Эклектика среднего пути

В СОВМЕСТНО изданной Юрием Лужковым и Александром Владиславлевым книге "Мы верим в себя и в Россию" представлена очередная попытка размышлений на тему "обустройства" страны.

Конечно, отрадно, что наши политики заняты не только конъюнктурной политической интригой, но и мыслями о судьбах отечества. Тем более что речь в книге идет не столько о текущем моменте и наших насущных бедах, сколько о другом - авторы взялись, ни много ни мало, за "проклятые" русские вопросы. Учитывая, что свое видение российского исторического пути излагают не писатели и философы, чьи идеи если и влияют на практическую общественную жизнь, то весьма опосредованно, а политики первого эшелона, собственно, и выстраивающие наше социально-политическое бытие, - книга приобретает весьма интригующий характер.

Россия - опять на распутье, и у нее, по мнению авторов, всего два пути - "особый путь России" и "столбовая дорога цивилизации". Замечают авторы или нет, но такая постановка вопроса уже сама по себе подразумевает, что Россия есть все что угодно, но только не цивилизация.

Очевидно, что дилемма российской цивилизационной самоидентификации - всегда мучительная и, в конечном счете, неразрешимая - сегодня особенно актуальна.

Десять лет назад мы с радостью отказались от идеологических догматов в предвкушении интеллектуальной, экономической и всякой иной свободы. Однако Россия - такая страна, которая если и может жить без идеологии, то без идеи не может никак. Отсутствие органичной, объединяющей и единственно возможной для нации идеи как естественного смысла существования привело к распаду социально-культурных и нравственных основ общественного организма. В результате - возможность распада самой России обсуждается уже как вполне вероятная перспектива ближайшего будущего.

Что же предлагают Юрий Лужков и Александр Владиславлев в качестве путеводной "национальной идеи"? Некий эклектический средний путь. Несмотря на то, что в книге много говорится об уникальной истории и самобытности России, интерпретация и понимание этой истории у авторов насквозь позитивистские. Сетуя на непонимание Западом российской исторической миссии, сами они мыслят категориями и стереотипами упрощенного западного сознания. "Нет никакой "роковой загадки" России, - читаем мы. - Есть лишь традиция: пытаться проводить масштабные преобразования "сверху", без учета интересов большинства, при отсутствии адекватных юридических и политических механизмов".

Предлагаются в общем-то благие и, на первый взгляд, бесспорные рецепты: несомненна необходимость реформы и модернизации страны, при этом надо учитывать уникальную историю и особенности ее развития (поэтому отвергается подход отечественных либеральных "демократов", выросших из "примитивного отрицания прошлого"), одновременно "России предстоит многое перенять и заимствовать у Запада, который во многих отношениях ушел от нас вперед" (а почему не у Востока, неужто там совсем нет ничего достойного внимания?).

Путеводной нитью в этом отборе "всего лучшего" должна стать "мера": "для нас все упирается и вопрос о мере", в любом деле (и в идеологии тоже) "успех зависит от умения ее определить и соблюсти". Соблюдение меры - бесспорный философский принцип. Однако хочется спросить, когда и кто в российской истории руководствовался золотым принципом меры? И возможен ли он в нашей общественной практике и идеологии? Увлечет ли нацию спокойная, осторожная, боящаяся кого-либо задеть, а потому бесцветная идея?

Мера хороша при строительстве дорог. Но не мерой руководствуются в моменты великих открытий, духовных исканий и национальных прорывов. Расползающуюся по швам страну невозможно удержать идеологией (а авторы как лидеры партии претендуют на выдвижение новой идеологии) ярого эклектизма, который "видит здравые зерна" в каждом направлении "многовековых исканий общественной мысли".

Реальность такова, что не все здравые зерна дают всходы на российской почве. Более того, многие бесспорные для западной цивилизации идеи далеко не всеми воспринимались в России как положительные. Вспомним хотя бы, как писал один из самых проницательных русских мыслителей Константин Леонтьев, говоря о необходимости "выдержать натиск целой интернациональной Европы", если бы она осмелилась когда-нибудь предписать нам "гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!". И дальше, совсем провидчески: "Я осмелюсь даже, не колеблясь, сказать, что никакое польское восстание и никакая пугачевщина не могут повредить России так, как могла бы ей повредить очень мирная, очень законная демократическая конституция". И как можно, имея в своем духовном опыте Достоевского и Чехова, заимствовать западный, а в наше время - американский, способ общественного устройства с его национальной идеей "американской мечты", материального благоденствия? Если мы хотим сохранить ту страну, наследниками которой до сих пор себя ощущаем, нужно глубоко заглянуть внутрь себя, в свою культуру и историю, понять, что же объединило когда-то людей под именем Россия, как она могла сохраниться и втянуть в свою орбиту столько народов и этносов.

Обращаясь к столь серьезной теме, мы должны прежде всего понять и признать, что Россия по своей природе страна иррациональная, не поддающаяся позитивистски-одномерному анализу. И работать здесь может только та национальная идея, которая будет не результатом теоретических попыток создания мичуринского сада путем селекционной работы с отборными саженцами, а воспримется органично "своей", смыслообразующей и понятной для массы обычных людей.

РеЧь, конечно, не идет ни об изоляционизме, ни о противопоставлении русского исторического и духовного пути западному, что, кстати сказать, российскому сознанию никогда и не было свойственно. Напротив, Россия всегда жадно изучала и впитывала западноевропейскую культуру, вступала с ней в диалог и по-своему развивала. Немецкая философия, французская литература, англосаксонская наука стали совершенно особыми феноменами в русском сознании, более того, факторами его собственного духовного развития.

