдин пишет, что, как ему показалось, Горбачев "боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России", и объясняет это свое ощущение так: "Больше всего его волновала предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор". Почему Михаилу Сергеевичу могло показаться, что есть "некий заговор", очень понятно: позавчера еще он выходил из себя по этому поводу, беседуя с Болдиным. Но как президент мог подумать, что в заговор с Ельциным вступили прибывшие товарищи?

Это загадка. Хотя в тот момент Горбачев действительно был больше всего обеспокоен заговором президентов, который, как он думал, возглавлял Ельцин. Так что мог и зациклиться на этом. Болдин продолжает: "Услышав, что речь идет о людях, большинство из которых и раньше привлекались президентом для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, Горбачев несколько смягчился". Дальше незваные гости говорят о катастрофе - в промышленности, сельском хозяйстве, армии... Предлагают подписать указ о введении ЧП. Болдин замечает, что Горбачев их не очень внимательно слушал, думал о чем-то своем, а потом вдруг "неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства. Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно".

Человек, посидевший в тюрьме из-за участия в глупостях ГКЧП, конечно, плохой свидетель. Но, с другой стороны, в показаниях Болдина есть своя сермяжная правда. Спросим себя: кто больше всего мешал подписанию Союзного договора? По сведениям Горбачева, это был Борис Николаевич Ельцин. Вот и сейчас он о чем-то там договаривается с Назарбаевым. О чем? Может, о том, как устроиться без президента Союза? Всех бунтует. Нет, этого так нельзя оставлять... Так что вопрос об аресте Ельцина (если бы он был задан) прозвучал бы вполне закономерно.

Никто, правда, не говорит, что Михаил Сергеевич ставил вопрос об аресте Бориса Николаевича, но разговор об аресте российского лидера все-таки был. Об этом рассказывает сам Горбачев: мол, Бакланов "сказал, что Ельцин арестован. Хотя тут же поправился: будет арестован по пути (из Алма-Аты)". Комментируя это, генсек замечает: "Торопя события, заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что они уже взяли ситуацию под свой контроль и назад пути нет". Даже соврать не умеют толком, раззявы: то арестован, то не арестован - какой там "контроль"... Сразу вслед за этим "назад пути нет" у Горбачева идет: "Все это были люди, которых я выдвигал и которые меня теперь предали". И встык к нему самое важное: "Я категорически отверг их домогательства, заявил, что никаких указов подписывать не буду".

Это правильно: подпишешь указ - и сделаешь первый шаг к конфронтации, которая еще неизвестно, к чему приведет. Вот если бы Ельцин был изолирован, можно было бы еще подумать, подписывать что-нибудь или нет. А так - дудки! Ну действительно: что это за путчисты, которые не могут арестовать даже пьяного Ельцина, прохлаждающегося в казахской купели? Разве можно с ними делать какое-то дело? Да они все к черту провалят!

"МУДАКИ"

Конечно, Горбачев отказался оставить автограф в бумагах гостей. И тогда Бакланов сказал: "Не хотите сами подписывать указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву. Отдохните, мы сделаем "грязную работу", а потом вы сможете вернуться". А когда Горбачев "отверг это гнусное предложение", встрял Варенников со своим солдафонским: "Тогда подайте в отставку". Горбачев в ответ: этого не будет. И тут (судя по материалам следствия) генерал стал орать...

Ну можно ли так обращаться с президентом великой державы? Он хоть и лишен почему-то связи, но может сейчас же позвать своих охранников и насильно доставить грубиянов в Москву. Владимир Медведев (начальник президентской охраны) так и пишет: "Технически пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е... Что же Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?"

А действительно, почему президент не дал никому никакого сигнала? Ответ: "Прежде всего я рассчитывал, что мой отказ принять ультимативные требования ГКЧП отрезвит зачинщиков заговора. <...> Кроме того, попытка задержать их на даче ничего не решала. Ведь главные заговорщики были в Москве, держали в тот момент в своих руках рычаги власти".

Все, аудиенция завершена. "Мы попрощались, - говорит Горбачев (и на следствии не отрицает, что - за руку). - Когда они уходили, не сдержался и обругал их "по-русски". Говорят, назвал "мудаками". Товарищи удивлены. Бакланов: "Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось?"

Но пора возвращаться, ведь Крючков, Лукьянов, Павлов, Пуго, Язов, Янаев ждут, волнуются. Они готовы взять на себя заботу о судьбах Отечества, но - они хотят знать, что решил президент.

В Кремль вернулись в четверть одиннадцатого. Ельцин был еще в воздухе на пути к Москве. Нелепица, которая войдет в историю под аббревиатурой ГКЧП, формально еще не существовала.