Александр Ципко УКРЕПЛЯЕТСЯ общее мнение, что со сменой президента меняется и государственная идеология России. Правда, до сих пор нет единодушия в оценке сущности, качества этих перемен. Более того, идейное лицо Путина оценивается в разных СМИ прямо противоположно. Журналисты и эксперты либерального толка упрекают Путина в откате назад - от антикоммунизма и демократизма Ельцина к тоталитарным ценностям советской эпохи. Евгений Киселев обвинил Путина в желании реставрировать командную систему советского покроя. А Зюганов выставил Путину упрек в чрезмерном внимании к гробам генералов Белого движения, посоветовав поклониться и тем, кто строил советскую Россию и покоится рядом с мавзолеем Ленина.
На мой взгляд, в споре о том, кем является господин Путин, к правде ближе Зюганов, чем Киселев. Скорее всего, в советские времена Путин был скрытым "белогвардейцем". А став хозяином страны, поехал в Париж поклониться белоэмигрантским могилам.
Путин не только не возвращается назад, к коммунизму, а напротив, идет на решительный разрыв с беспамятством и историческим нигилизмом советской эпохи.
Советская коммунистическая система ценностей отнюдь не сводится, как полагает Евгений Киселев, к идее сильной власти, к отсутствию оппозиции и коммерческих СМИ. Даже в демократических странах в эпоху консолидации ради выхода из кризиса ослабевает оппозиционное начало, восстанавливается государственный контроль над СМИ. Не только демократия, но и государство имеет право на защиту. Тем более в России, где так велика ненависть интеллигенции ко всему державному.
Сущность же коммунизма, тем более российского, состоит в нетерпимости к прошлому, в историческом нигилизме, в идее разрыва времен, в противопоставлении так называемых прогрессивных классов так называемым реакционным. Коммунизм - это революционный модернизм, он стремится прежде всего дискредитировать, уничтожить традиции.
Если руководствоваться этими глубинными характеристиками большевизма, то получим все основания говорить: Путин - антикоммунист в намного большей степени, чем Ельцин и младореформаторы.
Путин чтит религиозные традиции. Открыто, вопреки давлению либеральной интеллигенции, поддерживает консерватора Солженицына, советуется с ним. А наши радикальные демократы, как известно, гордились своим атеизмом, подчеркивали уважение к героям Октября, которые, к примеру, с точки зрения Егора Гайдара, "находились на уровне задач своей эпохи".
Путин - антикоммунист, ибо уходит от противопоставления белой России красной, "сторонников" реформ их "противникам". Путин выдвинул не только задачу национального примирения, но и восстановления связи времен, объединения всех сынов Отечества. Не следует забывать, что при Путине, а не при Ельцине была окончательно ликвидирована угроза реставрации коммунизма. Путин - антикоммунист, ибо ставит во главу угла национальную традицию, историческую память.
Антикоммунизм Ельцина был не столько идейным, мировоззренческим, сколько тактическим, политическим приемом. Ельцин боролся с партией Зюганова как с политическим противником, но он не довел свой декларируемый антикоммунизм до логического конца, до идеи реставрации докоммунистической России, до постановки вопроса о правовой преемственности между Россией, которая была до большевиков, и Россией, которая появилась после поражения ГКЧП. Новая власть так и не сказала гражданам, чье дело продолжает Ленина, Керенского, Деникина или, в конце концов, "Демократической России".
Ельцин не был ни антикоммунистом, ни демократом. Он просто талантливо выполнял роль, которая обеспечивала ему политическое выживание. Из-за конъюнктурности мировоззрения Ельцина его Россия так и не была определена ни идеологически, ни исторически, ни в правовом отношении.
Возглавляемая Ельциным августовская революция 1991 года сняла с пьедесталов памятники вождям Октября, но она не спешила поставить памятники героям Белого сопротивления, вернуть на место сохранившиеся в запасниках музеев памятники царской эпохи. Если "бархатные" революции 1989 года в странах Восточной Европы приводили на смену коммунистическим вождям национальных героев - Масарика и Бенеша взамен Готвальда, Пилсудского взамен Гомулки и т.п., то наша августовская революция оказалась чреватой дегероизацией всей отечественной истории. Августовская же революция 1991 года, как и большевистская 1917-го, была антиисторической и в этом смысле антинациональной.
