Сергей Земляной
ЕСТЬ евангельская история о разговоре Иисуса с учениками перед праздником Пасхи во время Тайной вечери. Иисус наряду с прочим поведал им: "Дети! недолго уже Мне быть с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете придти, так и вам говорю теперь". На это Симон Петр отреагировал недоумением: "Господи! Куда Ты идешь?" Иисус отвечал ему: "Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною" (Ин 13, 33-36).
В этом вопросе Симона Петра, особенно известном в латино- и славяноязычных версиях (Quo vadis? Камо грядеши?), - один из истоков исторического сознания христианских народов и стран. Острого переживания ими современности как неуловимого промежутка между прошлым и будущим, перехода через некую подвижную грань, разделяющую их невидимой чертой. Нам, россиянам, сегодня в высшей степени свойственно беспрестанно задавать и бесконечно варьировать этот вопрос. Адресуя его не только себе, ближним и дальним, но и тому огромному и противоречивому целому, которое именует себя Россией.
СИТУАЦИЯ И ГРАНИЦЫ
Особую напряженность подобное вопрошание приобретает, как правило, в исторических ситуациях, которые Карл Ясперс (1883-1969) обозначил как пограничные. Для дальнейшего весьма знаменательно то, что данное терминологическое нововведение было сделано Ясперсом в годы существования Веймарской республики в Германии. Не менее симптоматично, что понятие "пограничной ситуации" получило позже мощный резонанс во Франции - в годы Сопротивления и на гребне послевоенной левой волны конца 40-х (Жан-Поль Сартр). И нет ничего странного в том, что именно этот термин, это понятие я вслед за другими отечественными философами считаю чрезвычайно важным для точного описания ситуации в России.
Что же такое по Ясперсу пограничная ситуация? В книге "Психология мировоззрений", где дается первое развернутое определение этой категории, она интерпретируется антропологически, личностно. Под нее подводятся ситуации, в которых существование для человека является настолько же процессом создания ценностей, насколько и процессом их разрушения, уничтожения. Так, существование современного россиянина настолько же отмечено приобщением к ценностям демократии, насколько и искоренением советских ценностей. Человек ощущает или осознает свою ситуацию как пограничную, когда сталкивается с границами своего существования. "По-видимому, - пишет Ясперс, - на границах опыта людей всегда наличествуют абсолютный случай, смерть, вина. В условиях, когда возникают ценности, ничто в эмпирических глазах людей не является гарантированным и необходимым; венец всему - случай; и в эмпирических глазах за всяким наличием ценностей следует их разрушение". Кроме указанных границ Ясперс относит сюда также борьбу и войну. Или - классовую борьбу и революцию, пережитые Германией, и проигранную ею Первую мировую войну.
В более поздней работе, написанной накануне прихода Гитлера к власти и краха Веймарской республики, под знаковым названием "Духовная ситуация времени" Ясперс распространил значимость понятия "пограничной ситуации" на общество и государство.
Острую политическую конкретизацию понятия "пограничной ситуации" и смежных с ним категорий ("выбор", "свобода", "ответственность", "граница") дал Эрих Соловьев в статье "Личность и ситуация в социально-политическом анализе Маркса". Свою проблему Соловьев определил как "Личность в ситуации" - и развернул ее на материале работы Карла Маркса "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта": "Чтобы объяснить такое событие, как переворот 2 декабря (совершенный Луи Бонапартом. - С.З.), Марксу необходимо было проанализировать всю породившую его общественно-политическую ситуацию, причем взять ее не просто как немое сцепление обстоятельств, но как живое, динамическое переплетение поступков, совершенных реальными субъектами исторического действия", - пишет Соловьев. И далее прослеживает логику поражения, с помощью которой эти классы, партии, личности пытались вырваться из пограничной (революционной) ситуации, перехитрить ее: "Маркс в полной мере раскрывает тему малодушного предательства принципов, разработку которой экзистенциалисты считают своей исключительной заслугой: он выявляет внутреннюю неизбежность бесчестного поражения, которое рано или поздно постигает республиканца, боящегося республики, демократа, боящегося действительно демократического движения, и революционера, боящегося доводить революционную борьбу до конца". Прошу прощения у читателей за эти длинные выписки из давней статьи Эриха Соловьева, но создается впечатление, что она написана по свежим следам событий, еще отнюдь не отгремевших: республиканцы, которые навязывают народу авторитарную Конституцию; демократы, которые панически боятся большинства; революционеры, которые втихую совершают олигархическую революцию и сдают олигархов вместе с главным революционером, - все это герои нашего времени.
