Свое и чужое

ИЗВЕСТНО, что Россия и Китай, имея к последней четверти ХХ столетия идеологически сходную социалистическую ориентацию развития, избрали принципиально различные векторы трансформации: Россия трансформирует начатую в 1917 году и законченную в 1991 году модернизацию социалистического типа в капиталистическую общественную модернизацию, а КНР трансформирует начатую в 1949 году модернизацию социалистического типа в смешанную модернизацию, сочетающую социалистическое и капиталистическое начала.

На чем основывался замысел трансформации в той и другой стране? Ответ на этот и ряд других вопросов мог бы дать новую теорию - теорию политического состязания национальных моделей общественного развития, остроту которому придает процесс глобализации.

Глобализация выступает в данном случае как экзаменатор национально-государственных образований на их устойчивость, "нерастворимость" в условиях деградации национально-государственных институтов. Часть национально-государственных образований формирует позитивный ответ на вызов глобализации, другая часть превращается в материал для формирования новой космополитической структуры мира. Какое место занимает Россия и КНР в этом процессе сейчас, какую перспективу они имеют в обозримом будущем?

По этим вопросам оба государства последние два десятилетия ведут необъявленное политическое состязание национально-государственных моделей общественного развития, а конкретно - социалистического и капиталистического (либерального).

На ход и промежуточные результаты политического поиска влияют особенности развития политической мысли в обеих странах. Политология России представлена в настоящее время преимущественно интерпретациями зарубежных, главным образом западных теорий и парадигм, разработанных десятки лет назад, либо теориями "почвенников", абстрагирующихся от классических идеологий в пользу национальной специфики России. КНР активно создает собственное политическое знание, которое вбирает в себя зарубежную политическую мысль и творчески применяет мысль традиционную.

Теория построения социализма с китайской спецификой объективно является серьезным вкладом в разработку теории политического состязания национальных моделей общественного развития. Одно из главных ее исходных положений - это разнозначное отношение китайских теоретиков к двум основам марксизма - теории классовой борьбы и материалистического понимания истории. Работы Дэн Сяопина и его последователей фокусируют внимание на решающей роли в историческом процессе развития производительных сил, на приоритете экономического фактора общественного развития над всеми остальными. Образно говоря, политическому фактору, который в виде "классовой борьбы" играл роль локомотива китайской истории с середины 50-х годов нашего столетия до конца 70-х, отведено место машиниста в локомотиве под названием "экономическое развитие". Главным предназначением политики и власти в современном Китае со времен третьего Пленума ЦК КПК XI созыва определено холить экономическое благополучие и социальное спокойствие.

К числу различий в политических трансформациях КНР и России относится не только кардинальная смена российской властью идеологических ориентиров - переход от социалистической идеологии к идеологии либеральной. Следующим по значению отличием можно с полным основанием назвать выбор подхода к разработке стратегии реформ. Китайские стратеги избрали классический подход пошагового продвижения к цели, который основывается на принципе: в фактах искать истину. Ни одно мало-мальское начинание, могущее иметь стратегические последствия, не предпринималось при власти главного китайского реформатора современности Дэн Сяопина без экспериментальной апробации. Замысел реформаторского начинания воплощался на ограниченной территории (как правило, одной или нескольких провинций) при обязательной персональной ответственности за эксперимент сильного руководителя, приверженца реформ, такого, как, например, Чжао Цзыян в период руководства комитетом КПК провинции Сычуань.

Пошаговый подход при выработке стратегических решений в условиях ситуации неопределенности является, как показывает история различных стран мира, наиболее предпочтительным и часто приводит к весьма значимым последствиям. Например, непредвиденным результатом решения политического руководства США создать систему технического слежения за СССР, опередившего в конце 50-х годов Соединенные Штаты в области ракетных вооружении, стало бурное развитие информационных технологий, необходимых для обеспечения автоматических систем сбора и обработки информации. С тех пор США заняли лидирующие позиции в области информационных технологий.

Руководство России на начальном этапе реформ стратегически важные решения принимало путем прорисовки модели, за основу которой брался зарубежный образец, теоретически адаптированной к российский условиям. Решение реализовывалось сразу в масштабе всей страны. Эффективной системы персональной ответственности не устанавливалось. Политики, с именем которых связаны колоссальные политические провалы - обесценивание вкладов населения (Гайдар), приватизация, проведенная в ущерб основной массе населения (Чубайс), дефолт 1998 года (Кириенко), - остались во власти и в политике.

Принципиальное отличие политических трансформаций Китая и России заключается также в подходе руководства к вопросу о характере реформирования политических систем. Позиция лидеров КПК по этому поводу излагалась неоднократно. Формула, с которой еще на XIV съезде КПК в 1992 году выступил генеральный секретарь ЦК КПК Цзян Цзэминь, выглядела так: для проведения реформ (имелись в виду прежде всего реформы в экономической сфере), курса на открытые контакты Китая во всех сферах с внешним миром, решения задач экономического строительства, что подразумевало поддержание высоких темпов прироста ВВП, в государстве необходимо поддерживать политическую стабильность. Политическая стабильность была определена, таким образом, главным критерием при принятии решений относительно областей реформирования и допустимой меры риска. Вполне логичным выглядит поэтому отказ руководства КПК от проведения кардинальных реформ в системе управления общественной стабильностью на этапе, когда большинство населения страны не достигло уровня "зажиточности". Достижение этого уровня воспринимается в руководящих кругах КНР своеобразной страховкой на случай испытаний, которым может подвергнуться обстановка политической стабильности.