Если "бархатные" революции в странах Восточной Европы были нацелены прежде всего на реставрацию независимых национальных государств, то наша августовская революция преследовала прямо противоположную цель - разрушить СССР, разрушить историческую Россию.
Справедливости ради надо признать, что Ельцин не мог быть последовательным антикоммунистом. Нельзя проводить антикоммунистическую, реставрационную политику в условиях левой, антигосударственной революции. В нашей стране шла борьба за власть не между коммунистами и антикоммунистами, как в странах Восточной Европы, а между различными отрядами российского большевизма, между национал-коммунистами и социал-демократами интернационалистского толка. Более точно, борьба шла между почвенниками и шестидесятниками. Шестидесятники, которые вышли победителями в этой борьбе, боролись не столько с коммунизмом и марксизмом-ленинизмом, сколько с партийным аппаратом, с "советским империализмом", со всем, что связано с государством, армией, правоохранительными органами, с идеей национальных интересов.
И самое важное. Лидеры "демократической России", выдвинувшие Ельцина на политическую сцену, как русские левые, как поклонники "ленинской гвардии" относились к царской России куда более враждебно, чем к советской. Ельцина призвали во власть не для того, чтобы он реставрировал добольшевистскую Россию, а для того, чтобы он разрушил СССР как наследника российской империи.
То, что принято называть идеологическим кризисом эпохи Ельцина, было прежде всего дефицитом идейной, исторической идентификации новой России.
Перелом государственной идеологии, связанный со сменой президентов, как раз и состоит в переходе от исторического нигилизма нашей августовской 1991 года революции к позитивной исторической преемственности. Путина отличает от радикальных демократов и младореформаторов подчеркнутое уважение к национальной истории, к памяти предков. Путин возвращает России единство ее истории, делает национальную память фактором современной и прежде всего внутренней политики. Его чувство связи времен - оборотная сторона нормального патриотизма. Рискну утверждать, что по своему мировоззрению Путин намного ближе к советским почвенникам, чем к советским шестидесятникам - социал-демократам.
Если Булату Окуджаве как духовному вождю шестидесятников, по его признанию, "не было жалко старой России", то почвенники всегда переживали ее гибель как личную утрату, личную драму.
Но в то же время от писателей-почвенников Путина отличает открытость к Европе. Он западник в том смысле, что отрицает, или, по крайней мере, равнодушен к идее особого русского пути. От радикальных демократов Путин отличается патриотизмом и взглядами государственника, а от лидеров КПРФ, от Зюганова - западничеством, приверженностью рыночной экономике. В этом и коренится причина успеха Путина. Он одновременно и реалистически мыслящий либерал, и реалистически мыслящий патриот. Его поддерживают и рыночники с чувством национального достоинства, и патриоты, ценящие блага современной западной цивилизации.
Причина успеха Путина не во всеядности, а в том, что он, по крайней мере, пока удовлетворяет проснувшуюся потребность в реализме, в здравом смысле. Путин воплощает понимание того, что основные права личности могут быть реализованы только в независимом и сильном государстве, и что мощь страны определяется в первую очередь богатством ее граждан.
Переход от исторического нигилизма к идее преемства был важным шагом на пути выхода из идейного кризиса эпохи Ельцина. Однако надо осознавать, что сама по себе идея связи времен, само по себе убеждение, что у нас нет чужой истории, еще не делают новую власть и новую Россию вполне определенными. Путинский абстрактный патриотизм все же не отвечает на вопрос, откуда мы родом. Уважение к отеческим гробам, к памяти предков воспринимается как идеология только сейчас, в ситуации острого дефицита историзма, когда велика и сильна потребность вернуться к национальной истории. Но очень скоро от Путина потребуют ответа - что было добрым, а что было злым в нашем прошлом, потребуют ввести историю в нравственные координаты.