Почему российская ситуация ныне является пограничной? Не в последнюю очередь потому, что никогда еще общество и власть не осознавали с такой остротой собственные границы. Самый простой пример: одним из невралгических пунктов российской политики стало сохранение государственной целостности и суверенитета над территорией России. То есть - соблюдение неприкосновенности ее границ. Но где пролегают эти границы вовне? Оказывается, во многом все там же, где пролегали на востоке и юге границы Советского Союза. Иначе чем можно объяснить дислокацию российских пограничников на границах сопредельных с Россией государств? Государственная, тем более имперская, граница вовсе не есть нечто сугубо условное, договорное: как показывают исследования историков и социологов последних десятилетий, империи могут исчезать в пучине прошлого, а их границы продолжают сохранять экзистенциальную значимость. Граница - не химера.
Профессор Михаэль Миттерауэр (Австрия) в блестящем докладе "Исторические структурные границы в Восточной Европе" ("НГ-сценарии", 1999, # 2) показал, например, что граница между Западом и Востоком в Европе пролегает ныне по линиям раскола Римской империи в IV веке и рубежам Священной Римской империи германского народа в Х веке: Западная Европа заканчивается там, где заканчивается западное христианство и начинаются православие и ислам (формулировка Хантингтона). Миттерауэр говорит еще об одной исторической структурной границе в Европе: она пролегает по восточной границе IX века Империи Каролингов, по рекам Эльба, Заале и Бемервальд. Через три столетия, то есть в XII веке, по обе стороны этой границы господствовали разные социальные структуры. Поразительным, однако, является то, что эта линия мистически совпала с границами между государствами Западной и Восточной Европы, закрепленными в Ялте.
Чтобы завершить экспозицию проблемы "ситуация и граница" применительно к России, отмечу только, что жгучую актуальность имеют не только разграничения в политическом пространстве, но и границы во времени. Вопрос "Куда идешь, Россия?" - это еще и вопрос о том, накануне чего стоит Россия: государственного распада или государственного возрождения? В этом мире нет ничего вечного: не вечен даже вечный город - Рим. Он конечен, ибо историчен; и он бессмертен, покуда сохраняет значимость идея Рима.
ПРОГНОЗ
КАК ДВИЖИТЕЛЬ СОБЫТИЙ
Человек Политический мыслит коллективно - не только "вместе с другими", но и непременно "против других". В полной мере это относится к тому мыслительному акту, каковым является постановка вопроса в пограничной ситуации. Прежде всего - коренного вопроса нашей современности: "Куда идешь, Россия?" Было бы наивным полагать, что от такого изначального вопрошания - вместе с другими против других - свободно мнимо беспристрастное описание реальностей нынешней России. Либеральное, консервативное или "академическое". Как не бывает безвинных мировоззрений (каждый несет ответственность за свои взгляды), точно так же не бывает описаний sine ira et studio - каждое описание становится возможным лишь благодаря определенному углу зрения, известной перспективе, которые впервые делают видимым то, что подлежит описанию. Мало того, каждая политическая дескрипция - это одновременно и политическая транскрипция, выговор реальностей, их определенное произнесение и звучание в политическом сознании. Вызовы истории и современности, о которых так любят рассуждать политики и журналисты, - эти вызовы предполагают наличие некоего органа их восприятия в качестве вызовов. Вызовов, касающихся меня лично: меня вызывают, и я обязан откликнуться. "Человек - это отзыв", - гениально формулировал поэт Евгений Боратынский. Это убийственно верно в пограничной ситуации. Но. Отклик, отзыв, ответ - это убедительнейшие свидетельства бытия-в-ситуации.
