Элиза Дулиттл и отечественные парламентарии

На факультете журналистики МГУ прошло обсуждение очередного издания Фонда защиты гласности - книги "Не говори шершавым языком" М.В. Горбаневского, В.М. Шаклеина и Ю.Н. Караулова под редакцией Ю.А. Бельчикова. Предметом исследования трех известных московских русистов стали нарушения литературно-языковых и стилистических норм русского языка, допущенные в эфире и в печати журналистами, предпринимателями, политическими деятелями разных рангов (депутатами и правительственными чиновниками).

Открывая обсуждение, Григорий Солганик, заведующий кафедрой стилистики факультета журналистики МГУ, отметил актуальность издания и высоко оценил его пользу для занятий русским языком со студентами-журналистами. Он, однако, выразил сомнение в том, насколько удачно материал организован в книге. Сделано это так: прежде всего данные сгруппированы по хронологическому принципу (по месяцам и по годам).Фиксируется авторство ошибочных высказываний и транслирующий канал (или передача), а кроме того, определяется тип ошибки и дается правильный вариант. В ежемесячных таблицах ошибки разведены в две группы: сделанные 1)журналистами и 2)политиками или чиновниками. Рациональнее, исходя из потребностей анализа их причин, было бы сразу классифицировать ошибки по уровням языковой системы и по типам, а авторство, канал и время - менее важные показатели.

Ясен Засурский, декан факультета журналистики МГУ, профессор, отметил, что речевые ошибки - проблема интернациональная. Недостаточная грамотность и этическая выверенность характерна для речи "подпольного человека" - для субкультуры вне зависимости от того, где она локализуется: в афроамериканской среде или в отечественной "образованщине". В то же время обсуждение проблемы должно вестись с пониманием "культурных рамок" - принадлежности русской культуры к "восточной" традиции, предполагающей более сдержанное проявление чувств и оценок и более строгое следование речевым нормам, нежели "западная". У нас одновременно острее ощущается отклонение от привычных норм и сильнее проявляется это отклонение в современных массовокоммуникативных текстах, в том числе в тех, которые позиционируют себя как качественные. Уважающие себя издания в Европе и в Америке себе такого не позволяют, так как на них сильно влияет семейная читательская аудитория. Отечественным журналистам нужно, не впадая в крайности пуританизма или вседозволенности, учитывать наши традиции. И всем нам надо надеяться на воздействие интеллигентной аудитории, корректирующее издательскую линию.

Владимир Славкин, доцент кафедры стилистики МГУ, одобрил способ подачи в книге лингвистического материала. Собранные данные - это уже факт эпохи, и по ним лет через 10-15 будут судить о состоянии русского языка наших дней. Свод ошибок в книге представляет преимущественно академический интерес, зато для массового читателя самое полезное в ней - нравственная оценка допущенных ляпсусов, нетерпимость к грубому, оскорбительному слову. Именно этот этический пафос одушевляет вторую часть книги.

Нина Бессарабова, доцент факультета журналистики, отметила, что словарное дело в последние годы тоже вносит свой негативный вклад, либо легализуя ненормативные и обсценные пласты русской лексики (как в "Словаре Василия Буя"), либо отказываясь от этико-стилистических помет ("просторечное", "бранное") и, следовательно, от нормализаторской интенции. Например, пресловутое словечко "блин", появившееся в нескольких недавно вышедших словарях, только в "Толковом словаре русского языка конца ХХ века. Языковые изменения" (СПб.,1998) интерпретировано как междометие, которое эвфемистически заменяет непристойное выражение (а следовательно, и само является неприличным). Кроме того, в книгах по культуре речи должны различаться обязательные нормы, невладение которыми для журналиста и политика свидетельствует об их непрофессионализме, и нормы рекомендательные. Такие понятия, характеризующие человеческое поведение (в первую очередь - речевое поведение), как пошлость, цинизм, злорадство, лицемерие, должны быть осознаны как культурно-речевые категории, с помощью которых следует анализировать и недвусмысленно оценивать качества публичной речи. Нравственный релятивизм последних десятилетий обесценил критический пафос этих категорий, но именно поэтому они должны быть терминологизированы и должны активно дискутироваться в научных и популярных книгах о русской речи, подобных обсуждаемой.