При этом никогда в России (по крайней мере дореволюционной) не боялись культурной экспансии и поглощения более сильной цивилизацией, чем она сама. До сих пор эта традиция сохраняется. Однако и в царские времена, и даже в советский период (хотя это особая тема, и те две России несопоставимы) у нее был стержень, было национальное содержание (если хотите - та самая национальная идея), которые придавали стране одновременно и открытость ко всем другим культурам, и силу оставаться самой собой, не боясь чужих языков, идей, учителей.

Сейчас этот стержень утерян, утерян тем более безвозвратно, что от реальной России нас отделяют семьдесят лет "измененного", как говорят психологи, сознания - в данном случае сознания народного. Бессмысленно возвращаться к прошлому. Однако смотреть надо не по сторонам, выискивая, где лучше, искать можно только свой, внутренне присущий нации стержень. И это никакой не "особый путь" (если не стоять на позициях европоцентризма), это свой путь, который есть у каждой цивилизации, государства, нации, нечто, объединяющее людей в единое целое в духовном, политическом экономическом и прочих отношениях. Это может быть отчасти потерянный, отчасти непонятый смысл исторической национальной судьбы, который только и может оправдать существование такой непредсказуемой, часто непонятной миру страны.

Пространство для такого поиска, как и надежду на его небесплодность, дает как раз та самая "роковая загадка" России, которую не желают признавать наши авторы. Она означает, что дело не в методах проводимых реформ: сами неудачи реформ есть следствие игнорирования "загадочного" российского менталитета.

За последние десять лет мы все наблюдали, что общество, как в ускоренно прокрученной киноленте, перепробовало самые разные модели развития, более или менее успешно работающие в других странах, не остановившись, однако, ни на одной из них - впрочем, ни одной серьезно и не усвоив. Оказалось, что проверенные демократические институты (как и рыночные механизмы экономики), которые первоначально с восторженным воодушевлением были восприняты образованной публикой и с терпеливым спокойствием - людской массой, здесь либо не работают вовсе, либо воплощаются в уродливом виде.

Можно детально анализировать, кто виноват больше - плохие реформаторы или плохой народ, однако факт состоит в том, что страна отвергла путь западного развития на самых начальных этапах его воплощения, так и не вкусив всех преимуществ правового государства. Может быть, для начала нам всем стоит повнимательней перечитать Константина Леонтьева? Или осмыслить эти глубинные причины, оглянувшись на прошедший век (а ведь в начале его нам очень многое было сказано хотя бы в тех же "Вехах")...

Россия - страна идеологичная, в том смысле что социальная или миссионерская идея традиционно играла здесь роль объединяющую и придающую смысл любой общественной деятельности. Именно идея, не обязательно официальная, особого пути и предназначения России поддерживала ее единство. И идея эта никогда не была замешена на прагматизме и индивидуализме, что является основой идентичности западного сознания. Именно поэтому западные ценности не смогли вписаться в органику российского самосознания. Это тот самый барьер, мировоззренческий и психологический, который никогда не позволит сделать Россию полноценным членом европейского сообщества без окончательной потери ею собственной идентичности. Как писал Георгий Федотов еще 1929 г., "Россия не может равняться с Францией или Германией: у нее особое призвание. Россия - не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхнационального, материкового, она погибнет - как Россия".

Авторов книги "С верой в себя и в Россию" нельзя обвинить в непонимании или недооценке "уникальности" российской специфики. Более того, они заявляют о своем "предельно бережном" отношении к историческому своеобразию России, к "корням и традициям отечества". Проблема, однако, в том, что они пытаются идти по поверхности, боясь заглянуть в глубины этих корней и традиций. "Историческое наследство, - по их мнению, - следует использовать по-хозяйски, отделяя в нем то, что может способствовать движению вперед, от того, что тормозит его". В социальной философии это называется даже не позитивизмом - это механицизм, который был эффективен разве что на заре науки, и уж никак не в науке об обществе. Историческое наследство нельзя разрезать, отделив хорошее от плохого, оно есть единое целое. Мы и не заметим, как "по-хозяйски" выплеснем вместе с водой и ребенка. Нельзя признавать себя наследником доброй и благочестивой матушки или бабушки, а от дяди-алкоголика отказываться, даже если перед соседями стыдно. Быть может, именно этот дядя и нес божью искру таланта.

Казалось, страна, пройдя путь переосмысления собственной истории и развенчания ложных идолов, вот-вот обретет демократические цивилизованные формы социального общежития. Однако чем восторженнее мы стремились в "мировое сообщество", тем холоднее оказывался душ "цивилизованных" бомбежек - итог наших некритичных попыток жить по чужому уставу.

Произошел резкий, всего-то за десять лет, скачок общественного настроения от наивной идеализации западной модели ценностей к полному неприятию каких-либо идеологий. Окончательно распалась пусть зыбкая, во многом иррациональная, однако связующая ткань российского общества (православная, евразийская или коммунистическая).

В чем нельзя не согласиться с авторами книги, так это в том, что национальная идея не придумывается за письменным столом, она вызревает и подспудно, иногда бессознательно, формулируется из всего духовно-нравственного и культурно-исторического опыта нации (под последней в данном случае подразумевается совокупность всех народов и этносов, населяющих наше евразийское пространство). Однако поднимать эту тему необходимо, ибо произошла потеря стержневых идеологических ориентиров.

Невозможно дальше находиться в состоянии такого духовного смятения и моральной опустошенности, которые мы наблюдаем сейчас. И хорошо, что действующие политики не боятся обращаться к "проклятым" русским вопросам. Однако потому они и "проклятые", что не решаются в узких рамках западной социологии и не могут быть выражены аморфными (хотя по большей части бесспорными), осторожно-толерантными терминами.