Это бытие-в-ситуации, ангажированность, в терминологии Ясперса и Сартра, конституируется также сознательным (или бессознательным) выбором человека. Как справедливо подчеркивал Ясперс, предпосылкой сознательного выбора является взвешивание открытых перед человеком (группой, классом, обществом, государством) возможностей, альтернатив. Это взвешивание, этот перебор возможностей и альтернатив, поиск "наименьшего зла" имплицируют прогноз. По Ясперсу, прогноз "созерцательный" или "побудительный". Ясперс отмечает: "Во-первых, ни один прогноз не является чем-то стационарным. Это открытая возможность. Я ищу ее именно затем, чтобы изменить ход вещей. Чем краткосрочней прогноз, тем он актуальней, ибо он дает импульс деятельности; чем прогноз долгосрочней, тем он безразличней, ибо он безотносителен к деятельности". Прогноз является спекулятивным предвидением человека, который стремится нечто совершить; он присматривается не к тому, что неизбежно, а к тому, что может произойти. Будущее наступает благодаря предвидению, которое воля использует для перемен.
Во-вторых, прогноз, согласно Ясперсу, осмысленным образом соотнесен с современной прогнозисту ситуацией. Он не парит в пустом пространстве, координируясь с вневременным наблюдателем. Самое эффективное предвидение обретает тот, кто в рамках современности имеет самое глубокое соучастное знание, почерпнутое из собственной жизни. "Сознание о том, что есть на самом деле, человек обретает лишь благодаря своему самостоянью в мире, в котором он ангажирован. По своему опыту ему ведомо то, что он совершенно утрачивает взгляд на совокупный ход вещей, если только он позиционирует себя вне такового в качестве зрителя, который хочет как раз возыметь знание о целом; он достигает этого знания скорее всего путем расширения своего ситуационного сознания до границ доступного ему мира". Его одушевляет не сбор бесконечных фактов современности, а чутье к "точкам роста исторического действия", к тому, где локализуется принятие подлинных решений. Он стремится быть знатоком там, где история действительно набирает ход. В-третьих, прогноз никогда не бывает только знанием, но как такое знание он тем самым выступает одновременно как фактор реальных событий.
Чтобы увидеть мир с высоты, нужно над ним подняться. Не стану гадать о том, насколько возвышенна достигнутая мной по ходу изложения, шаг за шагом, обзорная позиция. Она мне нравится, ибо позволяет целостно рассмотреть два господствующих описания российской действительности. Две парадигмы нашей политической мысли. Два прогноза. Два ответа на вопрос: "Куда идешь, Россия?" Ответ либеральный и ответ консервативный. Описание нынешней России по модели Веймарской республики. И описание ее по модели Смуты. Поговорим о Веймаре.
РОССИЙСКАЯ
ФЕДЕРАЦИЯ
КАК ГЕРМАНСКАЯ
ВЕЙМАРСКАЯ РЕСПУБЛИКА, ИЛИ ТОТАЛИТАРНЫЙ
ФАТУМ
Анализ либерального описания современной российской действительности я начну с самого описания. Оно, как все лучшее в отечественном либерализме, носит на себе несмываемый лейбл "Made in USA". Вот образец такого описания, почтительно заимствованный мной из текста профессора Майкла Интрилигейтора, вице-президента американского Объединения экономистов, опубликованного в "НГ" под интригующим заголовком "Запад демонстрирует непростительное легкомыслие. За рубежом Россия смотрится, как Германия накануне прихода Гитлера" ("НГ-политэкономия", 1999, # 3). Излагаю дословно предложенное Интрилигейтором видение России, милое сердцу российских либералов. Будущее развитие событий в России может полностью подорвать международную безопасность: ситуация в настоящее время во многом напоминает время между Первой и Второй мировыми войнами. Сейчас в зависимости от того, какое будущее ждет Россию, положение можно сравнить с временным затишьем между "первой холодной войной" и "второй холодной войной". Никто не может точно предсказать, что ожидает Россию в будущем. Тем не менее есть несколько возможных вариантов развития событий, которые могут оказать существенное влияние на США и весь остальной мир.