Андрей Литневский, преподаватель факультета журналистики МГУ, зафиксировав речевые промахи выступавших, подчеркнул специфику звучащей разговорной речи как особой функциональной подсистемы русского языка, в которой в отличие от письменной действуют свои закономерности порождения и существуют свои специфические трудности. Это прежде всего одновременность произнесения, прогноза и речевого контроля. Учитывая сложные условия работы журналистов в эфире и стрессовые обстоятельства, в которых нередко оказываются депутаты и чиновники на заседаниях или на пресс-конференциях, нужно дифференцированно подходить к нарушениям норм в зависимости от их характера, от ситуации, наконец, от психологического типа говорящего.

На это неоднократно указывалось и в книге: так, Ю.Н. Караулов охарактеризовал свой комментарий одновременно как типологию, апологию и персонологию ошибок. Апология - не только в смысле простительности ошибок, особенно негрубых. Но и в том смысле, что многие нынешние отклонения от нормы являются симптомами тенденций развития языка. Кроме того, говорящий может сознательно отклоняться от нормы с целью внести в свою речь экспрессию как необходимый элемент газетного текста: "Ждите экспансии КРЕАТИВНЫХ людей" - М.Марголис расширил сочетаемость недавно заимствованного слова. "Так ШО ж вы думаете" - Е.Киселев стилизует свою речь под речь героев своего материала. Нарушение нормы как прием языковой игры - излюбленная журналистская экспрессема, например при трансформации фразеологизмов и крылатых выражений. Если этот прием не затрудняет понимание фразы и не оскорбляет нравственные чувства - он вполне допустим.

Что касается персонологии ошибок, то, по мнению Ю.Н. Караулова, это перспективное направление научных исследований, начало которым положено базой данных, реализованных в обсуждаемой книге. Здесь есть выход в изучение идиостилей ведущих отечественных политиков и журналистов на основе теории языковой личности, когнитивной лингвистики и психологии журналистского творчества. С учетом специфики устной речи можно утверждать, что некоторые ошибки, зафиксированные в книге, а также те, которые любят цитировать журналы, демонстрируют не недостаточную языковую компетенцию, а недостаточно высокий уровень интеллекта. (Это не может не настораживать читателей и зрителей как граждан России, но никак не научит их строже относиться к собственному электоральному поведению и в нем не допускать ошибок!)

Елена Кара-Мурза, доцент факультета журналистики МГУ, предложила дополнить триаду, сформулированную Юрием Карауловым, социологией ошибок, имея в виду изучение их под социолингвистическим углом зрения. Она предложила использовать понятие социолингвистическая норма (из книги Л.Б. Никольского "Синхронная социолингвистика") для характеристики адекватности речевого поведения представителей различных групп населения, а именно - соответствия социолекта, используемого ими в бытовой и профессиональной речи, их социальному статусу и образовательному цензу.

Социолекты (иначе называемые социальными диалектами или жаргонами) - это "сословные языки", существующие в развитых национальных языках и образующие иерархическую систему, которая соответствует социальной иерархии. Наиболее развитым, рафинированным является язык высшего сословия, фактически совпадающий с национальным литературным языком, а наименее развитыми, отклоняющимися от литературных и этических норм являются диалекты городских низов. Дети из знатных и богатых семей владеют литературным языком как социолектом высшего сословия с младенчества, и он обязателен для изучения выходцами из низших сословий, если они хотят продвинуться по служебной лестнице. Особенно ярко это проявляется в английской национальной культуре. Ситуация овладения литературным языком ради хорошей работы отображена в комедии Бернарда Шоу "Пигмалион". Известно, что Маргарет Тэтчер, дочь лавочника, и Джон Мейджор, выходец из рабочей семьи, прилагали усилия к тому, чтобы овладеть "оксфордским английским", который давал им дополнительный шанс в их стремлении к вершинам в профессии и в политике. Наши же депутаты и чиновники озабочены правильностью своего языка гораздо меньше, чем уличная торговка Элиза Дулиттл!

