Анатолий Кучерена В СВОЕМ Послании Федеральному собранию РФ президент Владимир Путин констатировал печальную реальность: суд в России так и не стал ни скорым, ни правым, ни справедливым. А потому необходима безотлагательная реформа суда как предпосылка всех иных реформ. Многие задают вопрос: с какого такого понедельника реформа российского суда должна наконец начаться? Вообще-то этот понедельник наступил еще десять лет назад, когда Верховный Совет РСФСР сформулировал цели и утвердил концепцию судебной реформы. Изначально она сводилась к решению триединой задачи: сокращение срока пребывания обвиняемого под стражей после передачи дела в суд, улучшение качества рассмотрения дела в судах и повышение статуса судей. И что же сделано за отчетный период? Увы, почти ничего.
На самом деле судебная реформа - это не какое-то одномоментное действие технического свойства, а непрерывный процесс, магистральное направление которого - рост веры в суд как инструмент поиска и обретения общественной справедливости, постепенный отказ от известного представления: где суд - там и неправда. Отсутствие доверия к суду - это, среди прочего, паралич инвестиционного процесса, массовый отток капитала из страны, беспощадные и бессмысленные разборки на предмет передела собственности, когда ни одна из сторон не готова определить - где он, тот арбитр в споре, решения которого должны быть приняты безоговорочно. К сожалению, наш российский суд в этом качестве явно не смотрится. А рассчитывать на то, что некий зарубежный суд глубоко, полно и всесторонне вникнет в суть наших внутрироссийских проблем, - странная наивность. На сегодняшний день важно не преподнести готовые рецепты судебной реформы, а, по крайней мере, обозначить самые чудовищные перегибы и извращения в системе отечественного кривосудия, с тем чтобы не только профессиональные юристы, но и представители общественности в самом широком смысле слова включились в поиски, цель которых - хороший суд, и как следствие - справедливое государство. Мне иногда кажется, что судебная реформа именно в этом широком смысле могла бы стать темой отдельного послания президента, обращенного на этот раз уже не к Федеральному собранию, а ко всему обществу. Трудно ведь даже представить, сколько людей за последние 10 лет пострадали от того, что лишь с горькой иронией можно назвать российской юстицией. Порой кажется: вот явится в нашу страну некий чародей, и по мановению его волшебной палочки суд исчезнет вообще - и в результате несправедливости в обществе не станет больше, поскольку больше уже просто не бывает.
Как и прежде, в общественном сознании любой человек, оказавшийся в суде, уже в чем-то виноват или, по крайней мере, замешан в чем-то нехорошем. Так стоит ли удивляться, что большинство наших сограждан живут по принципу, исповедуемому персонажами романа "Крестный отец": "Никогда не ходите в полицию и суд!" По данным одного из опросов общественного мнения, только 33% россиян готовы обратиться в суд в случае нарушения их законных прав. Остальные предпочитают обходить это мрачное учреждение стороной. И можно ли, положа руку на сердце, утверждать, что они столь уж не правы? Лично я как адвокат раньше неизменно советовал своим доверителям предъявлять судебные иски в тех случаях, когда нарушались их права на интеллектуальную собственность, когда в СМИ появлялись сведения, порочащие их честь и достоинство, или когда они, к примеру, оказывались жертвами недобросовестных услуг или даже откровенных махинаций. К сожалению, мой адвокатский опыт свидетельствует: такого рода дела тянутся в судах годами, завершаются, как правило, ничем, и участвовать в них, что называется, себе дороже. Не случайно, наверное, труднопереводимое на иностранные языки слово "сутяжничать" наполнено для наших сограждан столь уничижительным смыслом. Нам трудно понять, как и почему на Западе добропорядочные граждане обращаются в суд по самым ничтожным, с нашей точки зрения, поводам типа опоздания самолета на несколько часов, слишком горячего кофе в "Макдоналдсе" или, скажем, с требованием запретить жестокие медицинские опыты над животными. Мы находимся во власти глубоко укоренившегося представления о том, что в суде непременно должны кого-то засудить, приговорить, наказать. Говорить об обвинительном уклоне в российском суде - значит ничего не сказать. Процент оправдательных приговоров в наших судах ничуть не выше, чем в процессах ведьм позднего Средневековья. Мне еще не доводилось видеть, чтобы судью кто-то упрекнул за необоснованно жестокий приговор. Но сколько раз бывает: еще на стадии судебного разбирательства судье звонят оперативники и заявляют, что у них имеются данные, что этому судье предложена крупная взятка в обмен на оправдательный приговор. Вот и вынеси после этого справедливое и гуманное решение! Не останавливаясь на достигнутом, влиятельные представители российской прокуратуры ожесточенно добиваются права возбуждать уголовные дела против неугодных им судей по обвинению в получении взяток лишь на основании неких агентурных данных. При таком положении дел судья волей-неволей будет уже заботиться не об установлении истины, а только об одном - как бы избежать высочайшего гнева со стороны оперативников, следователей и работников прокуратуры; последние, кстати, как правило, озабочены пресловутой борьбой с преступностью, а не надзором за неукоснительным соблюдением закона.