Одним из них может быть становление нового авторитарного режима. Другим сценарием развития событий может стать распад России на небольшие государства. Еще один вариант - дальнейший развал законной власти, ведущий к хаосу и анархии. Есть и другие сценарии, но, пожалуй, нет таких, которые благоприятным образом сказались бы на международной безопасности. Уинстон Черчилль в книге "Когда Англия спала", изданной в 1938 г., критиковал британцев за то, что они основное внимание уделяли внутренним вопросам и не заметили угрозы со стороны нацистской Германии. Как бы то ни было, налицо явные моменты сходства между сегодняшней Россией и Веймарской республикой, существовавшей до прихода Гитлера к власти в 1933 г., - это потеря империи и статуса, экономический развал, исчезновение среднего класса и т.д. Часто возникал вопрос, как немецкий народ, цивилизованный и образованный, мог демократическим путем привести к власти Гитлера с его четкими планами войны и геноцида. Из самых разных ответов, которые предполагались, может быть, самым лучшим был самый простой: отчаявшийся народ совершает отчаянные шаги. Точно такое может произойти и в России, с такими же печальными результатами. "Если Англия "спала" в 30-е гг., то сейчас, похоже, "спит" и Америка, занятая своими внутренними проблемами и игнорирующая проблемы России. Время пришло проснуться и помочь России решить ее проблемы".
Итак, сухой остаток. Мир на пороге "второй холодной войны" между Западом и Россией. Будущее России, каким бы оно прогнозно ни рисовалось, станет главной угрозой "международной безопасности". Сейчас Россия скатывается к тоталитаризму, а Запад спит на зеленом холме демократии. Пора проснуться и "помочь России решить ее проблемы". Как? Точно так же, как Запад помог их решить Германии, потерпевшей поражение во Второй мировой войне. Россию после "второй холодной войны" ждет та же судьба. Пора готовить аэродромы для самолетов миротворцев в натовских касках. В этом - суть.
Для всякого непредубежденного читателя после ознакомления с данным описанием ситуации современной России становится очевидным: это не просто описание, это своего рода рекогносцировка на поле мирового противоборства между Западом и Россией. Но тем самым с интеллектуальной, философско-политической повестки дня отнюдь не снимается проблема: насколько корректна и насколько продуктивна аналогия между ситуацией Веймарской республики в Германии и ситуацией ельцинской и послеельцинской республики в России? Что до меня, я считаю, что сопоставление между Веймарской республикой и РФ не лишено ни смысла, ни пряного посола.
НЕПРЕОДОЛЕННОЕ
ПРОШЛОЕ
Начну с того, что есть определенное сходство в стартовых позициях обеих республик: оно состоит в факте непреодоленного прошлого.Что касается Германии, обращусь к книге современного немецкого историка Хорста Меллера "Веймар. Незаконченная демократия": "Мы проиграли войну. Этот факт не является следствием революции". Несомненно, данные констатации депутата Фридриха Эберта (будущего президента Веймарской республики. - С.З.) в речи при открытии Национального собрания Германии 6 февраля 1919 года верны", - указывает Меллер. И продолжает: "Веймарская республика, хотела она того или нет, родилась из военного поражения и революции. От этого наследства она не сумела отрешиться". Хотела того или нет новая российская республика, она родилась из поражения Советского Союза в холодной войне и ельцинско-олигархической революции. От этого наследства Россия пока не сумела отрешиться. В обоих случаях ценой переворота была империя: германская империя Бисмарка и советская империя Сталина.
Родовая травма тяжко обременила уже первую статью Веймарской Конституции Германии, принятой 11 августа 1919 года, неслыханную в конституционной практике европейских государств: "Статья I. Немецкая Империя является республикой. Государственная власть исходит от народа" (курсив мой. - С.З.).
"Я знаю, - говорил защитник Веймарской Конституции Прейс, - что по отношению к загранице это представляет известные трудности, так как на все еще французский язык дипломатов слово "рейх" можно перевести только как "Empire", а на английский - как "empire".
Настойчивость всех буржуазных партий в сохранении названия "империя" ("рейх") Прейс пытался на пленуме Национального собрания объяснить не "боязнью признать республику", а ссылками на "традиции" немецкого народа.