В нашей стране в результате Октябрьской революции 1917 года произошла своего рода инверсия социолектов. Поскольку во власть пришли представители средних и низших слоев, разговорным языком нового правящего слоя оказались субстандартные разновидности русского языка, активно насыщавшие и письменную речь (произведения пролетарской литературы), и "политический язык" (митинговый и газетно-журнальный). А к настоящему литературному языку отношение было настороженное, как и к его "старорежимным" носителям.

Правда, с 30-х годов, со времени становления Советской империи, в соответствии со сталинским стилем правления в узусе и в русистике стали доминировать пуристические тенденции. Хрущевская оттепель принесла новую волну раскрепощения низовых страт языка: вспомним, например, молодежный жаргон в прозе Василия Аксенова или отражение крестьянских диалектов в прозе "деревенщиков". Более того, романтизация жизни и языка деклассированных элементов, начавшаяся с "босяцких рассказов" Горького, продолжилась и после революции, приобрела характер особой моды после Великой Отечественной войны и переживает в постсоветское время прямо-таки ренессанс - это "блатная стилистика", расцветшая в связи с т.н. криминальной революцией. Так что нынешний этап активного воздействия нелитературных элементов на литературный язык - уже третий за столетие. И за это же время сложился особый начальственный стиль, насыщенный обсценной лексикой, переполненный канцеляризмами и не блистающий ни развернутым построением, ни логичной аргументацией, - дискурс русской власти, как его стали называть русисты. В свою очередь, закомплексованная и фрондирующая советская интеллигенция, стремившаяся слиться с народом, хотя бы в языковом пространстве и к тому же протестовавшая против "морального кодекса строителя коммунизма", овладевала "русским матерным", который не соответствует ее культурному уровню и социальному статусу (см. книгу Л.Найдич "След на песке. Очерки о русском языковом узусе". СПб., 1995).

Книга "Не говори шершавым языком" дает ценный материал для изучения того, как говорят нынешние отечественные публичные деятели, осуществляя свои профессиональные функции (в частности, выступая на заседаниях парламента или общаясь с журналистами, т.е. какова культура их профессиональной речи, а также - каков уровень их речевой культуры как представителей новой элиты нового российского государства - журналистской, экономической или политической. Следовательно, социология ошибок - это изучение того, как соотносятся речевые неудачи говорящих с их профессией и социальным статусом. И есть необходимость дополнить классификацию коммуникативных норм еще одним показателем - социолингвистическим. Введение этого показателя дает возможность осознать, что речевое поведение очень многих представителей новой российской элиты является отклоняющимся от нормы, девиантным. Нормально - это когда бомжи ругаются матом и когда политики говорят на литературном языке. И ненормально, когда образованные люди (в частности - политики) выражаются нецензурно и в приватных ситуациях, и в публичных выступлениях. Столь же ненормально, когда журналисты, как правило, имеющие высшее (в идеале - гуманитарное) образование, по определению принадлежащие к культурной элите общества, призванные сеять "разумное, доброе, вечное", употребляют в своих материалах грубо-просторечную и тем более матерную лексику. Все это свидетельствует не просто о невысоком уровне образованности многих наших ньюсмейкеров, но о поврежденности их нравственного чутья. Более того, это говорит о недостаточной зрелости нашего электората, выбирающего "во власть" неинтеллигентных людей (конечно, под давлением избирательных технологий, что еще хуже). Не вдаваясь в обсуждение профессиональной компетентности людей, ошибки, которые зафиксированы в книге, можно все же предположить, что дефицит общей культуры сказывается в конечном счете и на качестве принимаемых решений.