Возможно, проблема подкупа судей действительно существует, но пока все это - на уровне подозрений; немногие уголовные дела по обвинению судей в получении взяток развалились.
Как отмечал еще замечательный русский юрист Анатолий Кони, требовать от судьи героизма невозможно. Но можно и должно оградить его от условий, дающих основания к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости. Один из путей к этому - положение о несменяемости судей. Но здесь мы наблюдаем страшное явление: честного, справедливого и гуманного судью нередко стремятся исторгнуть из судейского сообщества не те или иные чиновники и даже не сотрудники прокуратуры, а сами судьи - пример Сергея Пашина у всех еще перед глазами, и он не единственный. В то же время никто и ничто не может поправить судью, вынесшего жестокий и несправедливый приговор. Общественное мнение нередко на его стороне - так, мол, им, злодеям, и надо. Порой приходишь в ужас, когда слышишь, причем даже от творческих работников, требования восстановить применение смертной казни, распространить ее на несовершеннолетних, на лиц, совершивших экономические преступления, и т.д. Эта зловещая общественная атмосфера неизбежно влияет на судью, который нередко убежден: лучше осудить десять невиновных, чем оправдать хотя бы одного виноватого. Поражает меня и сама нравственная атмосфера в суде: спертая, тяжелая, гнетущая. На этом фоне сценами из какой-то другой жизни кажутся воспоминания известной бытописательницы русской судебной реформы позапрошлого века Е.И. Козлининой. Вот, например, товарищ председателя Московского суда Евгений Ринк. Когда он рассматривал даже самые ничтожные дела, пишет Козлинина, публика ломилась толпой, желая насладиться тем здоровым юмором, который он старался внести во всякое дело. И надо ему отдать справедливость: этот юмор никогда не вредил обвиняемому, скорее был ему полезен, внося в дело элемент добродушия, порожденного смехом - не людьми, а над положением, в которое они попали.
Остановлюсь на личности судьи, ибо, как известно, кадры решают все. Судебная реформа Александра II породила созвездие блистательных и справедливых судей, у которых, по словам Кони, любовь к новому, благородному делу, явившемуся на смену застарелому неправосудию и бесправию, превышала подчас их физические силы; многие из них надломились.
Великие идеалы справедливого государства рождали великую энергию. Мы же подчас все сводим к материальному вознаграждению судей. Это важно, нужно, но это еще не все. Не означает ли столь односторонний подход, что идеалы судебной реформы у нас по-настоящему не сформулированы, не осмыслены, не затронули сознание юристов и никого ни на что пока не вдохновили? В России конца XIX века, где, по признанию виднейших французских юристов, в суде присяжных присутствовало более глубокое понимание права и справедливости, чем в европейских судах, судьи в своем большинстве отнюдь не были богатыми людьми. Что же касается мировых судей, то они нередко и вовсе влачили полунищенское существование, а ведь их роль в становлении правосознания трудно переоценить.
Для людей не идейных, пишет Е.И. Козлинина, эти должности не представляли ни малейшего интереса. Только сознание огромной важности стоящих перед судьями задач, утверждает мемуаристка, вооружало их и необходимым терпением, и беспристрастием, и самообладанием, без которых это дело могло бы превратиться в каторжный и бесцельный труд. Единственное, что, на мой взгляд, может заставить судью надлежащим образом исполнять свой долг, - ощущение того, что он служит идее справедливости, имеющей для российского менталитета приоритетное значение. Как отмечал еще Иван Ильин, вывести русский народ из смуты и потрясений сумеет лишь тот, кто вернется к первоначальным поискам справедливости и восстановит эту старую традицию русской души и русской истории.
В России служение справедливому государству традиционно ставилось в иерархии общественных ценностей даже выше предпринимательства, бизнеса, каким бы полезным для страны он ни был. Ведь если предположить, что роль тех же судов и правоохранительных органов - это, как говорит один из героев Бориса Акунина, роль стражников, приставленных охранять краденное, то уж лучше пойти работать в частное охранное предприятие. И еще одна, важнейшая для судьи мотивация - осознание своего исключительного места в обществе. Настоящий актер не может сыграть плохо, как бы мало ему ни платили, - это означает неуважение к самому себе. Настоящий врач не может плохо лечить, как бы ни было скудно бюджетное финансирование медицины. Но точно так же судья, осознающий свое особое, исключительное, ни с чем не сравнимое положение в обществе, не может плохо судить. Наверное, если бы термин "сверхчеловек" не был столь дискредитирован историей, его можно было бы применить к судье, чья роль в общественном служении - встать над всем личным, сиюминутным и, ощутив себя частью идеи справедливости, дать, как говорил Анатолий Кони, нравственную оценку преступления, соответствующую высшему мировоззрению современного общества. Ибо служение правосудию не тождественно службе по судебному ведомству. Осознание этого положения и есть предпосылка обретения веры в суд как источник справедливости. Быть может, кто-то назовет это идеализмом. Но это, наверное, тот самый случай, когда быть реалистом означает требовать невозможного.