Обратимся к Основному закону современной России. Ее Конституция наделяет президента республики такими полномочиями, которые не снились ни одному конституционному монарху. Как бы там ни было, уже в самих конституциях Веймарской Германии и ельцинской России было заложено взрывчатое противоречие, которому суждено было перекосить все государственное устройство обеих республик.
После того как я пометил необъятную тему непреодоленного прошлого, уместно остановиться на самой либеральной парадигме, организующей изнутри "веймарское" описание российской действительности на рубеже XX-XXI веков.
О ЛИБЕРАЛЬНОЙ
ПАРАДИГМЕ
Разумеется, цитированный текст профессора Интрилигейтора при всех его превосходных качествах не отменяет значимости трудов других либеральных авторов, зарубежных и отечественных. И тем не менее либеральная парадигма, весьма влиятельная в России, представлена в нем не только выпукло, но и пластично. В ее категориальное ядро входит концепция тоталитаризма, подвергаемая сомнению наиболее тонкими из западных кремленологов и специалистов по России, но властвующая над умами очень многих политологов, в том числе и в России. Своим острием она направлена сегодня, как и в пору своей канонизации, против России - советской, постсоветской и даже антисоветской.
Приведу лишь одну иллюстрацию данного тезиса, почерпнутую мной из книги немецких авторов "Разрушение Веймарской республики". Здесь приводится выдержка из постановления научно-педагогической конференции под эгидой министра культуры ФРГ, где черным по белому значится: "Размежевание с тоталитаризмом принадлежит к существенным задачам политического образования молодежи. Преподаватели учебных заведений всех типов поэтому обязаны знакомить учащихся с признаками тоталитаризма и главными чертами большевизма и национал-социализма как важнейших тоталитарных систем ХХ века". Ученые и педагоги страны, где зародился и поднял голову национал-социалистский тоталитаризм, поверженный во многом благодаря Советскому Союзу, на первое место в перечне врагов стран западной демократии ставят большевизм. А Пайпс (США) в своей книге "Россия при старом режиме" и вовсе снимает с Запада всякое подозрение в причастности к генезису и утверждению тоталитаризма в ХХ веке: "В отличие от большинства историков, ищущих корни тоталитаризма ХХ века в западных идеях, - заявляет он без права на обжалование, - я ищу их в российских институтах".
Либеральное описание российской действительности по веймарской модели независимо от субъективных намерений его сторонников предполагает механический перенос на нынешнюю Россию и ее ситуацию черт и характеристик скатывавшейся к гитлеризму прошлой, веймарской Германии. Радикальные реформаторы успешно использовали лозунг антитоталитаризма для разрушения советского государства; ныне те же лозунги, отредактированные в духе антиавторитаризма, создатели ельцинского авторитарного режима используют для торпедирования всех скромных попыток президента России Владимира Путина и его соратников укрепить то аморфное образование, которое слывет российским государством (см. мою статью "Тоталитарность как алиби" - "НГ", 11.02.1998).
Все изложенное, повторяю, отнюдь не равнозначно полному отрицанию самой возможности извлечения актуальных для сегодняшней России исторических уроков из горького опыта веймарской Германии. Необходимо, на мой взгляд, сделать самые серьезные выводы из наблюдений авторов книги "Разрушение Веймарской республики". Задний план этих наблюдений составляет смертельное столкновение набирающего силу и рвущегося к власти национал-социализма и компартии Германии, дезориентированной Сталиным и Коминтерном. Вот несколько из них, безо всяких притязаний на систематичность, по признаку "избирательного сродства". "Первичным фактором, потрясшим Веймарскую республику и основополагающим образом способствовавшим ее разрушению, был мировой экономический кризис, который разразился в октябре 1929 года и продолжался до 1932-1933 гг. Экономический кризис с самого своего начала, 27 марта 1930 года, повел к отставке ведомого с ДПГ коалиционного правительства во главе с Мюллером и тем самым положил конец парламентской демократии". Причиной развала коалиции была "боязнь непопулярных решений" у правительства и "самоустранение парламента от власти".