А засилье криминального жаргона, с помощью которого в массовой коммуникации описывается не только преступная среда, но и официальная политика и экономика, сигнализирует еще об одной серьезной проблеме, вставшей за годы постсоветских политических и экономических реформ, - на сей раз не морально-этического, а когнитивного плана (познавательного и отражающегося в практической деятельности). Лингвистические исследования последних десятилетий за рубежом и в нашей стране показали, что метафора является не столько риторическим приемом, сколько особой познавательной (когнитивной) моделью, с помощью которой мир и описывается, и прогнозируется, и сотворяется. Так, активные "военные метафоры" (идеологическая война, боец идеологического фронта, битва за мир, передние рубежи и проч.), характерные и для советского дискурса, и для западной прессы, не только отображали, но и поддерживали на протяжении десятилетий высокий уровень агрессивности в соответствующих странах. Они закладывали основы конфронтационного мировосприятия, от которого политики по обе стороны Атлантики не собираются отказываться.

Можно утверждать, что в формировании картины мира как специфической когнитивной модели, предлагаемой (и даже навязываемой) своей аудитории средствами массовой коммуникации (о картине мира в СМК см. статью Григория Солганика в сборнике статей "Публицистика и информация в современном обществе", М., 2000), огромную роль играют ключевые метафоры, обладающие разветвленной системой метафорических выражений определенной тематики. В "Словаре русских политических метафор" А.Н. Баранова и Ю.Н. Караулова (М., 1994) показано, как в советские и ранние перестроечные годы политика, экономика и сопутствующие явления в русском языке массовой коммуникации истолковывались через несколько развернутых ключевых метафор, таких как МЕХАНИЗМ, СТРОЕНИЕ, БОЛЕЗНЬ, ВОЙНА, ИГРА, ТЕАТР и др. Метафоры, выраженные криминальными жаргонизмами или словами "лагерной тематики", тогда тоже встречались, но это были единичные проявления. В последние же годы экспансия криминального жаргона не только снизила нравственный уровень обсуждения в СМК, но и путем уподобления политико-экономических реалий и лидеров криминальному миру и его "паханам" создала специфическую криминальную картину мира, описываемую с помощью обширной совокупности метафорических выражений ("крыша", "разборки", "наезды" и проч.) и представляющую собой влиятельный фрагмент целостной картины мира, создаваемой усилиями национальных и интернациональных СМК. Ни в коем случае не умаляя значения реальной действительности в формировании адекватных представлений о мире, нельзя не признать роль действительности виртуальной (медийной) и языковой (словесной), особенно в воспитании молодого поколения, уже готового чуть ли не все на свете называть бандитскими словечками. Книга "Не говори шершавым языком" в концентрированном виде демонстрирует перед нами эту криминализацию языка и сознания: "Инвесторы, держатели ГКО не хотят иметь дело с людьми, которые их ОБУЛИ или КИНУЛИ" (руководитель фракции НДР в Госдуме Александр Шохин); "На же тебе, ПАДЛА, социализм! ┘У народа достаточно ДЕРЬМА накопилось" (журналист "родом из качественной прессы" Михаил Леонтьев). И если в последнем примере явно проглядывает индивидуальный профессиональный имидж, специально создаваемый, в том числе и речевыми средствами, то тем хуже для всех: когда журналист "косит под крутого", когда политик "ботает по-фене" - это и есть тяжелое нарушение речеповеденческих норм, извращение социального поведения.

* * *

Нельзя не заметить, что призывы к повышению культуры речи до сих пор не конкретизированы в документах журналистских сообществ, соответственно отсутствуют реальные регуляторы вроде чувствительных и действенных санкций со стороны коллег. А пока только в Хартии телерадиовещателей специальным пунктом профессиональных требований стал русский язык.