Механически нельзя признать китайский подход к политическому реформированию образцом для подражания, тем более в России, руководство которой, приняв на вооружение либеральную идеологию, рано или поздно обязано было проводить либеральные реформы в политической системе. Справедливо, однако, задаться вопросом, а были ли определены критерии относительно безопасного реформирования политической системы в России. Если да, то что это за критерии и какие политические институты контролировали их соблюдение? Попытка найти ответы на поставленные вопросы приводит к неутешительному выводу - ни критериев, ни политических институтов, надежно контролирующих их соблюдение при проведении политической реформы в России, при прежнем политическом режиме не существовало.

Сравнительное изучение политических трансформаций России и Китая уже на сегодняшнем этапе может дать массу теоретически и практически интересных для обеих стран выводов. Фактически промежуточными результатами трансформаций к началу ХХI века в КНР было сохранение показавшей свою эффективность традиционалистской по существу системы политического руководства и управления модернизирующимся обществом, в то время как в России сложилась модернизированная на либеральных началах, отрицательно зарекомендовавшая себя в ходе почти десятилетней апробации неэффективная система политического руководства и управления, создавшая возможность кардинального перераспределения общественных ресурсов фактически не в пользу частного сектора экономики, а в пользу частной собственности узкой группы представителей новой политической и хозяйственной элиты. Другим следствием неэффективности системы руководства и управления стало повсеместное и тотальное усиление роли бюрократии. Над бюрократией не установилось, как предполагалось замыслом реформы, эффективного контроля со стороны гражданского общества, в то время как в Китае подобный стратегический контроль традиционно продолжает осуществляться со стороны КПК.

Российский опыт политического реформирования внимательно изучается в КНР и даже подвергается косвенной критике на самом высоком уровне. На упоминавшемся уже XIV съезде КПК, который проводился по свежим воспоминаниям о массовых выступлениях молодежи с требованиями радикального политического реформирования страны, произошедших в июне 1989 года, а также вскоре после резких политических перемен в России, генеральный секретарь ЦК КПК Цзян Цзэминь счел нужным заметить, что целью реформирования политической системы Китая является "отнюдь не введение у нас западной системы многопартийности и парламентаризма". Одновременно все 90-е годы в близких к власти политических кругах России было сформулировано мнение о несопоставимости общественно-политического опыта РФ и КНР, а следовательно, о малоперспективности изучения современной китайской политической теории и практики. Это мнение встретило поддержку отдельных отечественных исследователей современного Китая. Первые шаги новой власти в России дают основания предположить, что современный политический опыт КНР станет предметом весьма заинтересованного изучения.

Китайский подход пробовать изменения на "гармонию" прежде, чем предпринимать структурные преобразования, подтвердил свою состоятельность. И наоборот, расчет российских политиков 90-х годов на то, что структурные преобразования в политической сфере быстро породят новую политическую культуру, оказались неоправданными, как не оправдывают себя ожидания новой хозяйственной культуры, которую теоретически предполагалось получить вследствие преобразований собственности.

В свое время многих обескуражил призыв президента Ельцина найти национальную идею. Получалось, что власть вначале избрала образец для подражания, нарисовала модель преобразований, а затем ставит вопрос: "А зачем все это нужно?"

В политологии как науке не только Запада, но и Востока, к понятию национальной идеи издревле подходят с точки зрения предназначения государственной власти. Она для чего- для всеобщего блага или для господства одних над другими? История стран, имеющих богатое прошлое, а к таким откосятся и Китай, и Россия, в разные эпохи дает на этот вопрос, как правило, то первый, то второй ответ. Вопрос в том, какая из альтернатив соответствует складывающейся исторической ситуации. Принцип политической мысли Древнего Китая "прошлое на службе современности" помог идеологам современных китайских реформ определиться с выбором в пользу всеобщего блага, то есть блага народа и власти. Если даже по-рыночному подходить к управлению страной, то, как следует из прочтения древнекитайского философа Сюнь Цзы, забота правителя о народе выгодна самому правителю: "Правитель подобен лодке, а народ - воде, вода может нести лодку, но может и опрокинуть".

Иначе был сделан выбор в России. Предназначением государственной власти стало господство, осуществлявшееся во имя утверждения и защиты отнюдь не всеобщего блага, а частной собственности. Частная собственность и ее защита государством на деле и являлись национальной идеей для российской власти.

Китай уже одевает в свои береты всю американскую армию, а Россия, по мнению бывших госсекретарей США Киссинджера и Бжезинского, исчерпала себя как самостоятельный планетарный фактор. Есть основания полагать, что современное российское руководство эту оценку не разделяет и начинает серьезно присматриваться к политическому опыту КНР.