Далее. Пришедшее к власти вслед за этим правительство Брюнинга, который опирался на крайне правого рейхспрезидента Гинденбурга и на 48-ю статью Веймарской Конституции ("Статья 48: если страна не выполняет возложенных на нее имперской Конституцией или имперскими законами обязанностей, рейхспрезидент может призвать ее к этому с помощью вооруженных сил"), проводил политику чрезвычайных мер без согласия на то парламента. Он, подобно всем ельцинским премьер-министрам, составил кабинет министров, который имел две главные задачи: быть, во-первых, антипарламентским и, во-вторых, антимарксистским. В правительство Брюнинга поэтому вошли все министры бывшего коалиционного правительства - кроме социал-демократов. "Защитник" Веймарской демократии Брюнинг был деятельным участником ее похорон: в своих воспоминаниях он рассказывает о том, что уже в октябре 1930 года он имел тайные контакты с Гитлером и попытался побудить последнего при демонстрации на публике непримиримой оппозиционности национал-социалистической германской рабочей партии к правительству конструктивно с ним сотрудничать - сперва конспиративно, а потом открыто. Реальный смысл политики Брюнинга заключался не в защите демократии, а в реставрации авторитарной (непарламентской) монархии.
Неотъемлемым элементом либерального описания России в соответствии с веймарской парадигмой являются стенания по поводу "хрупкости" демократии, теснимой радикалами слева и справа. Недолгих лет демократии в Германии (России) было недостаточно-де для того, чтобы превратить немцев (россиян) в истинных демократов, готовых в случае необходимости бороться, не щадя живота своего, за сохранение "демократических завоеваний". Но правление народа без народоправцев должно было рухнуть при первом же тяжелом испытании, что и произошло в Германии и должно случиться в России. Веймарская (российская) республика обеспечивала гражданам свободы, которые не отвечали "антидемократическому менталитету" немцев (россиян). "Вследствие этого стало возможным, - раскрывают немецкие авторы "Разрушения Веймарской республики" интенцию либерального описания, - что на гребне экономического кризиса антидемократические силы справа и слева резко увеличили свою численность, что усилило врагов свободы. Демократическими свободами Веймарской республики злоупотребили для того, чтобы ее разрушить". Либеральный скандал вокруг ущемления свободы слова в России, учиненный именно теми СМИ, которые более всего злоупотребляли этой свободой, чтобы посадить в президентское кресло недееспособного, но приемлемого для их хозяев президента, показывает, что веймарская парадигма, подобно старой любви, не ржавеет.
Сущностной чертой либерального описания прежней Германии и нынешней России является совершенно абстрактное толкование таких понятий, как "демократы", "радикалы", "правые" и "левые", выстраивание наглядных, но не имеющих ничего общего с реальностью схем: в российском политическом пространстве, например, "лагерю демократии" противопоставляются "антидемократические партии". Или совершенно ложное представление о структурировании политического пространства по схеме "правые-центристы-левые". По этой логике между национал-социалистами и коммунистами, между Баркашовым и Зюгановым нет принципиальной разницы: те и другие черпают силы из "трудностей роста" демократии и капитализма, те и другие стремятся к одной цели - захватить власть. В этой перспективе не имеет никакого значения ни то, на какой электорат опираются эти политические силы и лидеры, ни то, кто их финансирует.
Только в этой перспективе генерал Лебедь с его авторитарными замашками мог предстать в освещении Чубайса и Малашенко последним рыцарем российской демократии, стоящим на страже гласности (права коррумпировать СМИ с помощью "черного нала", целыми коробками транспортируемого к местам назначения прямо из Белого дома). В рамках либеральной парадигмы налагается строжайшее табу на бестактное выяснение того, кто дал деньги на политическую раскрутку той или иной фигуры. Не случайно либералы замалчивают как то, что промышленный и финансовый капитал веймарской Германии поддержал Гитлера в обмен на его обещание стереть в порошок коммунистов, социал-демократов и профсоюзы, так и то, что компартия Германии в отличие от национал-социалистов не получала никаких финансовых вспомоществований от тогдашних немецких олигархов. Правда, она получала деньги от "советских друзей", но это другая тема; другая тема и то, почему КПРФ сегодня финансируется "красными миллионерами".