Тут очень важно помнить об уроках левого патриотизма Зюганова. Он тоже попытался обыграть демократов на патриотическом поле, даже взял под свою защиту царскую Россию как особую российскую цивилизацию. Но левый патриотизм Зюганова не смог стать основой национального консенсуса, идеологией национального примирения. Все, у кого есть нравственное чувство, не согласились с реабилитацией Сталина и не пошли за КПРФ. А подлинные марксисты-ленинцы осудили "низкопоклонство" Зюганова перед православной Церковью и русскими царями.
Эти уроки левого патриотизма очень важны для Путина. Прежде всего важно понимание того, что абстрактное государственничество, вне морали, не может стать консолидирующей идеей. Преступление не может быть оправдано, даже если оно совершается во имя укрепления государственности.
Но перед Путиным стоит более трудная идеологическая задача, чем та, которая стояла перед Зюгановым. Ведь новый президент, в отличие от лидера КПРФ, провозгласил доктрину тотальной преемственности, он пытается соединить и царские, и советские, и демократические времена. Недостаточно сказать, что все это наша история, что в ней нет "черных дыр". Нужно еще показать, что объединяет все эти три этапа российской истории ХХ века, показать, какие ценности мы ставим во главу угла, строя будущее.
И как только Путин начнет определяться в вопросах идеологии, в том, что такое хорошо и что такое плохо в национальной истории, он вступит в зону повышенных идеологических рисков. Если сразу, с порога резать правду-матку, судить и советскую, и посткоммунистическую историю с позиции морали, то можно потерять очень многое. Если Путин будет жестко акцентировать внимание на репрессиях Ленина и Сталина, то от него отвернется треть населения России, до сих пор верящая в благость коммунистических ценностей. Но если Путин начнет вслух говорить о цене, какую заплатила Россия за демократию, о том, кто и во имя чего осуществлял рыночные реформы, тогда он станет злейшим врагом для либералов, для той, правда, небольшой части населения, которой последние десять лет дали все - деньги, власть, славу и авторитет.
Однако очевидно, что если по-прежнему не определяться в нравственном отношении, если одновременно говорить о том, что советская система была тупиком, и о том, что большевики спасли российское государство, то идейный кризис в стране сохранится. Нетрудно предвидеть - привлекательность абстрактного патриотизма недолговечна. Нравственная неопределенность новой государственной идеологии все больше препятствует духовному, моральному оздоровлению России. Без соединения истории и морали, политики и нравственности невозможно полноценное воспитание подрастающего поколения, сохранение культурного процесса. Рано или поздно необходимо сказать, кто был подлинным, а кто - мнимым героем России, кто творил историю, а кто совершал преступления.
Что же делать? Как восстановить историческую память, уважение к национальной истории и сохранить право на нравственное осуждение политических преступлений ХХ века, совершенных в нашей стране?
Существует много способов сохранения национального единства и вместе с тем - нравственного подхода к отечественной истории. В любом случае национальное достоинство, государственная независимость, благосостояние граждан - бесспорные, внеклассовые ценности.
Легко решается вопрос о национальных героях. Все народы поклоняются тем, кто был верен воинскому долгу, кто пожертвовал жизнью во имя страны и ее независимости.
Решить проблему белых и красных, если судить о Гражданской войне как о национальной трагедии, как о драматической ситуации, когда нет путей к примирению, когда никто не хочет пожертвовать своей правдой. Зюганов не смог уйти от классической марксистской трактовки классовой борьбы в России, оставив истину за большевиками. Но Путин, на мой взгляд, может более объективно, более широко судить о наиболее драматических событиях российской истории ХХ века.
Можно и нужно уважительно относиться ко всем поколениям советской истории, ко всем, кто своим трудом сохранял Российское государство. Но нет никакой необходимости в поиске новой шкалы для оценки и коллективизации, и сталинских репрессий.
К национальной истории люди начнут относиться по-иному, если будет поставлен вопрос об ответственности граждан и за тех лидеров, которым они поклоняются, и за те идеи, которые они выбирают.