От либеральной парадигмы неотделимы и такие штампы, как "политика - это грязное дело". Дескать, порядочным людям с демократическим мировоззрением в ней делать нечего, они тут не выживают. Может быть, это и верно. Но только почему столь многие "сходившие во власть" демократы ныне фигурируют на самых видных местах в списках богатейших людей России и не только? Политика - дело, конечно, грязное, но дьявольски прибыльное. Для умных людей.
Другим общим местом либерального описания является политический миф о сверхчеловеке: о "демонизме" Гитлера, перед которым пасовали "бесхарактерные" лидеры Веймарской республики и которому поклонялись массы; о "гениальной интуиции" и "таланте кукловода" Ельцина, которая делала его Эверестом рядом с унылыми холмами и горками протагонистов российской политики. Вот художественный образ Вождя кисти либерала Джона Л. Снелла: "Гитлер играл на чувствах немцев, как великий скрипач-виртуоз, который умеет вынуть из своего инструмента возможное и невозможное". А вот яркий портрет Вождя, вышедший из мастерской Леонида Млечина: "9 января 2000 года в Большом театре вручали премии "Триумф"... В царской ложе появился Борис Николаевич Ельцин с Наиной Иосифовной. Зал встал. И художественный руководитель Большого театра Владимир Васильев сказал ему фантастические слова: "Вы триумфально пришли и триумфально ушли". Зал вновь встал. Это было признание. Ему забыли все плохое. Люди отходчивы. С той минуты как Ельцин добровольно отрекся от власти, он вошел в историю. Самый талантливый режиссер не сумел бы так искусно покинуть политическую сцену, как это сделал первый президент России".
Ирония истории заключается и в том, что поборники либеральной парадигмы, как ни странно это звучит поначалу, являются отдаленными идейно-политическими преемниками Иосифа Сталина. Именно Сталин в 1924 году выдвинул роковой для западных компартий лозунг: фашисты и социал-демократы - это не политические антиподы, а близнецы-братья. Под нажимом Сталина в 1928 году Коминтерном была принята Программа, где социал-демократия была заклеймена как "социал-фашизм". Разумеется, социал-демократы, особенно немецкие, не остались в долгу у Сталина. Так, в 1931 году на съезде СДПГ Отто Вельс выкинул тезис, которому суждено было долгое будущее: "Большевизм и фашизм - это братья". Вся социал-демократическая пропаганда в начале 30-х годов была сфокусирована на "красно-коричневой угрозе" Веймарской республике. Широкую известность получил плакат СДПГ, на котором были изображены плечом к плечу темная личность со свастикой и кинжалом и ражий детина с красной звездой на кепке. "Это - враги демократии", - гласила подпись под двойным портретом, ярчайшим воплощением исчадия зла для всех демократов - и социальных, и либеральных, и даже монархических. Вот куда уходят своими истоками гайдаровская пропаганда и агитация с поношением "красно-коричневых" незабываемой осенью 1993 года, когда Ельцин под аплодисменты либералов и при мрачной безучастности молчаливого большинства совершил очередной государственный переворот.
В чем состоит политический интерес тех, кто массированно насаждает либеральную парадигму в российских СМИ? Послушаем еще раз немецких аналитиков истории крушения Веймарской республики: "Хотя на внешний взгляд легенда о тоталитаризме служит легитимации борьбы демократического центра с правыми и левыми, но на самом деле она является в первую очередь средством борьбы правых против левых". С его помощью правые в общественном сознании позиционируют себя как центр, не теряя при этом ни толики своего правого радикализма. Как показывает российский опыт, это - очень эффективное средство: с его помощью правые сумели до такой степени нейтрализовать, обесславить и деморализовать левых, что в российском политическом пространстве попросту не осталось левых.
* * *
Из изложенного, по моему скромному разумению, следует с непреложной необходимостью: логика либерального описания российской действительности, внутренняя логика либеральной парадигмы - это логика пораженчества, логика исторической сдачи России на милость победителя. На милость Запада.
